За всем, что происходило на Скобелевской площади и у здания Совета, мы могли свободно наблюдать из нашего окна. Наши части с офицерами прорвались к Красной площади в Кремль, выбив оттуда большевиков, и, пройдя через Никитские Ворота, соединились с Александровским военным училищем. Много наших солдат было убито… Несчастные, они вернулись на родину для того, чтобы пасть от русской пули! Пали герои–солдаты в братоубийственной бойне, затеянной негодяями, втянувшими в нее темные русские массы разными заманчивыми посулами! И стены старого Кремля русские рабочие залили кровью русских воинов под указку агитаторов…
Я находилась на Красной площади с солдатом Андриенко, перевязывала раненых, а в два часа ночи с каким‑то священником вернулась в комитет. Все перемешались, нельзя было понять, кто за, кто против большевиков. Привозили все больше и больше арестованных офицеров. В зале ресторана "Дрездена" столько их скопилось, что стояли вплотную друг к другу, по коридорам бродили пьяные матросы и рабочие. Были даже какие‑то женщины с винтовками.
Поминутно входили в комнату солдаты, предлагая нашим солдатам водки. Поздно ночью пришел корнет Нелюбовский, страшно уставший; он рассказал, как дрались наши солдаты. Мы снабдили корнета удостоверениями, для него и офицеров Белостоцкого госпиталя, о том, что они бежавшие из плена. Всю эту ночь просидели мы в комитете и все время приходили солдаты за документами. Я все собиралась в Александровское училище, но меня не пустили солдаты. По улицам шла стрельба; я передала к себе домой по телефону, что нахожусь в комитете.
Председатель Крылов подал мысль попытаться освободить арестованных офицеров в "Дрездене". Никто не знал, что происходит, кого слушать, кто приказывает; эту минуту можно и должно было использовать, освободив хотя бы часть офицеров, - ведь почти все красноармейцы были пьяны! В комитете сохранилось много бланков "Совета депутатов" с печатями; удалось стереть резинкой написанное и написать следующее: "Выдать товарищу Иванову арестованных офицеров для перевода в более надежное место". Подпись была вымышленная. Освобождением офицеров занялись председатель комитета Крылов, Юберт и унтер–офицер Андриенко.
Результат получился блестящий. Солдаты переоделись и приняли вид бандитов, вооружились винтовками и ручными гранатами и отправились в ресторан, где находились арестованные. Я пошла с ними, рабочие и матросы посмеивались, называя меня "товарищем", да и не могло быть никого другого в "Дрездене". Вид у наших переодетых солдат был страшноватый. Крылов подал бумагу старшему красноармейцу. Тот прочел ее и сказал:
- Берите, товарищ, эту сволочь, потопите ее в Москве–реке.
Нужно было спешить. Могли прийти из Совета, и тогда нам крышка. Крылов забрал бумагу, подписанную красноармейцем. Солдаты вошли в зал, где были заперты офицеры, я остановилась в дверях, наблюдая за происходящим.
- Выходи, сволочь, - грозно крикнул Крылов, - да поживей! Бледные, как тени, стали выходить офицеры в коридор. Тут Юберт, увидев командира своего полка и желая его спасти, схватил его за рукав и грубо вытолкнул за двери в коридор. Я торопила солдат, так как очень за них боялась.
- Ступай, - скомандовал Крылов.
Офицеров было двадцать человек. Главная трудность теперь состояла в том, чтобы выйти из "Дрездена". Накинув пальто и повязав голову какой‑то тряпкой, я выбежала на улицу. Скорей, скорей! Лишь бы выбраться из этого проклятого красного штаба. За мной поспешили еще два наших солдата. Очутившись на Тверской, мы могли сказать: "Спасены", но что пережили офицеры, не знавшие, что их спасают! Они шли молча, наши солдаты тоже не разжимали уст. Наконец Крылов попросил меня объявить офицерам, что мы их спасли.
Мы направлялись к Деловому Двору, к себе в комитет. Вмешавшись в группу офицеров, я тихим голосом стала говорить: "Будьте покойны, ничего не бойтесь! Хотим спасти вас. Ведут вас бежавшие из плена, исполняйте быстро все, что они вам скажут".
Кто‑то из офицеров ответил:
- Хорошо, сестра Нестерович.
По улицам идти было опасно, встречались группы вооруженных рабочих, подходивших к нашим солдатам с расспросами - кого ведем. Крылов скомандовал разделиться на три группы. Каждая направилась другой дорогой в Деловой Двор. У подъезда стоял солдат Союза с винтовкой, быстро прошли все наверх в комитет. Я расплакалась:
- Господа офицеры, вы спасены.
То, что произошло в комитете, описать трудно. Стояли бледные наши солдаты, Крылов попросил коньяку, говоря, что легче было убежать из Германии, чем из гостиницы "Дрезден". Офицеры не знали, как благодарить солдат. Командир Юберта целовал его, узнав, что случилось. Многие офицеры говорили, что когда увидели меня, то все поняли…
Не теряя времени, офицеры стали переодеваться в солдатскую форму. Крылов предложил выйти целой группой на улицу, чтобы освободить еще партию офицеров. Все согласились. Остались в комитете только офицеры, старшие годами.
Образовалось две группы по семь человек, переодетых бандитами. Одна группа отправилась в сторону Кремля, другая, с Крыловым, к Скобелевской площади. Я осталась в комитете прилечь. Было уже шесть часов утра. Приблизительно через два часа пришла группа с Андриенко и капитаном Карамазовым, привели с собою восемь офицеров. Спустя час вернулись и другие, с Крыловым, и привели пять офицеров, отбитых от каких‑то студентов. Все офицеры переоделись, получив наши удостоверения, винтовки и патроны, пошли пробиваться в Александровское училище. Я на минутку поехала к себе, но сейчас же вернулась в комитет, ибо хорошо знала, что в Александровском училище еды мало, а у нас были большие запасы.
Решили доставить продовольствие в училище. Я переоделась в форму сестры, которую никогда не носила, и под градом пуль стала пробираться вдоль домов. На улицах было много убитых, особенно на Страстном бульваре. До комитета я добралась благополучно, снабдила солдат салом, мясными консервами и необходимым количеством хлеба, а сама захватила с собой большую бутылку йоду и бинтов. Затем мы пробрались к Александровскому училищу. Полковник Дорофеев находился как раз там и обрадовался нам. Мы рассказали, где и какие силы у большевиков, в каких частях города находятся орудия и т. д. Полковник Дорофеев просил меня оставить ему солдат, которые будут нужны ему как разведчики, на что солдаты охотно согласились, но они боялись пустить меня обратно одну.
- А как же пойдет Марья Антоновна? Полковник им ответил.
- Да не бойтесь, с нею Бог.
Возвращалась я мимо Охотного Ряда, где происходил небольшой бой. Мне пришлось быть свидетельницей очень тяжелой и дикой сцены. В Охотном Ряду около одного из лотков лежал тяжело раненный юнкер с простреленной грудью и желудком. Я нагнулась над ним, думая, что смогу ему оказать помощь. Раненый был без сознанная. Передо мною, как из‑под земли, выросли два красноармейца с винтовками. Закричали.
- Что эту сволочь перевязывать! - и штыками винтовок прокололи грудь юнкеру.
Я кричала, что раненых не добивают, на что один из них мне ответил.
- Теперь такая мода, ведь это буржуй, враг народа.
Не знаю, как я дошла до гостиницы "Метрополь", - я знала, что там есть вооруженные наши солдаты.
Когда я вернулась в комитет, все испугались моего вида. Как я ни протестовала, Крылов заявил, что мне больше не позволит выходить, солдаты все сделают сами.
Я попросила отправить папиросы в училище. Взялся за это дело Суцук. Папирос у нас было много. Солдаты набрали в мешки столько, сколько можно было снести, и отправились в училище, чтобы заодно доставить также сведения об артиллерии на Воробьевых горах. Такие переходы были опасны, все время нужно было идти под градом пуль Затем Крылов сообщил мне, что совет, т. е. большевики, приказал нам убраться из "Дрездена" и что рабочие забрали находящиеся там 30 пар сапог совсем новых, которые я купила, и 40 шапок. Оставили свои рваные, надев наши новые. Я предложила Крылову сейчас же поехать в Совет, что мы и сделали.
Нас принял какой‑то член исполнительного комитета, вольноопределяющийся еврей, которому я заявила, что красноармейцы нас ограбили.
- А вам какое до этого дело? - спросил меня член исполнительного комитета.
Тут я вспылила.
- Как - какое дело? А кто достал эти вещи, кто дни и ночи собирал гроши, чтобы помочь пленным, как не я?
- Успокойтесь, успокойтесь. Кто вы такая? Крылов объяснил, кто я.
- Хорошо, сейчас же выдадут вам 30 пар сапог из нашего склада, а вместо шапок получите 20 шинелей.
Последнее весьма пригодилось нам для офицеров.
Бои все разгорались. Юнкера заняли Театральную площадь, гостиницу "Метрополь". Здесь очень помогли солдаты. Но силы большевиков значительно увеличивались, в то время как ряды сражавшихся против большевиков уменьшались, теряя убитых и раненых.
Наш комитет возмущался: что делают офицеры? Почему не идут все в училище? Чего ждут и на кого надеются?
В Москве было тогда зарегистрировано около 55 000 человек с боевым прошлым, принимавших участие в мировой войне, и много других незарегистрированных. Если бы они все вышли на улицу - то представляли бы силу, с которой большевики вряд ли справились.
В свое время петербургский Генеральный штаб предупредил офицеров секретным приказом о том, что большевики готовят им резню. Ясно указывалась необходимость сорганизоваться и привлечь к себе наиболее надежных солдат. А дрались дети, юнкера, кадеты, гимназисты и небольшая часть офицеров–героев! Куда же девались русские люди, кричавшие прежде о Царе и о Родине?
Я не могла вернуться к себе, важные дела требовали моего присутствия в комитете. Туда с улицы, где шел бой, приходили офицеры отдохнуть, поесть и возобновить запас патронов. Они сообщали все новости. Так мы узнали, что формируется добровольческая армия во главе с генералом Алексеевым, не то в Кисловодске, не то в Новочеркасске. Эта затея меня тотчас заинтересовала, я предложила послать солдата к Алексееву сообщить о нашем Союзе и получить указания, как действовать. Денег в моем личном распоряжении было достаточно. Вскоре и поехал унтер–офицер Хоменко. В письме мы просили генерала Алексеева выслушать нашего представителя и принять от него 3000 рублей на армию. Письмо все подписали. Вечером 28 октября Хоменко уже выехал в Новочеркасск.
Я была очень измучена, еле ходила и решила отдохнуть у себя. Но по Арбату двигаться было нелегко. Я была в форме сестры, в карманах йод и бинты на всякий случай, да несколько сот папирос (авось встречу наших солдат).
Пройти на Арбат было трудненько, я пробиралась часа четыре. Наконец на Арбате, встретив отряд юнкеров, я дала им папирос. Как обрадовались, не курили вторые сутки! Всех домашних поразил мой приход. Не знаю, на что я была похожа, знаю только, что невероятно грязна.
Началась обычная для тех времен жизнь, с дежурствами домовых комитетов на лестницах. Из дому нельзя было высунуть носа, над Арбатом все время летали артиллерийские снаряды, направляемые в Александровское училище и попадавшие в частные дома. День и ночь шла пальба. Велика была моя радость, когда ночью, во время орудийной стрельбы, сидя на лестнице и услышав стук в дверь, я увидела юнкеров. Кто‑то из нас отпер.
- Здесь живет сестра Нестерович?
- Здесь. Что вам угодно?
- Мы хотели узнать, жива ли она; говорили, будто убита на Театральной площади.
Я хотела сейчас же бежать с ними в училище, но домашние удержали. Ночь провели мы на лестнице в дежурствах, а под утро разошлись по квартирам - поспать немного. Только и думалось о том, как бы пробраться в комитет или в училище. К тому же один купец обещался дать 2000 рублей. Жаль было терять эту сумму. Пригодилась бы теперь.
Наконец я решила во что бы то ни стало убежать из дому… В 9 часов утра мой и след простыл. Все еще спали, когда я ушла, оставив записку на столе: "Ухожу в комитет. Когда вернусь, не знаю. Целую. Ваша Мушка".
Когда я пришла к купцу за обещанными деньгами, - не помню теперь, кто это был, - жертвователь мой немало удивился.
- А я боялась, не раздумали бы дать…
- Нет, сударыня, за храбрость вашу добавлю еще три тысячи, получите пять.
Как я торжествовала, деньги были очень нужны. Ведь из комитетских сумм нельзя было брать…
Часа в два я попала в комитет. Солдаты шумно обрадовались. Крылов рассказал, что обошел все рабочие кварталы: много народу присоединяется к большевикам, идет к ним четыре тысячи рабочих из Петрограда; горсточке наших героев не выдержать! Я просила Крылова напечатать побольше удостоверений о принадлежности к нашему Союзу.
Что‑то тянуло меня в Александровское училище, хотя солдаты и не хотели пускать. Взяв с собою три фунта сала, я все‑таки вышла, да напрасно. Продолжалась сильная пулеметная и ружейная перестрелка. До позднего вечера я пряталась в подворотнях. Лишь поздно вернулась домой на Арбат, опять не попав в училище.
Москва переживала ужасные дни. Я узнала, что в Александровском училище два дня все не ели, а пробраться туда не было никакой возможности. Как львы, кряду восемь дней дрались герои–патриоты, которых оказалось так мало в России. На восьмой день полковник Рябцев сдал Александровское училище и поручился за безопасность всех в нем находившихся. Всюду было слышно: измена, измена.
В Александровском училище те, кто были там, решили - прямо на Дон, к Каледину, или - соединиться с Корниловым, пробивавшимся со своими текинцами из Быхова тоже на Дон. Решили искать помощи в комитете бежавших.
С. Эфрон
ОКТЯБРЬ (1917 год)
…Когда б на то не Божья воля, не отдали б Москвы!
Это было утром 26 октября. Помню, как нехотя я, садясь за чай, развернул "Русские Ведомости" или "Русское Слово", не ожидая, после провала Корниловского выступления, ничего доброго.
На первой странице бросилась в глаза напечатанная жирным шрифтом строчка:
"Переворот в Петрограде. Арест членов Временного правительства. Бои на улицах города".
Кровь бросилась в голову. То, что должно было произойти со дня на день, и мысль о чем так старательно отгонялась всеми, - свершилось.
Предупредив сестру (жена в это время находилась в Крыму), я быстро оделся, захватил в боковой карман шинели револьвер "Ивер и Джонсон" и полетел в полк, где, конечно, должны были собраться офицеры, чтобы сговориться о ближайших действиях.
Я знал наверное, что Москва без борьбы большевикам не достанется. Наступил час, когда должны были выступить с одной стороны большевики, а с другой - все действенное, могущее оказать им сопротивление. Я недооценивал сил большевиков, и их поражение казалось мне несомненным.
Мальчишеский задор, соединенный с долго накапливаемой и сдерживаемой энергией, давали себя чувствовать так сильно, что я не мог побороть лихорадочной дрожи.
Ехать в полк надо было к Покровским Воротам трамваем. Газетчики поминутно вскакивали в вагон, выкрикивая страшную весть. Газеты рвались нарасхват. С жадностью всматривался я в лица, стараясь прочесть в них, как встречается москвичами полученное известие. Замечалось лишь скрытое волнение. Обычно столь легко выявляющие свои чувства, москвичи на этот раз как бы боялись выказать то или иное отношение к случившемуся. В вагоне царило молчание, нарушаемое лишь шелестом перелистываемых газет.
Я не выдержал. Нарочно вынул из кармана газету, сделал вид, что впервые читаю ее, и, пробежав несколько строчек, проговорил громче, чем собирался:
- Посмотрим. Москва - не Петроград. То, что легко было в Петрограде, на том в Москве сломают зубы.
Сидящий против меня господин улыбнулся и тихо ответил:
- Дай Бог!
Остальные пассажиры хранили молчание. Молчание не иначе мыслящих, а просто не желающих высказаться.
Знаменательность этого молчания я оценил лишь впоследствии.
Мрачное старое здание Покровских казарм. Перед казармами небольшой плац. Обычный будничный вид. Марширующие шеренги и взводы. Окрики и зычные слова команды: "Взво–о-од кру–у-гом! На–пра–а-во!", "Голову выше!", "Ноги не слышу!" и т. д. Будто бы ничего и не случилось. В то время как почти наверное уже завтра Москва будет содрогаться от выстрелов.
Прохожу в свою десятую роту. По коридорам подметают уборщики. Проходящие солдаты отдают честь. При моем появлении в роте раздается полагающаяся команда. Здороваюсь. Отвечают дружно. Подбегает с рапортом дежурный по роте.
Подходит фельдфебель - хитрый хохол Марченко.
- Как дела, Марченко? Все благополучно?
- Так точно, господин прапорщик. Происшествий никаких не случилось. Все слава Богу.
По уклончивости взгляда и многозначительности интонации вижу, что он все знает.
- Из господ офицеров никто не приходил?
- Всех, господин прапорщик, в собрании найдете. Туда всех созвали.
Оглядываю солдат. Ничего подозрительного не замечаю и направляюсь в Офицерское собрание.
В небольшом помещении собрания - давка. С большим трудом протискиваюсь в середину. По лицам вижу, что настроены сдержанно, но решительно. Собрание протекает напряженно, но в полном порядке. Это скорее частное совещание. Командиры батальонов сообщают, что по батальонам тихо и никаких выступлений ожидать не приходится. Кто‑то из офицеров спрашивает, приглашен ли командир полка (командир полка обычно на собрании офицеров не присутствует. - С. Э). Его ждут с минуты на минуту. До его прихода офицеры разбиваются на группы и делятся своими мыслями о случившемся. Большинство наивно уверено в успехе несуществующих антибольшевистских сил.
- Вы подсчитайте только, - кипятится молодой прапорщик, - в нашем полку триста офицеров, а всего в Московском гарнизоне тысяч до двадцати. Ведь это же громадная сила! Я не беру в счет военных училищ и школ прапорщиков. С одними юнкерами можно всех большевиков из Москвы изгнать.
- А после что? - спрашивает старый капитан Ф.
- Как - после что? - возмущается прапорщик. - Да ведь Москва‑то это - все. Мы установим связь с казаками, а через несколько дней вся Россия в наших руках.
- Вы говорите как ребенок, - начинает сердиться капитан. - Сейчас в Совете рабочих депутатов идет работа по подготовке переворота, и я уверен, что такая же работа идет и в нашем полку. А что мы делаем? Болтаем, болтаем и болтаем. Керенщина проклятая! - И он, с раздражением отмахнувшись, отходит в сторону.