В ту зиму я находился на самой низкой ступени бюрократической лестницы советской медицинской иерархии - надо мной было сорок три ступени начальства. Из района, из Петрозаводска и из министерства мне каждый день слали десятки инструкций и запросов. На все надо было отвечать. Ехать работать в такую глубокую жопу не согласился бы ни один врач. Вот меня и послали затыкать дыру.
Для поездок по деревням и участкам мне давали лошадь без возницы. Завхоз сказал:
- Была у нашего фельдшера резвая лошадь по кличке Проба. Да заболела, силу потеряла. Мы поставили ее в дальний сарай - помирать. Дадим вам другого коня.
Лошадей я любил с детства. Во время войны, когда мы с мамой были в эвакуации, я работал помощником конюха в деревне под городом Чистополем. Мне тогда было всего двенадцать лет, но я многому научился у старого конюха. Услышав о Пробе, пошел на нее посмотреть и захватил с собой горсть соли. Небольшая карковой масти лошадь одиноко и грустно стояла в сарае, она уставилась на меня большим умным глазом, и ее ноздри задрожали. Я протянул на ладони пригоршню соли, она деликатно и мягко сняла ее губами. Я дал еще, она взяла более охотно. С того дня я заходил к ней по два-три раза в день, она узнавала меня, ржала и тыкалась головой в плечо - просила соль. Очевидно, ей не хватало натрия, а без свежей травы на земле найти его она не могла. Через неделю Проба была совсем здорова. Я решил, что другого коня мне не надо. Проба думала так же.
Ездить проселочными дорогами было небезопасно. На случай нападения волков у меня было с собой шестизарядное ружье "винчестер", но и быстрота коня тоже важна, чтобы обскакать нападающих. Поскольку телефонной связи с деревнями не было, я выезжал в них наугад и вез с собой врачебный чемоданчик с набором тех простых лекарств, которые мне присылали из районной больницы (как рекомендовал министр). Был у меня с собой всего один шприц - на все случаи. Если надо делать укол, его каждый раз надо кипятить на спиртовке. Подъехав к крайней избе деревни, я заходил и спрашивал:
- Эй, мамаша, я - доктор из Шалговар. Приехал узнать, нет ли у вас в деревне больных?
Больные всегда были. В одной избе была старуха, про которую сказали, что она "обезножела". Карельские избы большие и темные, тускло освещенные керосиновыми лампами. Но керосина мало, поэтому зажигали только одну лампу. На печи - старая женщина, в избе другая, моложе, - се дочь; на скамейках и на полу - шесть ребятишек разного возраста. Я стряхнул снег с полушубка и валенок, они все уставились на меня - кто такой, зачем явился?
В полутьме я измерил температуру, выслушал стетоскопом легкие - много хрипов.
- Надо вам ехать в Шалговары, ложиться в больницу.
- Ох, милый, не могу я от дочки с детьми. Да и везти меня некому - мужика в доме нет.
- Где же ваш муж?
- Муж-то? Арестовали его еще в тридцать восьмом, судили и сослали. Так и не вернулся.
- В чем же его обвиняли?
- Да в чем только не обвиняли! Он десятником работал, так вот на суде говорили, что частые перекуры делал - вредитель, мол. А он и не курил никогда. Теперя вот бумагу прислали, что он невиновный ни в чем.
Все знали, что арестовывали профессионалов, интеллигентов, ответственных работников. Но крестьян в далекой деревне… Так сталинские репрессии проходили сплошной волной по всем слоям населения.
Надо было дать ей лекарства. Но мне было поручено лекарства не выдавать, а продавать. Для этого был прейскурант цен. Я выполнял две функции - врача и аптекаря. При системе бесплатной социализированной медицины за лекарства надо было брать деньги. Но просить было ужасно неловко, особенно видя такую бедность. Я объяснил:
- Лекарства эти не мои и деньги тоже не мне, я их сдаю государству.
- Знамо дело, что государству.
Старуха попросила молодую за чем-то слазить в холодный погреб. И тут я увидел совершенно необычное зрелище: та подожгла на лампе две тонкие длинные лучины, взяла их в зубы с другого конца и полезла в темноту погреба, по-старинному освещая свой путь. Про лучину я слышал в старинной песне "Лучинушка", столетней давности. Я просто не мог поверить своим глазам - это был как бы символ темноты, отсталости и дикости их жизни.
Оказалось, что молодуха лазила с лучинами в подпол за молоком - меня угостить. Простые люди всегда очень благодарные. В других избах, где были мужчины, они в благодарность наливали мне стакан водки и стакан молока: выпил водку, сразу запивай молоком - местная карельская традиция. Отказаться было неловко, да и морозы стояли такие, что согреться водкой было необходимо.
Молоко было единственным дополнением к моему скудному рациону во всю зиму. Наша повариха продавала мне по два литра в день. Сидя в своей комнатушке при больнице, я писал отчеты начальству, сочинял стихи и пил молоко - стакан за стаканом. Не знаю, молоко ли способствовало творческому импульсу, но в Шалговарах я написал довольно много стихов для детей. Одно из них "Сказка про Ершонка и про рыбий жир":
В тихой речке
Жил на печке ерш
Ершович,
Старый дед.
Жил без лиха,
Умер тихо,
Дня не дожил
До ста лет.
Это присказка,
А с ней
Сказка будет
Веселей.
Жил Ершович не один -
От него остался сын,
Маленький Ершонок,
Только из пеленок…
…и так далее.
Но в Шалговарах стихи занимали у меня лишь малую часть времени. Кроме лечения больных в больнице и выездов в деревни, два раза в неделю я принимал в амбулатории, в двух комнатках при почте. Люди приезжали или приходили на почту, а заодно шли на осмотр к врачу. Поэтому в приемной собиралось человек по десять. Работа была не тяжелая, серьезные заболевания встречались редко, а травму я отправлял в районную больницу. Пока я осматривал больных, сестра в приемной комнате ставила всем ожидавшим градусники. Однажды она поставила градусник приехавшему из деревни старику, а тот, не дождавшись приема, исчез. Она расстроилась и жаловалась:
- Что за люди за такие - ушел вместе с градусником, украл.
Но через три дня старик явился - все еще с градусником под мышкой - и пожаловался ей:
- Милая, сыми ты его. С ним, окаянным, еще хуже стало.
Оказывается, он решил, что градусник дали ему как лечение, ушел с ним и держал его под мышкой все дни. Естественно, от этого нервы его руки закоченели. Прожив долгую жизнь, он понятия не имел, что такое градусник и зачем он.
Групповой секс по-комсомольски
В трех часах езды от Шалговар, на берегу Сегозера стоял старый хутор - два почерневших от времени высоких сруба, бывшие купеческие дома. В одном из них жила комсомольская бригада лесорубов - тринадцать молодых женщин и восемь парней. Почти все из Белоруссии, они работали на лесоповале по найму два-три года.
По неделям и месяцам никто не приезжал в их глушь, поэтому мои приезды вызывали оживление, особенно у женщин. Они жеманно поглядывали на меня, хихикали и заговаривали:
- Доктор, вы бы почаще к нам приезжали, а то мы соскучились.
- Доктор, прокатил бы меня в санях, я к тебе прижалась бы.
- Доктор, мое сердце послушайте, может, там любовь завелась.
И все в таком роде. Я смущался, не знал, как реагировать, а поэтому ничего не отвечал, только улыбался.
Жизнь и работа у них были тяжелые: ни электричества, ни водопровода не было, свежий хлеб завозили раз в неделю. Ранним утром, еще до света, они укутывались потеплей и по дикому морозу шли пешком в лес, два-три километра. Там была лесосека - место повала деревьев и была их техника - бензопилы "дружба" и трелевочный трактор, чтобы стаскивать срубленные и обработанные стволы - "хлысты" и трелевать их в одно место. Из-за холодов масло в тракторе за ночь замерзало. Первым делом они разжигали два костра: один для себя, чтобы греться, другой под трактором - для разогревания масла. На это уходило больше часа. Когда рассветало, мужчины при свете начинали валить громадные деревья. Кто видел, как они валятся, понимает - работа эта опасная, бывали случаи увечья падающими деревьями. Женщины спиливали со стволов сучки - они были "сучкорубы", попросту их называли "сучки", с ударением на первом слоге. Обработанные "хлысты" прицепляли к трактору и трелевали. Это тоже опасно, потому что "хлысты" были по двадцать - тридцать метров длиной и могли при поворотах сбить трелевщиков. Четыре-пять часов такой работы выматывали из людей всю силу. Зимой день на Севере короткий, как только начинало темнеть, они пешком отправлялись домой. Промерзшую одежду сваливали сушить па печку, от нее в доме стоял постоянный влажный запах пота. Воду наносили ведрами из проруби, грели на печи и мылись. Потом приступали к единственной за день горячей еде. Для этого кто-нибудь из женщин не ходил на работу, а готовил еду и убирал. Все пили водку, и бутылки валялись повсюду. Для веселья заводили патефон или пели озорные частушки:
Мимо тещиного дома
Я без шутки не хожу -
То ей х. й в окошко суну,
То ей жопу покажу.
Частый дождичек идет,
Ветка к ветке клонится,
Парень девушку е. ет,
Хочет познакомиться.
При такой дикой жизни за работу они получали приличные деньги - от семидесяти до двухсот рублей. На них они покупали в районном центре продукты и посылали их домой. В районном магазине выбор был скудный: овощные консервы, макароны, сахар, соль и хлеб. Это они и посылали, потому что в Белоруссии и того не было.
Я ездил туда и лечил мужчин от уретрита; они получали его от своих женщин, у которых был влагалищный трихомоноз. Я продавал ребятам сульфидин, это помогало, и они доверительно и со смехом рассказывали мне эпизоды из своей жизни.
В Советском Союзе всегда много говорили об идеологическом воспитании молодежи. Начиная с возраста юных пионеров-ленинцев, а потом на комсомольских собраниях в школах шла постоянная пропаганда высокого морального уровня. Поэтому молодежь росла скованная и стеснительная, особенно в любовных отношениях. Но когда молодые взрослели и сталкивались с реальностью жизни, тогда начиналось другое.
Поначалу в той комсомольской бригаде парочки уединялись для любовных утех. Потом они стали меняться партнерами, общие связи становились всем известны, и им уже нечего было таиться от самих себя. Тогда любовные игры приняли черты массовых развлечений: по уговору в одну ночь мужчины приходили в женскую комнату, в другую - женщины шли к мужчинам. Они постоянно усложняли свои программы и делали это единственно доступное для них удовольствие все более веселым. Словесными комментариями они подзадоривали друг друга:
- Ой, Ваня, еще, еще, еще! - кричала и стонала одна.
- Ванька, не срамись - поднажми, - подбадривал кто-нибудь.
- Да ты вылезь из-под него, так я в тебя такой х… засажу - куда Ивану! - призывал другой.
- Манька, это он от меня такой утомленный - это я его вчера своей пи. дой истерзала, - смеялась третья.
Стихийно эти игры переродились в любовные спектакли. Однажды они решили: пусть самая смелая пара покажет всем остальным "любовный спектакль". Искать исполнителей долго не пришлось - сразу нашлись двое. Все остальные шли на это как в театр. И все было как в театре: на полу разложен матрас, а вокруг расставлены табуреты для зрителей. Они наблюдали "любовное творчество" - хохотали, подбадривали, давали советы, вызывались тоже поучаствовать.
Каким-то образом слух об этом "спектакле" дошел до районного начальства. Тут комсомольская идеология столкнулась с неприятной действительностью. Комсомольские начальники решили разобрать их поведение на собрании, а ту пару наказать настоящим судом на общем собрании за "нарушение общественного порядка".
Районный судья, немолодая женщина, приехала на хутор в сопровождении секретаря комсомола республики Шлемина. Он открыл собрание:
- На повестке дня один вопрос: о моральном лице советского комсомольца. Нам стал известен факт аморального поведения некоторых комсомольцев в вашей бригаде. Я хочу спросить бригадира и комсомольского вожака: как вы дошли до жизни такой?
Бригадир поднялся со стула и, переминаясь с ноги на ногу, молчал.
- Что, стыдно говорить? - с издевкой спросил Шлемин.
Тут с места взорвалось несколько голосов:
- Ты бы, секретарь, сначала пожил бы нашей жизнью!
- Да у нас хлеба свежего по неделям не бывает!
- А ты когда в баньке мылся, секретарь? А мы вот месяц, как не моемся.
- Ты небось газеты в кабинете читаешь, при электрическом свете, а мы и солнца за деревьями не видим.
- Ты бы лучше нам кину привез, чем судью показывать.
Секретарь успел только выкрикнуть:
- Ладно, поговорим с вами в районном комитете.
- Чего нам разговаривать? Закончим срок работы и разъедемся по домам. Давай судью!
И начался суд. Заговорила судья:
- Нам известно о случае нарушения общественного порядка прелюбодеянием в общественном месте.
Наэлектризованная аудитория ответила:
- Ха-ха-ха!.. Хо-хо-хо!.. Хи-хи-хи!..
Судья подождала и строго сказала:
- Суд хочет знать, кто были те двое?
Их дружно вытолкнули на середину:
- Выходи, выходи, сейчас будут судить за то, что прелюбодействовали. Ха-ха-ха!
Судья потребовала:
- Подсудимые, вы признаете себя виновными в том, что нарушили общественный порядок, прелюбодействуя в общественном месте?
- Это чегой-то, а? - придуривался парень.
- Я таких слов не понимаю, - жеманно отвечала его партнерша.
Народ хохотал:
- Ах ты, бля такая - не понимает! Ты ему давала тута при нас? Теперь понимаешь?
Она потупила глаза, входя в роль:
- Ах, это-то. Это я не знала, как называется.
Парень бубнил:
- Да ведь всего один разок, товарищ судья, всего-то разок.
Судья взвизгнула:
- Я вас не спрашиваю, сколько раз. Это не имеет значения.
Народ зашумел:
- Нет, если бы он ее много раз уделывал, так ему бы и наказание больше. Это не по справедливости.
- Но, значит, сам факт вы признаете? - перекричала народ судья.
- Может, он и признает, а я вот не признаю, - обиделась подсудимая. - Кажись, я в тот раз и не с ним была вовсе.
Народ покатился от смеха:
- Ай да артистка! Да тебе не сучки рубить, тебя в кине снимать надо.
- Тише, товарищи, внимание! - призывала судья. - Если это был не этот товарищ, то кто же другой? Назовите, чтобы не наказывать невиновного.
- Так я же его не видела, он же мне подол поверх головы загнул.
Все уже устали смеяться, секретарь и судья чувствовали себя по-дурацки. Она назначила штраф - по пятидесяти рублей с каждого нарушителя, и они быстро уехали. Толпа в сенях провожала их, комментируя событие. Осужденные стояли тут же. Она сказала ему.
- Ну, теперь небось побоишься?
- Что, я побоюсь? - возмутился парень и схватил ее за руку. - А ну пойдем!
И они повторили все в более изощренном варианте.
После того как ребята рассказали мне об этом, в следующий мой приезд они показали тех Ромео и Джульетту. Она кокетливо предложила:
- Хотите посмотреть, доктор?
Визит министра
Никакой опыт жизни не должен проходить мимо - все может обогатить понимание и может пригодиться. В Шалговарах я был абсолютно изолирован, но зато еще больше узнал скудную русскую глубинку. И я научился быть врачом на все руки. Этот опыт дал мне умение справляться с болезнями минимальными средствами, которые есть под рукой.
Но я истосковался по хирургической работе, по своей уютной комнате, по друзьям, подругам и книгам. Когда живешь в такой глубинке, которая кажется отсталой по сравнению даже с глухим городком, то постепенно погружаешься в жизнь той дыры и отстаешь от мира. Пока я тосковал и мерз в Шалговарах, я даже не знал, что Карело-Финскую Республику переименовали в Карельскую и ввели в состав РСФСР. Это было явно миролюбивым шагом по отношению к соседней Финляндии и снимало угрозу присоединения ее к СССР. Правда, с этим понижением статуса потерялось и высокое положение местных властей, и в петрозаводских министерствах была растерянность.
Еще одна новость ждала меня: наша республиканская больница переехала в новое, наконец-то построенное большое здание - на краю города, возле леса. Для сотрудников там выстроили два жилых дома и мои друзья - молодые доктора - впервые получили квартиры. Сменился и главный врач - новым начальником стала Лидия Теодоровна Филимонова. В работе она делала ставку на молодых, и многие из моих друзей продвинулись на заведование отделениями. Для них это был период возрождения - жизнь все-таки постепенно налаживалась.
И вдобавок ко всем новостям ходили слухи, что при Петрозаводском университете будет открыт медицинский факультет. Для этого ожидали приезда нового министра здравоохранения РСФСР Николая Виноградова. Я помнил его начальником Управления учебных заведений, когда он распределял нас на работу. Он славился как деспот, антисемит, взяточник и бабник. Говорили, что по всем больницам были его любовницы. Многие петрозаводские начальники хотели бы устроить своих детей на новый факультет. Чтобы задобрить министра, они, по советским традициям, приготовили ему своего рода взятку - дачу за городом и выделили на обслугу симпатичных молодых сестер.
Но меня все это уже не касалось. У меня были три свои большие новости: я получил место клинического ординатора в Боткинской больнице в Москве, я собрал свои стихи в одну книгу, и Корней Чуковский согласился быть моим редактором и я купил автомобиль "Победу". После скучной жизни в Шалговарах все это переполняло меня радостью.
Собственные машины были тогда большой редкостью, ни у кого из наших докторов их не было. Но в Москве их покупали чаще, и поэтому там образовалась очередь - получения машины нужно было ждать около трех лет. В Петрозаводске это было быстрей и проще. "Победа" стоила, по курсу 2004 года, около четырех тысяч долларов. Таких денег у меня, конечно, не было, но я уговорил родителей, что лучше купить машину в Петрозаводске теперь, чем годами ждать очереди в Москве. Мама, как всегда, была рада выполнить любую мою просьбу, отец немного поворчал: "Зачем ему машина?", но она его уломала, и они прислали мне деньги.
Получать в банке такую большую кучу денег и нести ее в магазин было страшновато. Я попросил Васю Броневого идти со мной. Он к тому времени стал начальником ОБХС (отдел борьбы с хищением), заметной фигурой в городе, ходил с оружием и его знали и побаивались все жулики. По дороге Вася размечтался с энтузиазмом:
- Слушай, на машине можно будет возить девок в лес и трахать прямо на сиденье - не выходя: и мягко, и никому не видно!
Вася был прав: как только я стал уникальным в своем роде владельцем машины, это сразу прибавило мне веса в глазах молодых женщин. Многие были не прочь прокатиться куда-нибудь в лес, а там - не прочь и на все остальное. Катался, конечно, со своей компанией и Вася.
Однажды попросила прокатиться моя бывшая соученица по институту Аня, та, которую распределили в Магадан, но потом она каким-то образом оказалась в Петрозаводске. Мы виделись редко, хотя всегда поглядывали друг на друга с интересом.
Глубоким, вкрадчивым голосом она сказала:
- Я хочу тебя попросить повезти меня на правительственную дачу. Мне нужно поздороваться с министром Виноградовым.
Я вспомнил, как она плакала, когда он посылал ее в Магадан: