В это время раздается возглас одного из командиров батальонов: "Господа офицеры". Все встают. В собрание торопливо входит в сопровождении адъютанта (впоследствии одного из первых перешедшего к большевикам) командир полка.
Маленький, подвижный и легкий, как на крыльях, с подергивающимся после контузии лицом, с черной повязкой на выбитом глазу, с белым крестиком на груди. Обводит нас пытливым и встревоженным взглядом своего единственного глаза Мы чувствуем, что он принес нам недобрые вести.
- Простите, господа, что заставил себя ждать, - начинает он при наступившей мертвой тишине. - Но вина в этом не моя, а кто виноват - вы сами узнаете.
В первый раз мы видим его в таком волнении. Говорит он прерывающимся голосом, барабаня пальцами по столу.
- Вы должны, конечно, все понимать, сколь серьезно сейчас положение Москвы. Выход из него может быть найден лишь при святом исполнении воинского долга каждым из нас. Мне нечего повторять вам, в чем он заключается. Но, господа, найти верный путь к исполнению долга бывает иногда труднее, чем самое исполнение его. И на нашу долю выпало именно это бремя. Я буду краток. Господа, мы - командиры полков, предоставлены самим себе. Я беру на себя смелость утверждать, что командующий войсками - полковник Рябцев - нас предает. Сегодня с утра он скрывается. Мы не могли добиться свидания с ним. У меня есть сведения, что в то же время он находит досуг и возможность вести какие‑то таинственные переговоры с главарями предателей. Итак, повторяю, нам придется действовать самостоятельно. Я не могу взять на свою совесть решения всех возникающих вопросов единолично. Поэтому я прошу вас определить свою ближайшую линию поведения. Я кончил. Напомню лишь, что промедление смерти подобно. Противник лихорадочно готовится. Есть ли какие‑либо вопросы? О чем было спрашивать? Все было ясно.
После ухода полковника страсти разгорелись. Часть офицеров требовала немедленного выступления, ареста Главнокомандующего, ареста Совета, другие склонялись к выжидательной тактике. Были среди нас два офицера, стоявшие и на советской платформе.
Проспорив бесплодно два часа, вспомнили, что у нас в Москве есть собственный, отделившийся от рабочих и солдатских, Совет офицерских депутатов. Вспомнили и ухватились, как за якорь спасения. Решили ему подчиниться ввиду измены командующего округом, поставить его об этом в известность и ждать от него указаний. Пока же держать крепкую связь с полком.
Я вышел из казарм вместе с очень молодым и восторженным юношей - прапорщиком М., после собрания пришедшим в возбужденно–воинственное состояние.
- Ах, дорогой С. Я., если бы вы знали, до чего мне хочется поскорее начать наступление. А потом, отдавая должное старшим, я чувствую, что мы, молодежь, временами бываем гораздо мудрее их. Пока старики будут раздумывать, по семи раз примеривая, все не решаясь отмерить, - большевики начнут действовать и застанут нас врасплох. Вы идете к себе на Поварскую?
- Да.
- Если вы не торопитесь - пройдемте через город и посмотрим, что там делается.
Я охотно согласился. Наш путь лежал через центральные улицы Москвы. Пройдя несколько кварталов, мы заметили на одном из углов группу прохожих, читавших какое‑то объявление. Ускоряем шаги.
Подходим. Свежеприклеенное воззвание Совдепа. Читаем приблизительно следующее:
"Товарищи и граждане!
Налетел девятый вал революции. В Петрограде пролетариат разрушил последний оплот контрреволюции. Буржуазное Временное правительство, защищавшее интересы капиталистов и помещиков, арестовано. Керенский бежал. Мы обращаемся к вам, сознательные рабочие, солдаты и крестьяне Москвы, с призывом довершить дело. Очередь за вами. Остатки правительства скрываются в Москве. Все с оружием в руках - на Скобелевскую площадь к Совету Р. С. и Кр. Деп. Каждый получит определенную задачу.
Ц. И. К. М. С. Р. С. и К. Д."
Читают молча. Некоторые качают головой. Чувствуется подавленное недоброжелательство и вместе с тем нежелание даже жестом проявить свое отношение.
- Черт знает что такое! Негодяи! Что я вам говорил, С. Я.? Они уже начали действовать!
И, не ожидая моего ответа, прапорщик М. срывает воззвание.
- Вот это правильно сделано, - раздается голос позади нас. Оглядываемся - здоровенный дворник, в белом фартуке, с метлой в руках, улыбка во все лицо.
- А то все читают да головами только качают. Руку протянуть, сорвать эту дрянь - боятся.
- Да как же не бояться, - говорит один из читавших с обидой. - Мы что? Махнет раз, и нет нас. Господа офицеры - дело другое, у них оружие. Как что - сейчас за шашку. Им и слово сказать побоятся.
- Вы ошибаетесь, - отвечаю я. - Если, не дай Бог, нам придется применить наше оружие для самозащиты, поверьте мне, и наших костей не соберут!
Мой спутник М. пришел в неистовый боевой восторг. Очевидно, ему показалось, что наступил момент открыть военные действия. Он обратился к собравшимся с целою речью, которая заканчивалась призывом - каждому проявить величайшую сопротивляемость "немецким наймитам - большевикам". А в данный час эта сопротивляемость должна была выразиться в дружном и повсеместном срывании большевистских воззваний. Говорил он с воодушевлением искренности и потому убедительно. Его слова были встречены общим, теперь уже нескрываемым сочувствием.
- Это правильно. Что и говорить!
- На Бога надейся, да сам не плошай!
- Эти бумажонки обязательно срывать нужно. Новое кровопролитство задумали - окаянные!
- Все жиды да немцы - известное дело, им русской крови не жалко. Пусть себе льется ручьями да реками!
Какая‑то дама возбужденно пожала наши руки и объявила, что только на нас, офицеров, и надеется.
- У меня у самой - сын под Двинском!
Наша группа стала обрастать. Я еле вытянул М., который готов был разразиться новой речью.
- Знаете, С. Я., мы теперь будем идти и по дороге все объявления их срывать! - объявил он мне с горящими глазами.
Мы пошли через Лубянку и Кузнецкий Мост. В городе было еще совсем тихо, но, несмотря на тишину, - налет всеобщего ожидания. Прохожие внимательно осматривали друг друга; на малейший шум, гудок автомобиля, окрик извозчика - оглядывались. Взгляды скрещивались. Каждое лицо казалось иным - любопытным: свой или враг?
Обычная жизнь шла своим чередом. Нарядные дамы с покупками, спешащий куда‑то деловой люд, даже фланеры Кузнецкого Моста вышли на свою традиционную прогулку (время было между 3 и 4).
Мы с М. не пропустили ни одного воззвания.
Здесь прохожие - сплошь "буржуи", - не стесняясь, выражали свои чувства. На некоторых домах мы находили лишь обрывки воззваний: нас уже опередили.
С Дмитровки свернули влево и пошли Охотным Рядом к Тверской, с тем чтобы выйти на Скобелевскую площадь - сборный пункт большевиков. Здесь характер толпы уже резко изменился. "Буржуазии" было совсем мало. Группами шли солдаты в расстегнутых шинелях, с винтовками и без винтовок. Попадались и рабочие, но терялись в общей солдатской массе. Все шли в одном направлении - к Тверской. На нас злобно и подозрительно посматривали, но затрагивать боялись.
Я уже начал раздумывать - стоит ли идти на Тверскую, - как неожиданное происшествие заставило нас ознакомиться на собственной шкуре с тем, что происходило не только на Тверской, но и в самом Совдепе.
На углу Тверской и Охотного Ряда группа солдат, человек в десять, остановилась перед злополучным воззванием. Один из них громко читает его вслух.
- С. Я., это‑то воззвание мы должны сорвать!
Слова эти были так произнесены, что я не посмел возразить, хотя и почувствовал, что сейчас мы совершим вещь бесполезную и непоправимую.
Подходим. Солдат, читавший вслух, умолкает. Остальные с задорным любопытством нас оглядывают. Когда мы делаем движение подойти ближе к воззванию - со злой готовностью расступаются (почитай, мол, что тут про вашего брата - кровопивца - написано).
На этот раз протягиваю руку я. И сейчас ясно помню холодок в спине и пронзительную мысль: "Это - самоубийство". Но мною уже владеет не мысль, а протянутая рука.
Раз! Комкаю бумагу, бросаю и медленно выхожу из круга, глядя через головы солдат. Рядом - звонкие шаги М., позади - тишина. Тишина, от которой сердце сжалось. Знаю, что позади много солдатских голов смотрят нам вслед и что через мгновение начнется страшное и неминуемое. Помоги, Господи!
Скашиваю глаза в сторону прапорщика М. Лицо его мертвенно бледно. И ободряющая мысль - "Хорошо, что мы вдвоем" (громадная сила - "вдвоем").
Мы успели сделать по Тверской шагов десять, не меньше. И вот… Позади гул голосов, потом крик:
- Держи их, товарищи! Утекут, сволочи!
Брань, крики и топот тяжелых сапог. Останавливаемся и резко оборачиваемся в сторону погони.
Опускаю руку в боковой карман и нащупываю револьвер. Быстро шепчу М–у:
- Вы молчите. Говорить буду я. (Я знал, что говорить с ними он не сумеет.)
Первая минута была самой тяжелой. К чему готовиться? Ожидая, что солдаты набросятся на нас, я порешил, при первом нанесенном мне ударе, выстрелить в нанесшего удар, а потом - в себя.
Нас с воплями окружили.
- Что с ними разговаривать? Бей их, товарищи! - кричали напиравшие сзади.
Передние, стоявшие вплотную к нам, кричали меньше и, очевидно, не совсем знали, что с нами делать. Необходимо было инициативу взять на себя. Чувство самосохранения помогло мне крепко овладеть собой. По предшествующему опыту (дисциплинарный суд, комитеты и пр.) я знал, что для достижения успеха необходимо непрерывно направлять внимание солдат в желательную для себя сторону.
- Что вы от нас хотите? - спрашиваю как могу спокойнее. В ответ крики:
- Он еще спрашивает!
- Сорвал и спрашивать смеет!
- Что с ними, св…, разговаривать! Бей их! - напирают задние.
- Убить нас всегда успеете Мы в вашей власти. Вас много - всю улицу запрудили, - нас двое.
Слова мои действуют. Солдаты стихают. Пользуюсь этой передышкой и задаю толпе вопросы - лучший способ успокоить ее.
- Вас возмущает, что я сорвал воззвание. Но иначе я поступить не мог. Присягали вы Временному правительству?
- Ну и присягали! Мы и царю присягали!
- Царь отрекся от престола и этим снял с вас присягу. Отреклось Временное правительство от власти?
Последние слова приняты совсем неожиданно.
- А! Царя вспомнил! Про царя заговорил! Вот они кто! Царя захотели!
И опять дружный вопль:
- Бей их!
Но первая минута прошла. Теперь, несмотря на вопли, стало легче. То, что сразу на нас не набросились, - давало надежду. Главное - оттянуть время. Покрывая их голоса, кричу:
- Если вы не признаете власти Временного правительства, какую же вы власть признаете?
- Известно какую! Не вашу - офицерскую! Советы - вот наша власть!
- Если Совет признаете - идемте в Совет! Пусть там нас рассудят, кто прав, кто виноват.
На генерал–губернаторский дом я рассчитывал как на возможность бегства. Я знал приблизительное расположение комнат, ибо ранее приходилось несколько раз быть там начальником караула.
К этому времени вокруг нас образовалась большая толпа. Я заметил при этом, что вновь прибывающие были гораздо свирепее других настроены.
- Итак, коли вы Советы признали - идем в Совет. А здесь на улице нам делать нечего.
Я сделал верный ход. Толпа загалдела. Одни кричали, что с нами нужно здесь же покончить, другие стояли за расправу в Совете, остальные просто бранились.
- Долго мы здесь стоять будем? Или своего Совета боитесь?
- Чего ты нас Советом пугаешь? Думаете, вашего брата там по головке поглядят? Как бы не так! Там вам и кончание придет. Ведем их, товарищи, взаправду в Совет! До него тут рукой подать.
Самое трудное было сделано.
- В Совет так в Совет!
Мы первые двинулись по направлению к Скобелевской площади. За нами гудящая толпа солдат.
Начинались сумерки. Народу на улицах было много.
На шум толпы выбегали из кафе, магазинов и домов. Для Москвы, до сего времени настроенной мирно, вид возбужденной, гудящей толпы, ведущей двух офицеров, был необычен.
Никогда не забуду взглядов, бросаемых нам вслед прохожими и особенно женщинами. На нас смотрели как на обреченных. Тут было и любопытство, и жалость, и бессильное желание нам помочь. Все глаза были обращены на нас, но ни одного слова, ни одного движения в нашу защиту.
Правда, один неожиданно за нас вступился. С виду приказчик или парикмахер - маленький тщедушный человечек в запыленном котелке. Он забежал вперед, минуту шел с толпой и вдруг, волнуясь и заикаясь, заговорил:
- Куда вы их ведете, товарищи? Что они вам сделали? Посмотрите на них. Совсем молодые люди. Мальчики. Если и сделали что, то по глупости. Пожалейте их. Отпустите!
- Это еще что за защитник явился? Тебе чего здесь нужно? Мать твою так и так - видно, жить тебе надоело! А ну, пойдем с нами!
Котелок сразу осел и замахал испуганно руками:
- Что вы, товарищи? Я разве что сказал? Я ничего не говорю. Вам лучше знать… - И он, нырнув в толпу, скрылся.
Неподалеку от Совета я чуть было окончательно не погубил дела. Я увидел в порядке идущую по Тверской полуроту нашего полка под командой молоденького прапорщика, лишь недавно прибывшего из училища. Меня окрылила надежда. Когда голова отряда поравнялась с нами, я, быстро сойдя с тротуара, остановил его (это был наряд, возвращающийся с какого‑то дежурства). Перепуганный прапорщик, ведший роту, смотрел на меня с ужасом, не понимая моих намерений. Но нельзя было терять времени. Толпа, увидав стройные ряды солдат, стихла.
Я обратился к полуроте:
- Праздношатающиеся по улицам солдаты, в то время как вы исполняли свои долг, неся наряд, задержали двоих ваших офицеров. Считаете ли вы их вправе задерживать нас?
- Нет! Нет! - единодушный и дружный ответ.
- Для чего же у нас тогда комитеты и дисциплинарные суды, избранные вами?
- Правильно! Правильно!
Я совершил непозволительную ошибку. Мне нужно было сейчас же повести под своей командой солдат в казармы. Нас, конечно, никто не посмел бы тронуть. Вместо этого, я проговорил еще не менее двух минут. Опомнившаяся от неожиданности толпа начала просачиваться в ряды роты. Снова раздались враждебные нам голоса.
- Вы их не слушайте, товарищи! Неужто против своих пойдете?
- Они тут на всю улицу царя вспоминали!
- А мы их в Совет ведем. Там дело разберут!
- Наш Совет - солдатский! Или Совету не доверяете? Время было упущено. Кто‑то из роты заговорил уже по–новому:
- А и правда, братцы! Коли ведут, значит, за дело ведут. Нам нечего мешаться. В Совете, там разберут!
- Правильно! - так же дружно, как мне, ответили солдаты. Говорить с ними было бесполезно. Передо мною была уже не рота, а толпа. Наши солдаты стояли вперемешку с чужими. Во мне поднялась злоба, победившая и страх, и волнение.
- Запомните, что вы своих офицеров предали! Идем в Совет! До Совета было рукой подать, что не дало возможности сызнова разъярившейся толпе с нами расправиться.
Скобелевская площадь оцеплена солдатами. Первые красные войска Москвы. Узнаю автомобилистов.
- Кто такие? Куда идете?
- Арестованных офицеров ведем. Про царя говорили. Объявления советские срывали
- Чего же привели эту с…? Прикончить нужно было. Если всех собирать, то и места для них не хватит! Кто же проведет их в Совет? Не всей же толпой идти!
Отделяется человек пять–шесть. Узнаю среди них тех, что нас первыми задержали. Ведут через площадь, осыпая неистовой бранью. Толпа остается на Тверской. Я облегченно вздыхаю - от толпы отделались.
Подымаемся по знакомой лестнице генерал–губернаторского дома. Провожатым - кто‑то из местных.
Проходим ряд комнат. Мирная канцелярская обстановка. Столы, заваленные бумагами. Барышни, неистово выстукивающие на машинках, снующие молодые люди с папками. Нас провожают удивленными взглядами.
У меня снова появляется надежда на счастливый исход. Чересчур здесь мирно. Дверь с надписью: "Дежурный член И. К. (Исполнительного Комитета. - С. Э.)".
Входим. Почти пустая комната. С потолка свешивается старинная хрустальная люстра. За единственным столом сидит солдат - что‑то пишет.
Подымает голову. Лицо интеллигентное, мягкое. Удивленно смотрит на нас:
- В чем дело?
- Мы, товарищ, к вам арестованных офицеров привели. Ваши объявления срывали. Про царя говорили А дорогой, как вели, сопротивление оказали - бежать хотели.
- Пустили в ход оружие? - хмурится член И. К.
- Никак нет. Роту свою встретили, уговаривали освободить их.
- Та–а-ак–с, - тянет солдат. - Ну вот что - я сейчас сниму с вас показания, а господа офицеры (!!!) свои сами напишут.
Он подал нам лист бумаги.
- Пусть напишет один из вас, а подпишутся оба. Нагибаюсь к М. и шепчу:
- Боюсь верить, но, кажется, спасены!
Быстро заполняю лист и слушаю, какую ахинею несут про нас солдаты. Оказывается, кроме сорванного объявления, за нами числится: монархическая агитация, возглас "Мы и ваше Учредительное собрание сорвем, как этот листок", призыв к встретившейся роте выступить против Совета.
Член И. К. все старательно заносит на бумагу. Опрос окончен.
- Благодарю вас, товарищи, за исполнение вашего революционного долга, - обращается к солдатам член комитета. - Вы можете идти. Когда нужно будет, мы вас вызовем.
Солдаты мнутся:
- Как же так, товарищ. Вели мы их, вели и даже не знаем, как вы их накажете.
- Будет суд - вас вызовут, тогда узнаете. А теперь идите. И без вас много дела.
Солдаты, разочарованные, уходят.
- Что же мне теперь с вами делать? - обращается к нам с улыбкой член комитета по прочтении моего показания. - Скажу вам правду. Я не вижу в вашем проступке причин к аресту. Мы еще не победители, а потому не являемся носителями власти. Борьба еще впереди. Я сам недавно, подобно вам, срывал воззвания Корнилова. Сейчас вы срывали наши. Но, - он с минутку помолчал, - у нас есть исполнительный орган - "семерка", которая настроена далеко не так, как я. И если вы попадете в ее руки - вам уже отсюда не выбраться.
Я не верил ушам своим.
- Что же вы собираетесь с нами делать? - спрашиваю.
- Что делать? Да попытаюсь вас выпустить.
У меня мелькнула мысль, не провоцирует ли он. Если нас выпустят - на улице мы неминуемо будем узнаны и на этот раз неминуемо растерзаны.
- Лучше арестуйте нас, а на верный самосуд мы не выйдем. Он задумывается.
- Да, вы правы. Вам одним выходить нельзя. Но мы это устроим - я вас провожу до трамвая.
В это время открывается дверь, и в комнату входит солдат сомнительной внешности. Осмотрев нас с головы до ног, он обращается к члену комитета:
- Товарищ, это арестованные офицеры?
- Да.