- Да, да, дорогой капитан, именно все так, как вы говорите. Вот если останемся живы, я расскажу вам о своих наблюдениях и выводах. А если бы Бурцеву об этом рассказать. Старик стал бы волосы рвать за свое проклятое дело благословения революции. И хотя он начинает опоминаться последнее время, но это еще далеко от искренности: до нутра у него еще не дошло сознания. Ну да провались они все в болото. А вот мне патронов надо, господин капитан. У кого их можно потребовать?
- У вас полевая книжка есть, так вы напишите требование и получите в караулке, а я побегу посмотреть, что делается на площади у ворот. Место встречи - комендантская, - уже на ходу крикнул капитан.
- Слушаюсь, - ответил я вдогонку, принимаясь выписывать на листке из полевой книжки требование на патроны для юнкеров 2–й роты.
- Пришлите мне фельдфебеля 2–й роты Немировского, - отдал я приказание, поймав одного из проходивших юнкеров 1–й роты.
- Слушаюсь, - ответил тот и побежал исполнять полученное приказание, а я продолжил дальше возиться с полевой книжкой, но уже занося в ее вторую половину, в отдел моих впечатлений и наблюдений, схему происшедшим встречам.
"Юнкера говорили еще о Петербургской и Ораниенбаумской школах, - писал я, стараясь оттенить легкими штрихами наибольшие выпуклости общего рельефа. А если свершится чудо, и я уцелею, то расшифрую записанное. - Это даст козыри обществу Анны Петровны для конкурсной с Бурцевым и борьбы с батмаевцами".
Удовлетворенный записью, спрятал полевую книжку в боковой карман пальто. Между тем прибывали приемщики из школ, отчего на душе становилось весело.
"Заработали! Ну давай Бог! В добрый час!" И я выскочил в коридор, а из него на двор. Двор гудел. Возгласы команды, споры, смех. Все это напоминало бивуак, а направо через решетчатые верхи ворот светились кое–где огоньки в здании Главного штаба… Мимо прошла команда юнкеров 2–й Петергофской школы, направляясь к выходу из дворца. "На смену дозоров пошли", - догадался кто‑то. "Ну а что мы делать будем?" - не решаясь прямо спросить меня, начали задавать юнкера друг другу вопросы при моем появлении, в расчете вызвать меня на высказание каких‑либо соображений.
- Счастливчики идут. Право, чем скорее, тем лучше. Ну вот вы вечно панически настроены, а я так убежден, что придет утро, а мы вот будем сидеть в резерве. Вот увидите, что ничего не случится. Не забывайте, что Керенский, теперь это не секрет, отправился к армии и к утру войдет в Питер. И поверьте, эти господа все учитывают и, конечно, в ночь, раз за день ничего не успели сделать, рассеются так же быстро по своим норам, как неожиданно и выползли из них.
- Неожиданно! Когда еще за несколько дней до сегодня пресса называла час начала их действий. Вы эсеры просто… - кто‑то старался оспорить мнение говорившего.
- Бросьте разговорчики, господа, не мешайте, пока возможно подремать, - неслось с высоты полениц, где кое‑кто умудрился даже всхрапывать, не смущаясь твердостью дров.
- А я вас ищу, Александр Петрович, - вырос передо мною с восклицанием поручик Скородинский, очевидно узнав меня по любимому мною мурлыканию рылеевского "Часового", привязавшегося к моему языку чуть ли не с одиннадцатилетнего возраста.
- Вам есть задание, - продолжал он. - Капитан Галиевский приказывает отвести роты на предназначенные им места по разработанному начальником школы плану обороны дворца на случай нападения на него каких‑либо групп восставших, явно не предполагающих наткнуться на такое сопротивление, как юнкерские батальоны. Вам приказано занять первый этаж налево от выхода из ворот, распространившись от крайнего левого угла дворца так, чтобы на Миллионную получился продольный огонь углового окна, куда потом вам будет дан пулемет. Это окно должно явиться вашим левым флангом. Правый уже обозначится стыком с моим левым. Я начинаю от окна, выходящего на площадь рядом с главными этими воротами с левой стороны их, если смотреть отсюда по направлению к Морской. Таким образом, мы получаем фронтовое наблюдение за площадью и с огнем на нее. Главная оборона этого участка первого этажа дворца вверяется вам с подчинением вам и меня с моей ротой. При этом вам приказывается под строжайшей ответственностью не открывать первым огня, несмотря ни на что. Огонь разрешается лишь в случае атаки со стороны банд, и то если атака будет сопровождаться огнем с их стороны. Такова воля Временного правительства. Кроме того, при размещении юнкеров в комнатах приказывается учитывать высоту подоконников в расчете на закидывание ручными гранатами комнат, а также принять во внимание возможную внезапность открытия огня из окон верхних этажей противолежащих дворцу зданий, которые, хотя и будут приведены в оборонительное состояние средствами офицерских отрядов, все же могут случайно перейти в руки восставших. Это все меры предположительные и руководящего характера. В данное же время надлежит лишь занять позицию и начать вести самое строгое наблюдение, дав возможность свободным юнкерам лечь отдыхать, так как решительные действия ожидаются лишь к утру, вследствие происшедшей какой‑то заминки в приближении восставших к дворцу. Следовательно, опасаться можно лишь случайных банд. К утру же подойдут войска с фронта. Да я забыл добавить, что вы должны иметь резерв на случай наружного действия у ворот. Резерв надлежит иметь от 1–й роты, т. е. теперь моей. Действовать резервом лишь с доклада капитану Галиевскому. Ну, теперь я, кажется, все передал. Эти детали должны быть сообщены юнкерам, которым вменяется в обязанность самое осторожное обращении с вещами, находящимися в комнатах. И когда будет все исполнено, доложить капитану Галиевскому. Он желает лично явиться для проверки. К нему от 1–й роты, по его приказанию, я назначил связь, которая в его распоряжение уже и ушла, - закончил поручик действительно подробное приказание.
- Вот это спасибо, поручик, за приятную новость. А то неведение, что с собою делать, довольно тяжелое чувство. Пока я введу в помещение свою роту, вы разъясните вашим юнкерам полученную задачу, - сделал я предложение.
- Слушаюсь, господин поручик! Разрешите пойти? - входя в роль подчиненного мне по службе, официально строго ответил поручик Скородинский.
- Да!.. Фельдфебель 2–й роты ко мне! - крикнул я в темноту, и в свою очередь, начал распоряжения, радостно встреченные юнкерами.
Через несколько минут я вводил роту в комнаты 1–го этажа.
Я видел, как юнкера располагались у окон, всматриваясь в происходящее на площади, как приспосабливались лечь на полу, покрытом коврами. Я слышал их неуверенные формулировки ощущений, получаемых ими от обстановки комнат, в которых еще недавно, года нет, была атмосфера уюта личной жизни наших земных богов. Я понимал их стесненные тяжелые движения членами тела, словно налившегося пудами какой‑то невероятной тяжести. И видя, и слыша, и понимая их, я жалел и болел душою за них, и за себя, и за грех.
Мы ждем. И видно, это давало мне силы, не понимая себя, не контролируя своих распоряжений, отдавать их в таком виде, что, выполняя их, достигалось поставленное мною задание. "Не мудрствуй!" - твердил я себе.
Теперь не время! Но… тщетно пытался я взять себя в руки. И не я один мучился. Юнкера, которые были на дворе просты и естественны, здесь томились и были странны.
Я несколько раз обращался то к тому, то к другому из тех, мысль и чувства которых играли на лицах их. Я обращался к ним как брат к брату, а не начальник к подчиненному, так как это ощущение мною было утеряно с момента проникновения в эти комнаты. Я что‑то говорил, на что‑то жаловался, чего‑то хотел - но что, чего - не знаю…
Но время делать свое дело.
Постепенно мысль прояснилась, чувства обрели покой, и я снова получил способность отдачи себе отчета в поступках и обстановки момента. И мне стало легче. Вот явилось желание и юнкерам передать это облегчение. А для этого я попробовал вникнуть в возможные мероприятия.
Оказывается, голова работает. Мысль такие меры нашла. И энергия снова во мне закипала.
- Вы бы заснули, - убеждал я молчаливо сидевшую парочку друзей юнкеров с горящими глазами, окаймленными налившимися синевой под яблочными мешками.
- Пробуем, но не выходит. Обстановка давит, - конфузливо признаются юнкера.
- Да это верно. Я вас понимаю. Но необходимо сохранить силы. Бог знает, что нас еще ждет впереди. Право, перестаньте думать и отдохните, - пробовал я урезонить их.
- А хорошая мебель, - выскочил кто‑то из юнкеров с трезвой оценкой вещей, находившихся в комнатах.
- Да, тут как‑то все сохранилось на месте - не успели растащить иди же рассказы о грабежах чистый вымысел, - подхватил я затронутую тему, чтобы развить ее и отвлечься от других.
- Ну нет. Тут массу растащили, но надо отдать справедливость Керенскому. Он горячо и настойчиво требовал сохранения в целостности вещей, объявляя их достоянием государства. Но разве усмотришь за нашей публикой. Особенно дворцовыми служащими и той шантрапой, что набила дворец, - заметил один из разлегшихся на полу юнкеров.
- А вы видели молельню, господин поручик? Там есть такие образа, что им цены нет.
- Да, видел, но в нее не входил. Не смог себя заставить. Ведь там государыня Богу молилась И мне казалось, что если я войду туда, то это будет кощунство. Ведь мы здесь не гости по приглашению хозяев дворца, а игрушка в руках судьбы, занесенная ею сюда для тех достижений, которые еще сокрыты от нас. Поэтому я не смел войти в нее. И даже если вы мне сказали, что наша жизнь была бы охранена стенами ее, я и тогда не вошел бы в нее и никого добровольно туда не впустил.
- А Керенский немножко иначе мыслит, - начал опять кто‑то говорить о Керенском, но его перебили возгласы из соседней комнаты.
- Где господин поручик? Доложите, что казаки пришли и располагаются к коридорах и в комнатах около молельни и хотят так же занять ее.
- Казаки! Какие казаки? Откуда? - И я бросился в коридор. Коридор уже был набит станичниками, а в него продолжали втискиваться все новые и новые.
- Где ваши офицеры? Где командир сотни? - обратился я с вопросом к одному из бородачей уральцев. Он махнул головой и не отвечая продолжал куда‑то проталкиваться через своих товарищей.
"Что за рвань? - соображал я, смотря на их своеобразные костюмы, истасканные до последнего - Э, да у них дисциплина, кажется, тоже к черту в трубу вылетела Хорошенькие помощники будут…"
- Эй! Станичники, кто у вас здесь старший? - снова обратился я с вопросом, но уже к массе.
- Всяк за себя - а на что тебе? - раздались два слабых ответа среди гама, с которым они продолжали продвигаться по коридору, частью заваленному какими‑то большими ящиками, о которых острили, что Керенский не успел их с собою забрать по причине преждевременного исчезновения.
Услышав эти своеобразные ответы, я было чуть не разразился бранью за нелепость их и за игнорирование во мне офицера.
"Смотри - среди них нет почти молодежи, это все старших возрастов. Ага, то‑то они и явились сюда", - проталкиваясь среди казаков к стоявшему на ящике и следившему за движением казаков подхорунжему, подумал я.
- Хотя на большом заседании представителей совета съезда казаков и говорено было о воздержании от поддержки Временного правительства, пока в нем есть Керенский, который нам много вреда принес, все же мы наши сотни решили прийти сюда на выручку. И то только старики пошли, а молодежь не захотела и объявила нейтралитет.
- Так, так. А где офицеры ваши?
- Да их не много, пять человек с двумя командирами сотен. А они к коменданту дворца пошли. Их позвали туда… Эй, вы, там, давай пулеметы туда в угол, вот разместится народ, тогда и их пристроим… А вы давно здесь? - уже обращаясь ко мне, продолжал подхорунжий, крепкий бородатый казак.
- С полудня. Ходили уже к телефонной станции, да толку не вышло, - уклончиво ответил я. - Вот что я вас хотел попросить, - продолжал я. - Здесь молельня царя есть. Так чтобы в нее не ходили.
- Зачем толкаться туда, казаки сами не пойдут, разве который пред образом лоб перекрестить захочет. Вы не думайте, поручик, станичники понятие большое имеют, - смотря мне прямо в глаза, добавил подхорунжий.
- Вот это спасибо. Ну, я побегу к своим, а вы, значит, располагайтесь, как можете, а когда придут ваши офицеры, пошлите сказать мне, - спрыгивая с ящика, попросил я.
- Слушаюсь, господин поручик, - вслед ответил подхорунжий.
Придя к первому взводу, где было назначено место моего пребывания для юнкеров связи, я застал поручика Скородинского и юнкера Гольдмана, явившегося с приказанием от капитана Галиевского. Но не успел я открыть рта для вопроса, что есть нового, как из соседней комнаты, слева расположенной, угловой, выходящей окнами на Миллионную улицу, вбежало двое юнкеров.
- Господин поручик, - разлетелись они ко мне.
- Стоп. По очереди. Говорите вы, в чем дело?
- Господин поручик, казаки нас выставляют из угловой комнаты. Взводный командир приказал просил вас прийти.
- Они ничего слушать не хотят и располагаются в комнате так, словно в конюшню явились, - возмущенно докладывал юнкер.
- А вы что хотите? - справился я у второго.
- У нас та же картина, господин поручик, но, кроме того, хотят еще в молельню пойти. Их не пускает часовой, а они кричат, что, может, умирать придется, так чтобы помолиться туда пустили. "Нам будет очень приятно помолиться там, где сами цари молились, - кричат они, - а вы не пускаете, жидовские морды". Часовой из наших евреев оказался. Юнкера обижались, и если вы не придете, то еще дело до драки дойдет, - с еще большею растерянностью доложил второй Юнкер.
"Смех и грех, - пронеслось в голове. - Это теперь не оберешься скандалов с этими бородатыми дядями".
- Александр Петрович, - пока только кончили свои доклады Юнкера, обратился ко мне поручик Скородинский, - вот как раз капитан Галиевский через юнкера связи приказывает отдать левую часть этажа обороне казаков, так как у них есть пулеметы, а нам сосредоточиться лишь в расположении моей роты.
- Ну прекрасно. Передайте в ваши взводы командирам взводов, чтобы они их привели в комнаты направо, - отдал я распоряжение юнкерам. - Фельдфебель Немировский! - обратился я к стоявшему невдалеке фельдфебелю 2–й роты и прислушивавшемуся к происшедшим докладам.
- Я здесь, - подлетел он со своею пружинностью в манере вытягиваться при обращении офицеров к нему.
- Наблюдайте за отданным приказанием. Да чтобы все это быстро было исполнено. Я буду при 1–м взводе 1–й роты. А пока пойдемте к молельной комнате, - предложил я Скородинскому, - посмотреть, что там за антраша выкидывают станичники, а то еще действительно врукопашную схватятся.
Через несколько минут все приняло обычный вид порядка в настроениях юнкеров, - сцепившихся с казаками, но теперь тоже удовлетворенных полученной возможностью войти помолиться там, где "сами цари с деточками молились", - как, мягко улыбаясь сияющими грустно глазами, говорили они.
- Как большие дети они еще, - возвращаясь к своим ротам, говорил я поручику. - Вот и на фронте я не раз наблюдал, как бородачи 2–й Уральской казачьей дивизии, увлекшись спором о преимуществах одного святого перед другим, абсолютно не обращали никакого внимания на лопавшиеся вокруг них гранаты и шрапнели. А однажды при отступлении я едва оторвал от богословского спора и выгнал из халупы шестерых казаков. Еще немного, и мы не успели бы сесть на коней и ускакать от вошедших в деревню австрийцев, - вспоминал я сюжеты фронтовой жизни.
- Да, они особенные, - соглашался поручик со мною. - И они мне очень нравятся, только не молодые, те так распустились, что противно на них смотреть.
- Да, да, а какие были это войска, - вздохнули мы и смолкли. Через открытые окна ночная прохлада освежала воздух комнат, уже пропитавшихся запахом сапог, внесенным нами в эти так взволновавшие наши чувства стены. Тишина, соблюдаемая юнкерами, позволяла улавливать звуки где‑то вспыхивающей ружейной трескотни, что не мешало подумывать о кухнях, находящихся во дворце, на предмет использования их для приготовления чая юнкерам. И эти думы опять напомнили мне о моем 26–часовом голоде. "Хорошо еще, что Телюкин догадался сунуть коробку папирос".
- А вы бы пошли наверх. Там у комендантской есть столовая, где придворные лакеи сегодня подали дивный обед и вина. Право, сейчас - вы видите - все тихо, и можете положиться на меня, - начал убеждать поручик.
И словно меня кто подслушал. В комнату вошел капитан Галиевский и, подойдя в темноте на наши голоса к нам, передал приказание начальника школы явиться в помещение комендантской.
- Начальник школы приказал всем офицерам школ и частей собраться для обсуждения мер и получения заданий по развитию обороны Зимнего. Поэтому идемте скорее, господа. Времени терять нельзя. А у вас хорошо здесь, - невольно поддавшись впечатлению покоя, закончил капитан.
Спустя немного мы входили в продолговатую комнату, шумно наполненную офицерством. Здесь были и казаки, и артиллеристы, и пехотинцы - все больше от военных школ, молодые и старики. Строгие, озабоченные и безудержно веселые. Последние были неприятны; они были полупьяны. Начальника школы еще не было. И поэтому все говорили сразу и на разные темы. Причем преобладающей темой служила противная черта Петроградского гарнизона - высчитывание старшинства в производстве в тот или другой чин, всегда с недовольными комментариями и завистливыми сравнениями.
Один полковник кричал:
- Я при паре 10 лет был полковником, меня тогда обходили и теперь меня обходят. Да и не меня одного, а и вас, и вас… - обращался он к своим собеседникам, - а сегодня нам кланяются, просят защищать их, великих мастеров Революции, да в то же время сажают на голову какого‑то начальника инженерной школы, из молодых. Да чтобы я ему подчинялся? Нет, слуга покорный!
- А вино отличное, - смаковал капитан одной Ораниенбаумской школы. - Это марка! И то, представьте себе господа, что лакеи, эта старая рвань, нам еще худшее подали. Воображаю, что было бы с нами, если бы мы да старенького тяпнули: пожалуй, из‑за стола не вышли бы. А что, не приказать ли сюда подать парочку–другую: а то ужасная жара здесь, все пить хочется.
- Да, так эти жирные негодяи тебе и понесут сюда, - возмущенно возразил штабс–капитан той же школы.
- Ну старики и решили запереть молодых в конюшнях, чтобы их нейтралитет был для них большим удовольствием, а сами решили идти защищать землю и волю, которые по убеждениям эсеровских агитаторов хочет забрать Ленин со своею шайкою, - рассказывал один из казачьих офицеров группе окружавших его слушателей, среди которых стояли офицеры и нашей школы.
- Господа офицеры! - прокричал вдруг полковник, отказывавшийся от подчинения начальнику школы, при появлении последнего из боковой комнаты в сопровождении высокого штатского в черном костюме.