Рышард продолжал крепко спать, не подозревая о том, что происходит вокруг.
– Ваш спутник ранен?
– Нет, просто смертельно устал. Что происходит? Кто вы? – в ответ спросил я.
– Я – майор кавалерии, – объяснил он.
Он и его люди – это все, что осталось от кавалерийского полка, который был почти полностью уничтожен в схватке с немецкими танками. Их осталось около шестидесяти человек. Они разбили в лесу лагерь, а эти пятеро патрулировали как раз ту часть леса, где мы решили отдохнуть.
– Объясните, что сейчас происходит? Идет ли война? – спросил я майора.
Война закончилась. Немцы в Варшаве, в Кракове, повсюду. Русские заняли восточную часть страны.
– Получается, что нам всем конец?
– Только не нам. Мы продолжаем бороться и будем бороться до конца!
Тут я увидел, что Рышард открыл глаза и в недоумении огляделся. Наверное, ему показалось, что это сон. Убедившись, что все происходит на самом деле, он спросил:
– Нет ли у вас какой-нибудь еды? За последние три дня мы съели только одну курицу.
– Так вам еще повезло. Всю последнюю неделю мы питались исключительно кониной, – ответил майор.
Мы пошли вслед за ними в лесной лагерь. Здесь царила привычная воинская дисциплина, стояли часовые, отдавалась честь. Мы по всей форме доложились подполковнику.
– Вы умеете скакать верхом, господа? – был его первый вопрос.
– Да, пан полковник, – ответили мы с Рышардом.
– Вы получите лошадей. Можете взять их, но вы вольны либо присоединиться к нам, либо продолжать путь дальше. Что вы решаете?
– Я в вашем распоряжении, пан полковник, – ответил Рышард.
Я подтвердил слова Рышарда.
– Благодарю, господа. Можете садиться.
Нас пригласили за стол. Обед состоял из миски супа, в котором плавали куски конины, овощи, картошка и приправы. Мы ели, наслаждаясь горячим супом и солнечным днем. После еды майор подвел нас к лошадям.
Лошади, чистые, ухоженные, были привязаны к деревьям.
– Чем же вы их кормите? – спросил я майора.
– Обычным кормом. Его нам по ночам приносят крестьяне.
Мне досталась гнедая кобыла, высотой около ста шестидесяти сантиметров. Слева на шее у нее была марлевая повязка.
– Получила неглубокое ранение, – объяснил майор. – Ничего серьезного. Рана ее не беспокоит. Будьте аккуратнее с поводьями. Ее кличка Ведьма, но она хорошая девочка. К тому же отлично скачет.
К седлу Ведьмы была прикреплена длинная кавалерийская сабля. Я вытянул ее из ножен и взвесил в руке.
– Умеете ею пользоваться, лейтенант? – поинтересовался майор.
– Пользовался, но очень давно, – ответил я. – Во время воинской учебы у нас были уроки фехтования.
– А верхом на лошади с саблей?
– К сожалению, мы тренировались только на чучелах. Так что у меня почти нет такого опыта, – признался я.
– Ну, какой-то опыт у вас есть. Скоро он вам потребуется. Учтите, Ведьме не понравится, если вы отрубите ей уши.
Мы с Рышардом оседлали лошадей, вскочили в седло и выехали вслед за майором на поляну. Там сержант продемонстрировал нам основные удары саблей, и мы доставили немало веселых минут майору, пытаясь подражать действиям сержанта.
– Ладно, достаточно, – сказал он спустя полчаса. – Я понял, что вам никогда не быть кавалеристами. Но вы прекрасно сможете рубить головы немцам.
Я все еще не мог поверить в происходящее. Мы тренировались на лесной поляне, словно находились на маневрах, и это в то время, когда мы проиграли страшную войну. Слова майора, что "скоро" нам потребуется умение пользоваться саблей, показались мне совершенно нереальными.
На самом деле все было вполне реально. Патрули, объезжавшие округу, приносили известия, полученные у крестьян, о передвижении немецких частей. В середине ночи мы все вскочили на лошадей. Разделившись на две группы, мы двинулись через лес к дороге и остановились примерно в трехстах метрах от нее. Мы спешились, расседлали и накормили лошадей. Затем подкрепились уже знакомым нам супом из конины с овощами.
Я оказался в группе майора, который после еды объяснил нам задачу:
– Сейчас полковник со своей группой должен быть в роще, находящейся вон на том холме, примерно в полукилометре от дороги. План простой. Полковник отправит патруль наблюдать за дорогой из Томашува. Увидев подходящую цель, движущуюся из города, патруль выпустит зеленую ракету. После этого сигнала двое наших должны будут повалить два телеграфных столба, чтобы они перегородили дорогу. Когда немцы поравняются с той группой деревьев, – он показал рукой, каких именно, – мы бросимся в атаку, а люди полковника в это время отрежут им пути отступления. Таким образом, они окажутся в западне, и мы сможем их уничтожить.
Все сказанное очень напоминало маневры мирного времени и казалось весьма далеким от реальности. Похоже, он прочитал наши мысли.
– У немцев наверняка будут автоматы. У нас их нет. Но в этом деле важен элемент неожиданности. Вот этим мы и воспользуемся. Мы должны молниеносно пересечь жнивье и выскочить на дорогу. Все решает скорость. Каждый из вас должен мгновенно выбрать среди немцев добычу. Отход проиграет труба. Все встречаемся на биваке. Немцы не станут преследовать нас в лесу. Вопросы есть? – Вопросов не было. – Тогда дайте отдохнуть лошадям. У нас будет достаточно времени, чтобы после сигнала зеленой ракеты оседлать лошадей. Можете покурить.
Вставало солнце, и, когда мы с Рышардом подошли расседлать лошадей, над ними поднялся рой мух.
– Ну что ж, Стефан, у тебя есть шанс покрыть себя славой, – насмешливо сказал Рышард.
– Или быть изрешеченным, как сито, немецкими автоматчиками, да? – в тон ему ответил я.
Немного подумав, он признался:
– Я тоже не чувствую себя героем. Никакой я не кавалерист, могу даже упасть с лошади, когда буду перескакивать канаву. Да, была бы у нас пара автоматов, тогда бы мы оставили от немцев мокрое место.
– А как ты собираешься действовать саблей? – спросил я.
– Буду бить по голове. Или по шее, если на немце будет стальной шлем.
За все утро по дороге проехал немецкий мотоциклист и один грузовик. На протяжении нескольких часов на дороге не появилось ни единой живой души. Примерно в час дня, когда мы доедали суп, наблюдатель закричал:
– Зеленая ракета! Пан майор, зеленая ракета!
Мы быстро оседлали лошадей и вскочили в седло.
Майор проехал вдоль строя, держа в правой руке поводья и подбоченясь левой.
– Подтяните подпругу! – скомандовал он. – Приготовьтесь! Теперь следуйте за мной, шагом!
Он направился к опушке леса. Мы рассредоточились за деревьями и застыли в ожидании.
Возбуждение наездников передалось лошадям, и они начали нервно переступать ногами, натягивать уздечки. Моя Ведьма вела себя неспокойно: выгибала дугой шею и била копытом. Я тоже сильно волновался, чувствовал, как по спине струится пот.
Наконец мы увидели вдалеке двигающуюся в нашем направлении колонну. Прошло несколько минут, когда стало ясно, что едет колонна с продовольствием из восемнадцати конных повозок.
Колонна медленно тянулась по дороге, и мы смогли рассмотреть, что на каждой из повозок сидят по пять-восемь немецких солдат. Во главе колонны ехал мотоцикл с пулеметом. Такой же мотоцикл замыкал колонну.
До нас уже доносился треск мотоциклов, и мы внимательно наблюдали за приближением колонны к группе деревьев, которую майор обозначил для нас как точку начала атаки. Я бросил взгляд на соседей и увидел, что они волнуются не меньше меня.
– Сабли наголо! – раздался приказ майора.
Немцы проезжали отмеченную группу деревьев. Наши лошади вставали на дыбы и гарцевали на месте. Ведьма даже умудрилась укусить лошадь Рышарда.
– За мн-о-о-й! – скомандовал майор и пустил лошадь рысью. Затем, повернувшись в седле, подождал, пока все выскочат из леса, приподнялся на стременах и закричал: – В атаку!
Пришпоривая лошадь, он мчался к дороге, а мы следом за ним.
– У-у-р-р-а! – закричали кавалеристы.
– Ура! – Мой голос влился в общий крик.
Ведьма, вытянув шею и прижав уши, летела по стерне.
– У-у-р-р-а!
Мы уже проскакали половину поля, а немцы так и не открыли стрельбу. Мы увидели, как немецкие солдаты спрыгивают с повозок и кто-то из них ныряет в канаву, а кто-то стремглав убегает по дороге.
Но тут заработал пулемет, установленный на мотоцикле во главе колонны. Скакавшая передо мной лошадь встала на дыбы и скинула всадника. Впереди вдруг возникла канава, отделявшая поле от дороги, на которой стояли повозки, ржали кони и отстреливались немецкие солдаты.
Ведьма легко, одним прыжком, перемахнула через канаву, проскочила между двух повозок и понеслась вперед. Мне с трудом удалось ее повернуть. На дороге творилось что-то несусветное: строчил пулемет, слышались свист сабель, вопли и проклятия на немецком и польском языках.
Посреди этого безумия Ведьма вдруг затанцевала и неожиданно понеслась по дороге. Я увидел прицелившегося в меня немца, но тут кто-то разрубил его саблей. Передо мной, размахивая руками, выскочил еще один немец; стальной шлем висел у него за спиной. Подлетев к нему, я ударил его саблей по голове, прямо по мелькнувшей передо мной лысине. Я раскроил ему череп, и он рухнул на землю. Ведьма неслась дальше, и тут передо мной опять появился немец. Поняв, что ему не удастся ускользнуть, он резко качнулся в нашу сторону и выстрелил. Ведьма заржала и рухнула на землю. Скакавший за мной всадник одним ударом сабли снес немцу голову.
Пошатываясь и испытывая легкое головокружение, я встал на ноги и только собрался поднять саблю, как Ведьма ударом копыта в живот отбросила меня в канаву. Свет погас, и я потерял сознание.
Глава 7
Прошло, должно быть, несколько часов, когда я очнулся от звуков немецкой речи. Группа солдат шла по дороге, время от времени останавливаясь возле неподвижных тел. Лежа в канаве, я наблюдал за их приближением. Судя по всему, они приехали на нескольких грузовиках в сопровождении бронемашин. Они оттащили поврежденные повозки и трупы лошадей в сторону, а затем стали складывать мертвых немецких солдат в грузовики. Тела убитых поляков они сбрасывали в канаву. Увидев меня лежащим с открытыми глазами, немцы в первый момент опешили. Я попытался встать, но из этого ничего не вышло. Мало того что у меня невыносимо болел живот, пострадавший от копыта Ведьмы, так я еще при падении сильно разбил голову, и кровь ручьем стекала по спине.
Один из солдат вытащил пистолет, но другой остановил его и позвал офицера, по всей видимости отвечавшего за операцию.
– Мы нашли раненую польскую свинью. Прикончить его на месте или отвезти на допрос? – спросил солдат.
Склонившись надо мной, офицер пристально уставился мне в глаза. Я не мог встать, голова кружилась, но руки я ухитрился держать над головой. Офицер наклонился еще ниже, сгреб меня одной рукой и перевернул на живот.
"Вот где мне придется умереть, – подумал я. – Пуля в момент разнесет мне голову". Я закрыл глаза и инстинктивно прикрыл руками голову.
– О, это офицер! – услышал я голос над головой. – Вы говорите по-немецки?
– Немного, – ответил я.
– Вы принимали участие в нападении на нашу колонну?
– Да.
Услышав мой ответ, офицер перевернул меня на спину.
– Вам ведь известно, что война закончилась.
– Да, я знаю, что вы одержали победу.
– Однако же вы напали на нашу колонну! Вы убили сорок немецких солдат! Почему? – заорал он.
– Мы... Мы не сдаемся так легко...
– Дурацкий романтизм. Теперь с этим покончено. Вермахт уничтожит сопротивление, – заявил он и, повернувшись к солдатам, приказал посадить меня в один из грузовиков. – Он единственный пленник, и его стоит допросить.
Только теперь, когда меня посадили в грузовик, я понял, почему так долго не приходил в себя и почему у меня повреждена голова и идет кровь. Когда Ведьма меня лягнула, я отлетел и стукнулся головой о большой камень, лежавший на краю канавы.
Пока меня вели к грузовику, я насчитал в канаве восемь мертвых поляков. Наши кавалеристы, вероятно, посчитали меня убитым, решил я, и отошли несколько часов назад. Ну что ж, наши дела не так уж плохи: мы потеряли восемь человек, но ведь немцы лишились сорока двух.
Немецкая колонна – впереди и сзади ехали по одной бронемашине – взяла направление на север, и после продолжительного пути мы прибыли в Замосць. Там, вместо того чтобы сразу повести на допрос, вежливый немецкий врач из полевого госпиталя забинтовал мне голову и дал чашку кофе. Я почувствовал себя значительно лучше. Потом пришли два солдата и погнали меня к бывшим армейским казармам, расположенным в городе. Плац был забит несколькими сотнями пленных поляков. Некоторые сидели на земле, некоторые ходили по плацу, по краям которого располагались немецкие пулеметные расчеты. Меня провели в караульное помещение и приказали оставаться здесь.
После смены новый начальник караула, не найдя распоряжений на мой счет, отправил меня на плац. Этому я был несказанно рад, ведь среди своих я мог разжиться какой-нибудь информацией.
– Здесь перевалочный пункт, – объяснил мне один из пленных сержантов. – Отсюда пленных своим ходом отправляют в Люблин, а оттуда, говорят, на поезде в Германию.
– Сколько вы уже провели в плену? – спросил я сержанта.
– Сегодня ровно две недели.
– И как они обращаются с вами?
– По-разному. Когда они взяли нас в плен у Бяла-Подляска, то построили на расстрел. Потом приехал какой-то высокопоставленный немецкий офицер и приказал накормить нас. Однако два дня назад, по дороге сюда, они выбрали двенадцать человек, чьи фамилии начинались на букву "Р", и расстреляли их на обочине. Мы никогда не поймем, почему они так делают.
– А что здесь происходит? – спросил я.
– Я здесь второй день. Нам дают хлеб и сколько угодно воды.
– Ну что ж, совсем неплохо.
– С одной стороны, это так, но сегодня утром они расстреляли пятерых. Начальник караула прошел по плацу и отобрал жертвы. Он сам командовал расстрелом. Вон там, у стены, их и расстреляли. Мы все видели. Жуткая смерть.
Я побродил среди пленных, выискивая знакомые лица, но, никого не встретив, вернулся к сержанту.
– Ходят разговоры, что нас отправят завтра утром, – сказал сержант.
– А кто охраняет колонну?
– До сих пор два мотоцикла с пулеметами, один впереди, один сзади; солдаты с автоматами по обе стороны колонны и, кроме того, грузовик с солдатами на тот случай, если кому-то придет в голову совершить побег.
– Кто-нибудь пытался?
– Да, и их тут же расстреливали. Немцы чертовски умны. Они перевозят нас только днем. В темноте все было бы намного проще.
Положение казалось безвыходным. Ночью, прижавшись друг к другу, мы даже немного поспали. Утром нам раздали хлеб и позволили заполнить водой любые имеющиеся у нас емкости. Затем нас построили в колонну по четыре человека в ряд. Под охраной колонна длиной около двухсот метров вышла с плаца, прошла по городу и вышла на дорогу, ведущую в северном направлении, к Люблину.
Это был тяжелый переход. Мы с трудом брели по жаре. Несмотря на осень, солнце палило нещадно. Каждые два часа колонна останавливались, и, если поблизости имелся источник, порядка десяти человек под охраной набирали воду для всех. А затем опять в путь.
В тот день мы прошагали сорок километров и до темноты пришли в какую-то деревню. Нам дали хлеб и воду, и мы опять провели ночь на плацу под усиленной охраной. Утром мы отправились в Люблин, который находился примерно в сорока восьми километрах от места нашей ночевки.
В Люблине нас вместе с сотнями других пленных согнали на центральную площадь. Мы находились под усиленной охраной. Солдаты с автоматами, пулеметные расчеты на грузовиках, патрули. Пленных группами по двадцать человек строем отправляли на железнодорожную станцию.
На площади я сел рядом с сержантом, с которым разговорился в Замосци. Мы сидели среди сотен измученных тяжелым переходом людей. Нам было все равно, сколько придется ждать поезда, который увезет нас в Германию. Мы страдали от жажды и голода, смертельно устали и находились в подавленном состоянии. Нас уже ничто не волновало.
Нестерпимая жажда стала причиной последующих событий. Мы с сержантом растянулись на мощенной булыжником площади, и вдруг он сказал:
– Слышу, как течет вода.
– Я тоже, – прислушавшись, согласился я.
Мы посмотрели по сторонам и увидели решетку канализационного люка. Где-то глубоко под площадью текла вода.
– Это всего лишь канализационная труба, – огорченно сказал я.
– Да, но... – он выдержал паузу, – довольно большая, точно?
– Довольно большая для чего? – не понял я. – Надеюсь, ты не собираешься пить воду из канализации!
– Ты не понял. Я совсем не это имел в виду. Я сказал "довольно большая", чтобы влезть в нее.
Мы подвинулись поближе к канализационной решетке и, по-прежнему сидя на земле, внимательно ее осмотрели.
– Ну? Что скажешь? – спросил сержант. – Мы можем туда влезть, подождать, пока все уйдут с площади, и в темноте выбраться наружу.
– Какая там глубина?
– Это не имеет значения. Я видел на стенках скобы. Думаю, что в эту шахту спускаются для проведения осмотра канализационной системы.
– Ладно, я согласен.
Мы попросили сидящих вокруг людей встать, чтобы заслонить нас от немцев. Поднатужившись, мы с сержантом подняли решетку. Первым в люк влез сержант, я последовал за ним. Решетку вернули на место. Мы были внутри. Через несколько минут мы услышали, как немцы подбежали к люку, все осмотрели, но ничего подозрительного не обнаружили.
В шахту вели примерно полдюжины вделанных в стенку железных скоб-ступенек. Поставив ноги на скобы, мы облокотились спиной о противоположную стенку шахты. Таким образом, ноги сержанта, который влез первым, оказались чуть выше канализационного стока, проходившего под площадью, в то время как я, находясь практически под решеткой, закрывавшей шахту, мог видеть небо и ноги пленных на площади.
В таком подвешенном состоянии мы пребывали какое-то время, пока мне не пришло в голову, что за три дня общения я так и не узнал имени моего спутника.
– Послушай! – прошептал я.
– Да? – раздался голос снизу.
– Меня зовут Стефан.
– А меня Владек, – ответил сержант и добавил, протянув испачканную руку: – Прости за грязь.
Я тихо хихикнул.
– Что смешного? – поинтересовался он.
– Просто вспомнил, как всего несколько дней назад у меня была аналогичная история. Только тогда, представляясь друг другу, мы были в голом виде.
– Ты хочешь сказать, что в разгар войны очутился в лагере нудистов?
Пришлось рассказать ему о побеге из русского плена.
Сначала мы слышали над головой шарканье ног пленных, которых собирали в группы по двадцать человек и отправляли на станцию. Затем на скорости проехал грузовик. Спустя час раздался цокот подков, и мы поняли, что едет запряженная лошадью телега. Она остановилась рядом с канализационной решеткой, и спустя несколько минут поток лошадиной мочи обрушился на наши бедные головы. Мало того что мы промокли до нитки и источали невыносимое "благоухание", так еще через какое-то время у нас начался нестерпимый зуд. Нам оставалось только шепотом посылать проклятия в адрес ни в чем не повинных животных.