Поездка в Чехословакию
В приподнятом настроении мы всей группой ехали в одном вагоне поезда "Москва - Прага". Все приоделись понарядней, у женщин красивые прически. Катя выглядела не как партийный руководитель, а просто как милая женщина. На мне был элегантный, хотя и не новый, французский костюм, который теща купила у знакомой спекулянтки специально для поездки. Уже в дороге оказалось, что в нашей группе появилось новое лицо - мужчина лет сорока, тихий, скромно улыбавшийся. Его не было на инструктаже и теперь он не вступал с нами в контакт. И мы его избегали, решив, что он агент КГБ, приставленный следить за нами - это портило наше веселое настроение. Еще мы волновались: как будет проходить процедура осмотра наших вещей в пограничном городе Чоп. Мы толком не знали, что нам разрешено вывозить. У меня было пять бутылок водки и пять банок черной икры - для подарков чешским коллегам, если придется. Но я не был уверен, что таможенники не отберут их на границе. Чоп мы проехали ночью, пограничники проверили документы, но вещи не проверяли - пронесло!
Утром мы уже ехали по территории Чехословакии, за окнами пробегали незнакомые, совершенно отличные от русских, пейзажи. Была весна, фруктовые деревья стояли в пышном цвету, все по-другому - другие дома в деревнях, другие вокзалы в городах. И на душе тоже становилось как-то по-другому - ощущение праздника, приподнятое настроение.
Я стоял у окна рядом с Катей, мы восторженно обменивались впечатлениями:
- Смотри, смотри - какой дом красивый!
- А поле как аккуратно возделано!
- Все у них такое чистое, яркое!
- Да, все выглядит иначе.
Вагон качало, и ее плечо несколько раз касалось моего, каждый раз мы отстранялись, улыбаясь друг другу. Потом как-то так получилось, что перестали отстраняться, прижав плечи еще тесней. Катя изредка поглядывала на меня снизу вверх из-под пушистых ресниц, она была низкого роста. Я думал: такая милая женщина, а на самом деле вредная партийная баба - должна следить за мной; и поэтому я должен ее бояться; ну, нет! - я мужчина и не стану пасовать перед ней, будь она трижды партийная.
В Праге нас встретила симпатичная молодая чешка, наш гид, и повезла в отель третьего класса "Флора". По сравнению с советскими гостиницами все было приятнее и чище. Не терпелось выйти на улицу и пройтись по Праге. Мы шли группой, стараясь, по инструкции, не отставать друг от друга, и наш "незнакомец" тоже с нами.
Прага - красавица! Какой восторг впервые в жизни иметь удовольствие идти по ее улицам! Мы гуляли весь день, а под вечер дома осветились закатом, и мы увидели, что значит "Злата Прага". Как-то так получалось, что мы с Катей все время шли рядом, по ее восклицаниям я понимал, что она переживает такой же восторг, как и я. У нас возникло притягательное ощущение чего-то неуловимо общего, мы часто и привычно касались друг друга - это воздух пражской весны навевал нам любовь. Она всё больше нравилась мне, и эти касания разжигали в нас обоих непреоборимую силу желания. Но и мое чувство протеста против нее тоже обострялось, смешиваясь с желанием. Все в нас наэлектризовалось. Нет, я докажу ей, что лучше меня любить, чем за мной следить! Как?..
Очевидно, наши касания и переглядки были давно заметны другим. Когда стемнело и мы подходили к отелю, Илья Мовшович отвел меня в сторону:
- Хочешь, я задержу всех на час? А вы с Катькой уходите в отель.
Импульс решительности подтолкнул меня - я взял ее под руку и увлек в переулок. В темноте мы впились губами друг в друга.
- Пойдем скорей.
- Куда? - в ее голосе была дрожь.
- В отель.
- Ты с ума сошел! А другие? - шепотом, с той же дрожью.
- Другие придут только через час.
Мы побежали быстро-быстро и ворвались в се комнату. У нас было мало времени, но нам не нужна была подготовка - мы мгновенно оказались в жарких объятиях друг у друга. Ни думать, ни вспоминать супружеские клятвы я не мог. Нехорошо? Может быть. Но это случается со всеми. И уже раздев ее, горячо прижимаясь всем телом, я спросил:
- Ты не боишься, что вся группа разбежится поодиночке?
- Черт с ними! - шепнула Катя. - Ну же, делай скорей. А-а-ах!..
* * *
Чехословакия - центр Европы, страна многовекового сосредоточения европейских культур. По сравнению с отсталой советской Россией она казалась процветающим краем.
Нас поражало и восхищало все - богатство невиданной архитектуры, красоты более мягкой природы, изобилие продуктов и товаров, отсутствие очередей, хорошо одетая публика и то, что на улицах никогда не видно пьяных. Однако своими наблюдениями мы делились друг с другом осторожно, только с теми, кому доверяли. Кто знает, похвала Чехословакии могла быть воспринята доносчиками как критика Советского Союза. С Катей мы были откровенны: я добился своего - она за мной не следила, только влюбленно смотрела и говорила с теплотой в голосе:
- Будь осторожен, не болтай ни с кем.
На вокзале в Брно нас встречал очень представительный высокий мужчина в прекрасном синем костюме с белым кружевным платочком в кармане пиджака и в белых лайковых перчатках. Выглядел он как звезда Голливуда. Это был профессор Милош Янечек, сорока пяти лет, организатор конгресса. Он со всеми здоровался за руку, всем улыбался и произнес несколько приветливых слов глубоким бархатным баритоном. С ним были его жена и трое детей-подростков, которых он представил нам. В его внешнем облике и манере общения была свобода светского европейского интеллигента. Я смотрел на него с восхищением и испытывал комплекс неполноценности из-за собственной неяркой внешности.
Однажды в перерыве между заседаниями конгресса я оказался рядом с ним, и он очень свободно и весело заговорил со мной по-русски. Я рад был поддерживать беседу, но, на всякий случай, осторожно оглядывался - не наблюдает ли за мной кто-нибудь из нашей группы, особенно тот "незнакомец". Чуть ли не с первых слов Янечек сказал:
- Расскажу вам анекдот: что такое Спутник? Это единственный сателлит, которому удалось оторваться от Советского Союза.
Анекдот, что и говорить, был острый, особенно в устах представителя страны-сателлита.
Хотя ситуация была против меня, я весело засмеялся, что не полагалось члену советской группы, в ответ на такой анекдот. Чтобы не оставаться в долгу, я ответил анекдотом:
- Знаете, как описать настоящий коммунизм? Представьте себя в совершенно темной комнате, в которой вы ловите черного кота, про которого знаете, что его там нет, но все равно кричите: есть, поймал, поймал! Это и есть описание коммунизма.
Янечек так громко рассмеялся, что оглянулись все, включая нашу группу. Он сказал:
- Это очень точно, я член Чешской коммунистической партии, поэтому могу понять.
Я немного растерялся, узнав, что он коммунист - в моем представлении его образ никак с этим не вязался. Он дружески взял меня под локоть:
- Я хочу пригласить вас сегодня вечером к себе домой, но знаю, что вы, советские, никуда не ходите поодиночке, - он сделал паузу, глядя вопросительно, - если хотите, можете привести с собой кого-нибудь из ваших.
Во мне, что называется, взыграло ретивое - пусть он думает, что хочет, про советских вообще, но я не поставлю себя в идиотское положение послушного труса, я докажу, что ко мне это не имеет отношения.
- Спасибо, я приду к вам один.
Мы уговорились о позднем времени. Ситуация была рискованная: уходить поздно вечером одному из отеля явно не следовало. Я сказал Кате:
- Профессор Янечек пригласил меня к нему домой, - добавил его замечание и спросил, - что ты на это скажешь?
Из-под пушистых ресниц на меня смотрела сама любовь:
- Конечно, если ты обещал, ты должен идти. Не волнуйся, я устрою какое-нибудь срочное собрание группы, а ты уходи. Все уже знают, как ты не любишь собраний: ну не явился - и все. А если даже кто донесет, так все равно - только мне, - и добавила, - непокорный ты, парень, играешь с огнем. Ох, не сносить тебе головы…
Я отгладил свои единственные брюки, взял бутылку водки и банку игры и в полном одиночестве вышел в темноту "иностранной ночи". Янечек жил на центральной площади Менделя, на третьем этаже старого семиэтажного дома. Громадная квартира во весь этаж и богатая обстановка поразили меня - никогда я не видел ничего подобного. Оказалось, что Янечеку принадлежал весь дом, он получил его в приданое на свадьбу и теперь сдавал квартиры в аренду жильцам. Дом давал ему большой частный доход. Собственный дом и частный доход?! Для меня это было нечто новое, невозможное в Советском Союзе, и никак не укладывалось в мое представление о хозяине-коммунисте. Я удивленно спросил:
- Как объяснить, что вы, коммунист, одновременно как бы и капиталист?
Он хитро улыбнулся:
- У нас другие представления о коммунизме, чем у вас.
Это высказывание поразило меня еще больше. Впервые я не только слышал, но воочию видел, что чье-то представление о коммунизме может отличаться от пропагандируемого у нас аскетического советского типа. Это было как раз то, о чем говорил его анекдот про "Спутник" - отрыв от СССР. У меня возникло неясное ощущение, что такое несоответствие представлений опасно для Чехословакии - уже были примеры резких обострений отношений между Советским Союзом и Югославией и Венгрией. Это смутное ощущение оказалось потом настоящим предчувствием: через восемь лет, весной 1968 года, чехи и словаки попытались сделать свою, так называемую "бархатную революцию" - мирно оторваться от Советского Союза и идти своим путем. Это привело к вторжению советских войск и кровавому подавлению тех представлений чехословацких коммунистов.
Этого мы, конечно, не обсуждали, но оба с Янечком проявили свой славянский дар к дружбе, выпили русскую водку и чешскую сливовицу и перешли на "ты". Он стал звать меня по-чешски - Володька. Милош рассказал, что родом из бедной семьи, что его отец погиб в 1919 году в России, где был солдатом иностранного "чешского корпуса".
- Где в России?
- Где-то за Уралом, кажется, это место называется Курган.
- О, я знаю это место, - мне вспомнился доктор Илизаров из Кургана.
- Когда-нибудь мне хотелось бы поехать туда и отыскать его могилу, - сказал Милош.
- Эта зона секретная, вряд ли туда впустят иностранца.
- Все у вас секретное.
Что было ответить на это?
Еще он рассказал, что во время войны был в составе сил сопротивления немецким оккупантам и что через два дня - девятого мая - будет парад в честь годовщины освобождения его страны от немцев.
Я с радостью:
- Я обязательно приду на этот парад, мы все придем, потом приглашаю тебя и твоих друзей к нам в отель - допивать русскую водку.
- Конечно, Володька, мы придем. Знаешь, этим летом я приеду в Москву на Международный съезд хирургов.
- Я встречу тебя и буду рад отплатить за гостеприимство.
- Спасибо. У меня к тебе деловое предложение. В Москве мне нужны будут рубли. Если хочешь, я дам тебе три тысячи чешских крон, а ты отдашь мне там рублями.
Предложение смутило меня страшно. Конечно, я хотел иметь больше чешских денег - в Москве нам обменяли только по сто рублей, это была мизерная сумма - всего триста крон по официальному курсу, а соблазнов купить вещи для Ирины, для себя и для родителей было много. Он предлагал мне в десять раз больше - до чего заманчиво! Но желание смешивалось со страхом: иметь незаконно приобретенную иностранную валюту было нарушением закона. Милош видел мое смущение:
- Ну, что ты, Володька, решайся. Бери кроны - отдашь мне рублями в Москве. Не беспокойся: я никому не скажу - у нас нет обычая доносить.
- Я согласен, - и положил в карман большую пачку.
Когда я стал владельцем большой суммы, у меня появилось новое беспокойство: как покупать вещи таким образом, чтобы другие в группе не видели, что я трачу намного больше, чем дали каждому? Все в группе испытывали недостаток в деньгах, и кое-кто мог ревностно отнестись к тому, что у меня их больше - откуда и почему? Я поделился своим секретом, и деньгами тоже, с Катей и Ниной Сеферовой, и мы решили ходить за покупками втроем, чтобы создать у других впечатление, что каждый из нас покупает весьма умеренно. Катя тоже опасалась разговоров о моих больших деньгах: как-никак ее обязанностью было знать все про каждого. Особенно ее волновал "незнакомец", которого все продолжали считать приставленным к нам шпионом.
Но оказалось, что он - доктор Леонид Закревский, из Ленинграда; просто никто из нас его не знал раньше. Это обнаружилось, когда он сделал доклад на конгрессе. И доклад был хороший, и сам он тоже оказался симпатичным человеком.
На обратном пути мы с ним ехали в одном купе и довольно быстро сблизились. Я решился сказать ему:
- Знаете, ведь в начале поездки мы считали вас скрытым шпионом, следящим за нами.
- Шпионом? Почему?
- Вы не были с группой на инструктаже в ЦК партии, а потом вдруг оказались с нами.
- Я тогда задержался в Ленинграде и проходил тот дурацкий инструктаж отдельно. Но раз вы мне это сказали, то я вам тоже признаюсь: я считал шпионом вас.
- Меня? Почему?
- Потому что я однажды видел, как вы выходили поздно вечером из отеля в Брно, совершенно один, да еще с каким-то свертком. Я и решил: кто же, кроме шпиона, решится ходить за границей в одиночку, да еще и ночью?
Так нас, советских людей за границей, приучали подозревать друг друга в шпионаже.
Кончалась наша поездка; подъезжая к Москве, мы прощались друг с другом. Катя была грустная, в ее серых глазах - слезы:
- Помни, что я тебе сказала: не сносить тебе головы, ты непокорный. Будь осторожен и будь счастлив.
На вокзале меня встречала Ирина с сыном на руках. Я все забыл и кинулся обнимать их. Катю никто не встречал, она издали смотрела на нас.
* * *
А с Милошем Янечеком мы стали потом друзьями на всю жизнь, до его смерти в 1977 году. Мы семьями ездили в гости друг к другу, и когда я стал профессором и автором метода новой операции, он сразу пригласил меня в свою клинику - делать первую в Европе операцию по моему методу. Об этом писали в иностранных газетах и журналах, напечатали наши фотографии во время операции. И с некоторым опозданием даже в "Вечерней Москве" появилась небольшая заметка об этом: "Советский профессор был приглашен иностранным коллегой в Европе оперировать по своему методу".
На всю жизнь мой близкий друг Милош Янечек стал для меня образцом в жизни, я многому научился от него и всегда старался копировать его отношение к жизни и его красивую светскую манеру поведения.
Мои иностранные пациенты
Летом 1960 года я впервые делал операции трем иностранным пациентам, и во всех случаях это были необычные истории. В изолированном от мира советском обществе иностранцы вызывали в людях противоречивые чувства: с одной стороны, интересно узнать поближе человека из другого мира, а с другой стороны - опасно. Опасно потому, что за всеми иностранцами следили агенты КГБ, и было легко попасть под подозрение.
Американский рабочий
Мистер Сэм Перельман, чикагский рабочий пятидесяти пяти лет, поскользнулся на улице и подвернул ногу. Его осмотрели в специальной поликлинике для иностранцев. Там подрабатывали врачи из Боткинской - платили хорошо, но все обязательно должны были быть членами партии - для той работы требовали высокой идейной сознательности. Хирург Люба Дзюбенко послала его на лечение в нашу больницу. Иностранных туристов тогда было мало, и его положили в обычное отделение, в общую палату с советскими больными, хотя у нас был специальный "дипломатический корпус". Перельман плохо говорил по-русски, я тоже тогда не знал английского, но мы понимали друг друга. Я поставил ему диагноз - разрыв боковой связки коленного сустава. Необходима была операция, он согласился.
На утренней врачебной конференции я рассказал о плане операции по методу американского хирурга Кэмпелла. Для этого из соседней связки выделяется лоскут и им укрепляется порванная - "пластика боковой связки". Все со мной согласились. Я мог бы укрепить связку по своему методу - капроновой лентой, но не хотел делать эту новую операцию иностранцу. Хотя она давала хорошие результаты, но вдруг у американца возникнут осложнения? Есть же поговорка: "что русскому здорово, то немцу смерть".
Операция прошла удачно, я наложил на ногу гипсовую повязку на три недели, пока связка срастется. Все это время он лежал в больнице, общался с соседями и научился лучше говорить по-русски. А я перенял у него некоторые американские словечки. У нас с ним образовались теплые деловые отношения "врач-больной". По утрам на обходе он встречал меня непривычным звонким американским произношением:
- Хэлло, док!
- Хэлло, Сэм. Хау ду ю фиил? (Как себя чувствуете?)
- Ай фиил вэри гуд, док (Я чувствую себя очень хорошо, доктор).
Он приехал туристом потому, что его предки были иммигрантами из старой России и он захотел увидеть их родину. В Белоруссию, откуда они уехали, его не пустили и он проводил время в Москве. Мне хотелось расспросить его про Америку, но мы были окружены другими больными и я опасался, что мой интерес вызовет неверную реакцию, возможно, и донос (у всех нас была паранойя - боязнь доносов). Один раз Сэм открыл бумажник и стал показывать мне доллары. Я увидел их впервые и очень испугался: вдруг он мне их предложит. Иметь доллары считалось тяжелым уголовным преступлением. Я даже отшатнулся. Он увидел мою реакцию:
- Почэму рашен докторз не брат дэнег з пайшент? Амэрикан доктор брат вери мач - много.
- Сэм, у вас в Америке медицина частная, а у нас - государственная.
Через три недели я снял с него гипс, он ходил свободно, лечение прошло успешно.
Успешно для него, но не для меня. Секретарь партийного комитета Вера Паллер подняла скандал: на каком основании я мог оперировать иностранца, особенно - из Америки? Она вызвала меня в кабинет.
- Вы знали, что он американский гражданин?
- Конечно, это написано в истории болезни.
- Так. А, может быть, он шпион?
- Шпион? - я пожал плечами. - Может быть.
- Что значит - "может быть"?
- Вы сами сказали, что он "может быть, шпион".
- Он вас расспрашивал о чем-нибудь?
- Расспрашивал - когда ему снимут гипс, когда он сможет ходить без палочки…
- Я не об этом. Он хотел от вас узнать секреты про нашу страну?
- Нет, об этом он не спрашивал, только о своем здоровье.
- Вы знаете, что мы лечили его здесь бесплатно?
- Не знаю, но это не в моей компетенции.
- Так вот знайте, что советское правительство потратило на его лечение деньги. А в Америке советских людей бесплатно не лечат.
Мне хотелось спросить ее: сколько советских людей бывают в Америке? - туда никого не пускали. Но я рассудительно промолчал. Она наступала:
- Он предлагал вам деньги?
- Нет.
- Он мог предложить, чтобы подкупить ваше доверие и потом завербовать вас.
Это было слишком, я обозлился:
- Я не меньший патриот, чем вы сами.
- Ну-ну, это я вам говорю потому, что вы молодой человек, не член партии и можете легко сделать ошибку. Почему вы не вступаете в партию?
- Вы же сами сказали, что я еще не созрел политически.