Устраивая свой розыгрыш, Лермонтов видел в Сушковой прежде всего идеальную партнершу для сложной, мучительной игры в любовь. Если угодно, для игры в "обрывание крылышек бабочкам". "Теперь я не пишу романов, - я их делаю". Будь Сушкова действительно такой расчетливой охотницей на богатых женихов, она не влюбилась бы в Лермонтова и не упустила бы Алексиса с его пятью тысячами душ.
* * *
Роман продолжает развиваться с крейсерской скоростью.
13 декабря Лермонтов отправляется в Царское Село, в лейб-гвардии Гусарский полк ("… Лермонтов мундир надел… вчерась приезжал прощаться и поехал в Царское Село, тетушка (бабушка Лермонтова), само собою разумеется, в восхищении", - отмечает Наталья Алексеевна Столыпина в письме дочери, Анне Григорьевне Философовой).
Однако в полку Лермонтов задерживается ненадолго. Через несколько дней он опять мелькает на балах и приемах - и везде встречается с Сушковой.
19 декабря - бал у знаменитого адмирала Александра Семеновича Шишкова, уже старого, "едва передвигающего ноги", но "доброго", по отзыву Екатерины Александровны: "Ему доставляло удовольствие окружать себя веселящеюся молодежью; он, бывало, со многими из нас поговорит и часто спрашивал: на месте ли еще ретивое?"
У адмирала Сушкова не без удивления обнаружила Мишеля; причем Лермонтов бойко беседовал "с былой знаменитостью". Увидев красавицу Сушкову, Александр Семенович простодушно сказал ей:
- Что, птичка, ретивое еще на месте? Смотри, держи обеими руками; посмотри, какие у меня сегодня славные новички.
После чего стал знакомить ее с Лермонтовым. Начался вальс, они пошли танцевать.
- Вы грустны сегодня, - начала Екатерина.
- Не грустен, но зол, - ответил Лермонтов, - зол на судьбу, зол на людей, а главное, зол на вас.
- На меня? Чем я провинилась?
- Тем, что вы губите себя; тем, что вы не цените себя; вы олицетворенная мечта поэта, с пылкой душой, с возвышенным умом, - и вы заразились светом!..
Сушкова не выдерживает и отвечает искренне:
- Да, я решаюсь выйти за Лопухина без сильной любви, но с уверенностью, что буду с ним счастлива.
Лермонтов вынимает козырного туза:
- Боже мой! Если бы вы только хотели догадаться, с какой пылкостью вас любит один молодой человек моих лет…
Екатерина "не понимает" намека:
- Я знаю, что вы опять говорите о Лопухине, потому что я первая его страсть.
- Отвечайте мне прежде на один мой вопрос: скажите, если бы вас в одно время любили два молодых человека, один - богат, счастлив, все ему улыбается, все пред ним преклоняется, все ему доступно, единственно потому только, что он богат! Другой же молодой человек далеко не богат, не знатен, не хорош собой, но умен, но пылок, восприимчив и глубоко несчастлив; он стоит на краю пропасти, потому что никому и ни во что не верит, не знает, что такое взаимность, что такое ласка матери, дружба сестры, и если бы этот бедняк решился обратиться к вам и сказать вам: спаси меня, я тебя боготворю, ты сделаешь из меня великого человека, полюби меня, и я буду верить в Бога, ты одна можешь спасти мою душу. Скажите, что бы вы сделали?
- Я надеюсь не быть никогда в таком затруднительном положении; судьба моя уже почти решена, я любима и сама буду любить.
- Будете любить! Пошлое выражение, впрочем, доступное женщинам; любовь по приказанию, по долгу! Желаю вам полного успеха…
Смущенная этими речами, Екатерина вернулась с бала в полном смятении чувств:
"Я вспоминала малейшее его слово, везде видела его жгучие глаза… но я не признавалась себе, что люблю его…"
Тем временем страсти накалялись. 22 декабря приехал Алексей Лопухин.
"Мишель, расстроенный, бледный", улучил минуту уведомить об этом Екатерину: все ужасно, Лопухин ревнует, "встреча их была как встреча двух врагов", и вообще "Лопухин намекнул ему, что он знает его ухаживанье за мной и что он не прочь и от дуэли".
История начала отчетливо приобретать вид одной из лермонтовских драм…
В письме Марии Лопухиной (23 декабря) Лермонтов совершенно другими словами описывает приезд ее брата:
"Я был в Царском Селе, когда приехал Алексей; когда я об этом узнал, я от радости чуть не сошел с ума; я вдруг заметил, что говорю сам с собой, смеюсь, потираю руки; вмиг я вернулся к своим минувшим радостям. Двух страшных годов как не бывало…
Я нашел, что ваш брат основательно изменился, он так же толст, каким и я был в прежнее время, румян, но постоянно серьезен и солиден; но всё же мы хохотали как сумасшедшие в вечер нашей встречи, - и Бог знает отчего?.."
Сушковой он преподносит куда более мрачную версию: "Если любовь его к вам не придала ему ума, то по крайней мере придала ему догадливости; он еще не видал меня с вами, а уже знает, что я вас люблю; да, я вас люблю, - повторил он с каким-то диким выражением, - и нам с Лопухиным тесно вдвоем на земле!
- Мишель, - вскричала я вне себя, - что же мне делать?
- Любить меня… Если не вы решите, так предоставьте судьбе или правильнее сказать: пистолету.
- Неужели нет исхода? Помогите мне, я все сделаю, но только откажитесь от дуэли, только живите оба, я уеду в Пензу к дедушке, и вы оба меня скоро забудете.
- Послушайте: завтра приедет к вам Лопухин, лучше не говорите ему ни слова обо мне, если он сам не начнет этого разговора; примите его непринужденно… Будьте осторожны, две жизни в ваших руках!
… Он уехал, я осталась одна с самыми грустными мыслями, с самыми черными предчувствиями. Мне все казалось, что Мишель лежит передо мной в крови, раненный, умирающий; я старалась в воображении моем заменить его труп трупом Лопухина; это мне не удавалось, и, несмотря на мои старания, Лопухин являлся передо мной беленьким, розовым, с светлым взором, с самодовольной улыбкой. Я жмурила глаза, но обе эти картины не изменялись, не исчезали…"
Ну разве не прелесть вся эта история? И кто станет говорить, что сама Сушкова не получила удовольствия от происходящего? Лермонтов дал ей бесценную возможность сделаться настоящей героиней любовного романа - воображение довершило остальное. Екатерина Александровна вовсе не в таком уж проигрыше, как принято считать.
22 декабря Лопухин появляется у Сушковой в Петербурге. Первое свидание прошло принужденно, в присутствии родственников Екатерины. "Дядя желал от души, чтоб я вышла замуж за Лопухина, и лишь только он уехал, он начал мне толковать о всех выгодах такой партии, но и тут я ни в чем не призналась ему, как ни добивался он откровенности… С первых моих слов он бы выгнал Лермонтова, все высказал Лопухину и устроил бы нашу свадьбу. А мне уже казалось невозможным отказаться от счастия видеть Мишеля, говорить с ним, танцевать с ним.
За обедом Лопухин сидел подле меня; он был веселее, чем утром, говорил только со мною, вспоминал наше московское житье до малейшей подробности, осведомлялся о моих выездах, о моих занятиях, о моих подругах.
Мне было неловко с ним. Я все боялась, что он вот сейчас заговорит о Мишеле; я сознавалась, что очень виновата пред ним, рассудок говорил мне: "С ним ты будешь счастлива", - а сердце вступалось за Лермонтова и шептало мне: "Тот больше тебя любит""…
После обеда Лопухин отвел Екатерину для решительного разговора: он хотел получить от нее официальное согласие. Она совсем было собралась рассказать Алексису о Лермонтове, как заглянул дядя, предложил Алексису сигару и увел его в свой кабинет. Объяснение не состоялось, а бедной Екатерине "опять представился Лермонтов со своими угрозами и вооруженным пистолетом".
Лопухин совершенно не подозревал обо всех этих страстях - он был очень весел и уселся играть вист с теткой Екатерины. В девять часов он уехал, "выпросив позволение приехать на другой день посмотреть на мой туалет, - мы собирались на бал к генерал-губернатору".
"Лишь только Лопухин от нас уехал, как влетел Лермонтов. Для избежания задушевного разговора я осталась у карточного стола; он надулся, гремел саблей, острил без пощады, говорил вообще дурно о светских девушках и в самых язвительных выражениях рассказывал громогласно, относя к давно прошедшему, мои отношения к Лопухину, любовь свою ко мне и мое кокетство с обоими братьями.
Наконец эта пытка кончилась; взбешенный моим равнодушием и невмешательством моим в разговор, он уехал, но, однако же, при всех пригласил меня на завтрашнюю мазурку".
Отправляясь с Лопухиным на бал, Екатерина заранее "трепетала".
"Лопухин пришел в восторг от моего сиянья, как он выразился, и поцеловал мою руку, - какая разница с поцелуем Лермонтова! Тот решил судьбу мою, в нем была вся моя жизнь…"
Лопухин спросил, как Екатерина провела остаток вечера. Та отвечала, что приходил Лермонтов.
- Лермонтов был! Невозможно! - Лопухин был искренне удивлен.
- Что же тут невозможного? Он и третьего дня был!
- Как! В день моего приезда?
- Да.
- Нет, тысячу раз нет.
- Да и тысячу раз да, - отвечала Екатерина, которую обидело это недоверие.
Мы знаем, как Лермонтов и Лопухин провели день лопухинского приезда - они были вместе и "хохотали как сумасшедшие"… Екатерина "предчувствовала какие-то козни, но не пыталась отгадывать и даже боялась отгадать, кто их устраивает; я чувствовала себя опутанной, связанной по рукам и по ногам, но кем?.."
На балу протанцевал с Сушковой две первые кадрили, после чего уехал, обещав возвратиться к мазурке. "Он сдержал слово и возвратился на бал, когда усаживались к мазурке. Он был весел, шутлив, говорил с восторгом о своей неизменной любви и повершил тем, что объявил, что он очень счастлив".
Между тем совесть у влюбленной Екатерины болела: "Бедный Лопухин в таком миролюбивом расположении, так уверен во мне, а - я, я, мне кажется, его обманываю…"
"Ну что же, выходите за него; он богат, он глуп, вы будете его водить за нос. Что вам до меня, что вам любовь моя?., я беден! Пользуйтесь вашим положением, будьте счастливы, выходите за него, но на дороге к этому счастью вы перешагнете через мой или его труп, тем лучше! Какая слава для вас: два брата, два друга за вас сделаются непримиримыми врагами, убийцами. Весь Петербург, вся Москва будут с неделю говорить о вас! Довольно ли этого для вашего ненасытного самолюбия, для вашего кокетства?"
Не из этих ли слов Лермонтова сделала Алла Марченко вывод о тщеславии Сушковой?
Интересно здесь заметить, что "образ Сушковой", который создает в своем "романе" Лермонтов (романе в жизни), служит основой сразу для двух персонажей. Конечно, прежде всего сразу узнают окарикатуренную Екатерину Сушкову в облике перезрелой девицы Елизаветы Негуровой. Но и в образе княгини Веры Лиговской мелькают те же знакомые нотки, в первую очередь - ее брак по расчету с мужем богатым и глупым. Переносит Лермонтов эту идею и в драму "Два брата": снова обманутая любовь, снова брак по расчету - и соперничество, едва не доходящее до смертоубийства, между двумя братьями из-за женщины. Впрочем, у княгини Веры Лиговской (точнее, у двух героинь с этим именем, из одноименного романа и из пьесы "Два брата") есть еще другой прототип, гораздо более близкий, - Варенька Лопухина, которая тоже вышла замуж "по расчету" и нанесла тем самым Лермонтову незаживающую рану.
Но все это - не вполне правда, оттого и так коварны, так обманчивы попытки расшифровать жизнь Лермонтова по его произведениям. Сушкова была вовлечена в эту зашифрованную романнодраматическую жизнь на правах персонажа; поэтому и сама она воспринимается так "зыбко".
"Теперь на бале, в кругу блеска, золота, веселья, - укоряет она Лермонтова, - меня преследует ваш образ окровавленный, обезображенный, я вижу вас умирающим, я страдаю за вас, готова сейчас заплакать, а вы упрекаете меня в кокетстве!"
Лермонтов, веселый и оживленный, сыплет намеками:
- Я начал славное дело, оно представляло затруднения, но по началу, по завязке, я надеюсь на блестящее окончание.
Екатерина простодушно спросила:
- Вы пишете что-нибудь?
- Нет, но я на деле заготовляю материалы для многих сочинений: знаете ли, вы будете почти везде героиней.
- Ах, ради Бога, избавьте меня от такой гласности.
- Невозможно! Первая любовь, первая мечта поэтов везде вкрадывается в их сочинениях; знаете ли, вы мне сегодня дали мысль для одного стихотворения?
- Мне кажется, что у меня в это время не было ни одной ясной мысли в голове и вы мне придаете свои.
- Нет, прекрасная мысль! Вы мне с таким увлечением сказали, что в кругу блеска, шума, танцев вы только видите меня, раненного, умирающего, и в эту минуту вы улыбались для толпы, но ваш голос дрожал от волнения; но на глазах блестели слезы, и со временем я опишу это. Узнаете ли вы себя в моих произведениях?
Вот и еще один штрих, взятый от Сушковой и вложенный в абсолютно другой литературный образ - в образ совершенной любви:
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
……
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди дымясь чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.
Это потрясающее стихотворение написано в 1841 году и не Сушковой посвящено, а все же в нем вдруг мелькнул отблеск давнего светского разговора с женщиной, которую Лермонтов считал "стареющей кокеткой".
Интересно, что Сушкову прямо обвиняют в том, что она "считает себя вдохновительницей лучших произведений Лермонтова". Но ведь это не так! Если перечитать "Записки" без предвзятости, то видно: Сушкова не преувеличивает своей роли. Но и не преуменьшает ее: Лермонтов ведь действительно был увлечен ею в юности, и некоторые стихотворения действительно посвящены ей. Этого-то у Екатерины Александровны не отнять!
П. Висковатов безжалостно пишет: "Графиня Ростопчина не без иронии указывала на то, что кузина ее увлеклась желанием прослыть "Лаурой" русского поэта. Это желание так увлекало Екатерину Александровну, что она совершенно сбилась в хронологии. Считая себя вдохновительницею лучших произведений Лермонтова, она рассказывала, между прочим, что стихотворение "Сон" ("В полдневный жар в долине Дагестана") было написано им, когда поэт делал вид, что вызовет на дуэль жениха ее, друга своего Лопухина, то есть в 1835 году, тогда как стихотворение это черновым находится в альбоме, подаренном Лермонтову князем Одоевским… (1841)".
Следует справедливости ради заметить, что о стихотворении "Сон" в своих "Записках" Сушкова вообще не упоминает; об этом пишет издатель "Записок" (1870) М. И. Семевский: "Когда Екатерина Александровна была сговорена, Лермонтов вознамерился вызвать ее жениха на дуэль, о чем и предупреждал ее. По этому случаю он написал стихотворение "Сон""…
У графини Ростопчиной были собственные причины высмеивать кузину; что до "Лауры", то она нигде не утверждает в своих записках, будто являлась единственной и главнейшей любовью поэта; не говорит она и о том, что "Сон" посвящен ей или ею вдохновлен. Но то, что Лермонтов мог воспользоваться образом девушки, которая на балу вдруг явственно увидела своего далекого возлюбленного убитым, - это вполне возможно. Сам он на балу, "пестрою толпою окружен", переживал явственные видения былого, детских лет, - почему бы и какой-нибудь любящей женщине не испытывать то же самое? Обыкновение Лермонтова брать из действительности кусочек и переносить его фотографически точно в собственную картину, многих сбивало с толку. В "Сне" вполне может быть "кусочек Сушковой" - это не противоречит тому, как Лермонтов вообще поступал с "жизненным материалом". Интересно отметить, кстати, что фразу Лермонтова "Я на деле заготовляю материалы для многих сочинений", которую он сказал Сушковой (согласно мемуарам той же Сушковой), Висковатов под сомнение не ставит.
Сушкова могла стараться выставить себя в выгодном свете, но в одном ей нельзя отказать: она очень внимательна ко всему, что имело отношение к творчеству поэта. Сушкова понимала, что, имея дело с Лермонтовым, она имеет дело не просто с гусаром - но с гением: "Трудно представить, как любовь Лермонтова возвысила меня в моих собственных глазах; я благоговела перед ним, удивлялась ему; гляжу, бывало, на него и не нагляжусь, слушаю и не наслушаюсь…"