– Никогда бы не подумал, что мочевой пузырь лошади сродни дождевому облаку, – заметил я.
– С той лишь разницей, черт побери, что дождь не воняет и не раздражает кожу, – отозвался Владек.
Повозка отъехала, но свет уже не проникал в наше укрытие. Наступила ночь.
Мы совершенно закоченели, не имея возможности ни на секунду расслабиться. Опираясь спиной о стенку шахты, упершись ногами в металлические скобы, мы могли только попеременно перемещать вес тела с одной ноги на другую. От невыносимого напряжения болел каждый мускул, каждая клеточка тела.
Просидев в темноте около двух часов и не слыша снаружи никаких звуков, мы решили вылезти из канализационной шахты.
– Готов? – спросил я Владека.
– Готов, – ответил он. – Как только выберемся наружу, бежим в ближайший двор. Не тяни, вылезай.
С трудом преодолев две скобы, я добрался до решетки и надавил на нее головой и одной рукой. Решетка не сдвигалась. Я надавил сильнее. Никакого результата – решетка не сдвинулась ни на дюйм. С огромным усилием подняв обе руки, я уперся в решетку. Она категорически отказывалась сдвигаться с места.
– Все дело в этой проклятой телеге. Вероятно, колеса вдавили решетку, и ее заклинило, – сообщил снизу Владек. – Попробуй еще раз.
Я толкал что было сил. Я пытался, напрягая все мускулы, сдвинуть эту чертову решетку, но она не поддавалась. Теперь я вспомнил, что нам пришлось приложить немало усилий, чтобы вдвоем поднять ее, а теперь я должен был сделать это один, да еще после нескольких часов, проведенных в шахте.
– Стефан, попробуй надавить в середину. Я буду толкать тебя снизу. Давай!
Теперь уже с помощью Владека я надавил на решетку. Никакой реакции. Спустя четверть часа я понял, что выдохся и должен передохнуть.
– Ничего не выйдет, Владек. Мне ее не поднять. Придется звать на помощь.
– Не торопись. Давай попробуем. – С этими словами он снял с ремня пряжку и протянул мне. – Вставь ее между решеткой и рамой и используй как рычаг. Вдруг это поможет.
После нескольких неудачных попыток решетка начала поддаваться, и я уже мог сдвинуть ее.
– Получилось! Получилось, Владек!
– Отлично! И помни, как выберешься наружу, тут же беги в ближайший двор.
Я поднял решетку двумя руками и аккуратно положил на землю. Надо мной в небе сияли звезды.
Поднявшись на полметра, я высунул голову и несколько минут обозревал окрестности.
– Ничего не видно и не слышно, – шепотом сообщил я Владеку.
– Тогда вылезай.
– Ладно, вылезаю.
И вот я уже лежу на булыжной мостовой в ожидании Владека. Через минуту он был рядом.
– Что-нибудь слышно? – прошептал он.
– Нет.
– Тогда бежим вон туда, – сказал Владек, указывая в узкий проход между домами на ближайшей стороне площади.
– Прямо сейчас?
– Да, давай!
Я попытался встать и тут же рухнул на землю.
– Владек, я не чувствую ног! Я не могу встать.
– Я тоже.
Мы слишком долго находились в шахте без движения, ноги затекли и не желали нас слушаться.
– Придется двигаться ползком, – прошептал Владек.
Ничего не поделаешь! Мы поползли через площадь, ожидая, что в любой момент можем попасть в руки немецкого патруля или фары проезжающего мимо грузовика неожиданно выхватят наши фигуры.
Но нам сопутствовала удача. Мы благополучно достигли прохода между домами и вползли во двор. Около получаса мы массировали ноги, чтобы восстановить кровообращение. После этого занялись обследованием двора. Первой исключительно ценной находкой был водопроводный кран, и мы вволю напились холодной воды.
– Теперь я понял, что страшно голоден, – отдуваясь, заявил Владек.
– И не только ты.
Немного посовещавшись, мы решили войти в дом, считая, что для этой цели лучше всего подойдет кухонное окно. Сказано – сделано.
В полной темноте мы начали на ощупь искать продукты в буфете, на полках, на столе. От моего неловкого движения что-то с грохотом упало со стола.
– Кто там? – раздался сверху женский голос.
– Мы, – ответил я.
– Кто это "мы"?
– Польские солдаты. Мы сбежали от немцев.
Шаги приблизились, и мы услышали, как она вошла в кухню.
– Я не вижу вас, – сказала женщина, – но свет зажигать нельзя. Немцы стреляют по окнам, если видят ночью зажженный свет. Что вы хотите?
Мы видели только ее смутный силуэт на фоне стены. Судя по голосу, женщина была молодой.
– Мы страшно проголодались, пани, – сказал я. – Мы были бы вам очень благодарны, если бы вы дали нам хоть какой-нибудь еды.
– У меня найдется кое-что для вас. Но, ради бога, уходите отсюда. Если вас найдут у меня в доме, то нас всех расстреляют.
Она отрезала несколько кусков хлеба, намазала их свиным жиром и протянула нам со словами:
– Это все, что я могу вам дать. В Люблине очень плохо с продовольствием.
Мы были так голодны, что прежде чем поблагодарить хозяйку, жадно откусили по большому куску хлеба. После этого спросили у женщины, какой дорогой она посоветует нам выбираться из города. Получив ответ, мы было двинулись к окну, но хозяйка остановила нас.
– Почему вы не хотите воспользоваться дверью? По-моему, это гораздо проще, – проговорила она, поворачивая ключ в двери.
– И культурнее, хотите сказать? – откликнулся я.
– Безусловно... но теперь это не имеет никакого значения.
– Спокойной ночи, пани.
– Спокойной ночи.
Следуя полученным наставлениям, мы, никого не встретив по пути, скоро оказались за городом. На рассвете вошли в лес и решили остановиться там до наступления темноты.
– Она была не слишком приветлива, правда? – сказал Владек.
– Я ее не виню. Чего ты хочешь? Два незнакомца, от которых исходит запах конской мочи и нечистот, влезают через окно в ее дом, требуют поесть... Она что, должна была расцеловать нас за это?
– Как ты думаешь, она симпатичная?
– Может, симпатичная, а может, уродина, – ответил я.
– Впрочем, не важно. Мне все равно понравился ее голос, – мечтательно произнес Владек.
– Мне тоже. Вот пусть она и останется для нас голосом в ночи.
Нам очень хотелось спать, но мучительный зуд во всем теле и преследующий нас омерзительный запах не дали претворить в жизнь это заветное желание. Совсем рассвело. Теперь мы издалека могли увидеть немецкие грузовики и поэтому пошли на поиски хоть какого-нибудь водоема или ручейка, чтобы помыться и выстирать форму. Нам удалось найти пруд. Мы выкупались, постирали одежду, развесили ее для просушки на кустах, легли на солнышке и... заснули.
Мне казалось, что я еще сплю и вижу сны. Но, услышав хихиканье, открыл глаза, сел и увидел старуху. Облокотясь на мотыгу, она разглядывала нас, и ее лицо то озарялось улыбкой, то становилось мрачным и задумчивым. Рядом с ней стояли две молодые девушки.
– Бедные дети, – сказала старуха, – что же с вами сделала война.
Под взглядами хихикающих девушек я остро ощущал наготу. А наша одежда была развешана на кустах. Разбуженный посторонними звуками, Владек открыл глаза и метнулся в кусты. Под громкий хохот я кинулся следом за ним.
– Есть хотите? – спросила, отсмеявшись, старуха.
– Да! – хором ответили мы из кустов.
– К нам нельзя, могут найти немцы. Но когда стемнеет, я пришлю вам что-нибудь из еды. Подождете?
– Да-да, конечно. Огромное спасибо.
Задумчиво покачав головой, она еще крепче сжала ручку мотыги натруженными ладонями.
– Разве может война принести что-то хорошее? Нет, от нее одно зло. Только зло. Я уже старуха. Пережила три войны. От войны беды и для людей, и для скотины. Но это самая страшная война. Эти летающие чудовища и все такое прочее! – И вдруг, словно забыв, о чем только что говорила, приказала: – Надевайте штаны, а то вы как новорожденные младенцы. Пока будете собираться, я пришлю вам поесть. Да, и поосторожнее в кустах, там колючки. Еще поранитесь ненароком.
При этих словах девушки опять прыснули, но старуха прикрикнула на них, и вскоре женщины уже шагали с мотыгами на плечах по дороге. Как только они ушли, мы быстро оделись и сели в тени.
Девушки пришли, когда уже совсем стемнело. Они принесли глиняные горшки с горячей похлебкой и кувшин парного молока. Поужинав, мы пошли за ними на ферму и провели эту ночь в сарае. Я спал крепко, но мне показалось, что я слышал, как Владек вертелся и скрипела дверь. Похоже, так оно и было, поскольку, когда я был готов на следующее утро двинуться в путь, он не выказал особого энтузиазма.
– Думаю, что не пойду с тобой, Стефан, – сказал он. – Мне нечего делать в Варшаве: у меня там никого нет. Лучше я останусь здесь.
– Девушки, конечно, не имеют ничего против?
– Я могу помогать на ферме. По крайней мере, я всегда буду сыт.
– Вот это наверняка, – съехидничал я.
Форму я оставил на ферме, а вместо нее надел крестьянскую одежду. В таком виде я мог смешаться с толпами беженцев, идущих по дорогам, и проходить за день большие отрезки пути. Правда, в новом обличье мне было труднее добиться доверия крестьян. Они с большим подозрением относились ко мне, мгновенно распознавая "ряженого". Мне приходилось воровать еду, а однажды, страшно голодный, я даже подошел к немецкой полевой кухне и обратился к повару, который помешивал кипящий суп в огромном котле.
– Я очень хочу есть, – сказал я по-немецки.
Ни слова не говоря, повар зачерпнул суп ковшом и вопросительно посмотрел на меня. У меня не было ничего, кроме старой шляпы. Я снял ее, и повар налил в нее суп.
Я не чувствовал стыда. Я был голоден, и мне надо было дойти до Варшавы. Я хотел жить.
Глава 8
Спустя неделю я пришел в Прагу, пригород Варшавы, расположенный на правом берегу Вислы. Я надеялся найти в Варшаве брата, а для этого мне надо было перейти на другой берег. К моему глубокому огорчению, выяснилось, что немцы усиленно охраняют все мосты, прочесывают потоки беженцев, стремящихся в Варшаву, и забирают всех мужчин призывного возраста. А это означает лагерь для военнопленных и отправку в Германию. Вот этого мне хотелось меньше всего.
Перед уходом в море я какое-то время работал в Варшаве, в яхт-клубе, эллинги которого находились в Праге, на берегу Вислы. Не раздумывая, я отправился туда и нашел несколько целых лодок, спустив одну из них и проплыв метров восемьсот, причалил к противоположному берегу. Я хорошо видел немцев на мосту, проверявших беженцев, но на меня никто не обратил ни малейшего внимания. Я выскочил на берег, втянул на песок лодку.
У Антека была квартира со всеми удобствами в новом доме на Фильтровой улице. Мне надо было пройти через весь город. Я шел по улицам, заваленным обломками зданий, мимо разрушенных при бомбежках и сгоревших домов. Прямо на улицах, во дворах, скверах и парках я видел поспешно вырытые могилы. В завалах копошились, что-то отыскивая, женщины, старики и дети.
Чуть больше шести недель назад, уезжая в армию, я оставлял Варшаву счастливым, цветущим городом. Теперь повсюду были руины, а по улицам мимо свежих могил ходили немецкие патрули.
Надо было спешить. Быстро темнело, и наступал комендантский час. Выйдя на нужную улицу и повернув за угол, я увидел, что как раз над той частью дома, где находилась квартира Антека, нет крыши. Дом сильно пострадал при бомбежках. Во дворе было много могил. Я зашел в подъезд и поднялся на нужный этаж. За дверью квартиры Антека я услышал голоса. Один явно принадлежал жене Антека, Ядьзе. Постучал в дверь. Тишина. Опять постучал, и после небольшой паузы спросили:
– Кто там?
– Это я, я! – завопил я через дверь.
Опять тишина.
– Это я, Стефан!
За дверью вскрикнули, и я услышал радостный голос:
– Это Стефан! Стефан! Он вернулся!
Но дверь так и осталась закрытой.
– Впустите меня!
Я начал стучать кулаком в дверь.
Ядьзя с криком "Это Стефан!" побежала в другой конец квартиры. Затем я услышал тяжелые шаги. Антек открыл дверь и сжал меня в объятиях.
– Слава богу, ты вернулся, да к тому же живой и здоровый!
– Да, как видишь, все в порядке. А как ты, Антек? Как все наши? – волнуясь, спросил я.
– Все живы, и даже не получили ни одной царапины. Больше того. У нас родилась дочь! Причем во время бомбежки, когда верхние этажи были охвачены огнем.
Он провел меня в комнату и показал спящую в кроватке девочку.
– Она родилась на несколько недель раньше срока, – объяснила Ядьзя, – и рядом не было ни доктора, ни акушерки.
– Какая очаровательная малышка! – сказал я, посмотрев на племянницу. – Но как же ты справилась?
– У меня просто не было выбора, – ответила Ядьзя. – Она стремилась родиться, когда тысячи умирали. Что ж я могла сделать?
Оставив ребенка в кроватке, мы перешли в гостиную. Через огромную дыру в стене хорошо просматривалась вся улица.
– Я как раз принялся закладывать дыру кирпичами, когда ты пришел, – сказал Антек. – Все комнаты, которые выходят на улицу, пострадали при бомбежках. Ночи становятся все холоднее, и надо что-то срочно делать.
Приглядевшись ко мне, Ядьзя расхохоталась:
– Откуда у тебя эта одежда? Ты что, решил стать крестьянином? В первый момент я тебя даже не узнала.
Мы обменивались рассказами о войне, и в ходе разговора я узнал, что произошло с братом и его женой после моего отъезда. При наступлении немцы подвергли город бомбежкам и обстрелам. Когда немцы вошли в город, появились новые проблемы. Не было пищи, не было нормального жилья. Средь бела дня гестапо хватало людей на улицах, проводило ночные аресты.
Как многие другие, Антек и Ядьзя не сделали запасов продовольствия на случай войны. В шкафах было буквально шаром покати. Как же им и тысячам других удалось выжить?
Вначале они обменяли одежду на мешок гороха у приехавшего в Варшаву крестьянина. У них были часы и кое-какие драгоценности, которые они тоже обменяли на продукты. Самой серьезной была проблема с кормлением ребенка. Ядьзя не могла кормить малышку. Возможно, из-за пережитого ужаса у нее пропало молоко.
В ту ночь я спал как убитый и проснулся, только когда Антек утром зашел в комнату. Открыв глаза, я увидел, что его руки испачканы кровью.
– Боже, что с тобой? Ты ранен? – закричал я, выпрыгивая из кровати.
– Посмотри, что я принес! Мясо! Слышишь, мясо! – Он держал в руках огромный кусок мяса, победно глядя на меня.
– Где ты его взял?
– Как где? Конечно, на улице. Откромсал кусок лошади. Это настоящая удача! Ведь у нас почти не осталось ничего ценного на обмен.
– Ты что, убил лошадь? – недоверчиво спросил я.
– Да нет, не я. Толпа людей. Они увидели крестьянина на телеге, запряженной лошадью, остановили его и убили, – возбужденно объяснил брат. – Я имею в виду, убили лошадь, а не крестьянина. Они разорвали лошадь на части, и мне тоже удалось откромсать кусок. Этого должно хватить на несколько дней.
Постепенно мы привели квартиру в порядок. Заделали дыры от снарядов кирпичами, используя вместо строительного раствора смешанную с водой землю. Воду расходовали экономно; за ней приходилось очень далеко ходить. Ванной, естественно, не пользовались. Печь топили деревянными обрезками, найденными в руинах. Как-то Антек нашел кучу угля в подвале разбомбленного дома. Набрав по мешку угля, мы отнесли его домой, но когда вернулись обратно, от кучи уже ничего не осталось. Люди не теряли времени даром! Как тысячи других, мы с Антеком рылись в руинах, иногда находя немного сахара, соли или муки, а иногда и разложившиеся трупы. Еда была на вес золота. Никто не знал, как долго все это будет длиться. Нам были нужны продукты, чтобы выжить. Как в годы детства во время Первой мировой войны, так и теперь все наши помыслы были устремлены на поиск пищи. С мыслью о еде мы засыпали и просыпались.
Вторая проблема, не менее серьезная, состояла в том, как не попасть в руки немцев во время частых облав. Они всегда появлялись неожиданно. Грузовики, набитые солдатами, вдруг перегораживали улицу, и всех, оказавшихся в этот момент рядом, заталкивали в грузовики. Немногим удавалось, заметив облаву, скрыться в переулке и, проскочив через развалины, выбежать на соседнюю улицу.
Никогда не было известно, на кого ведется охота. То они забирали только евреев, то мужчин до сорока лет или одних стариков. Иногда, правда, облетал слух, что они собираются в тот или иной район, и тогда можно было избежать облавы. Но чаще крик "Облава!" раздавался вместе с визгом тормозов немецких грузовиков, перекрывавших улицу, и топотом сапог немецких солдат, бегущих за застигнутыми врасплох людьми. Когда немцы уезжали, из убежищ появлялись люди, счастливо избежавшие ареста. Они пугливо оглядывались по сторонам, опасаясь, что немцы могут вернуться. Иногда немцы проделывали такие штуки.
Мы вели животное существование, находясь в непрерывном поиске пищи и скрываясь от преследователей.
После месяцев оккупации жизнь постепенно наладилась, но пока до этого было еще далеко. В первую неделю ноября 1939 года, спустя месяц после нападения вермахта на Польшу, в Варшаве царил хаос. Город был охвачен голодом и эпидемиями. Выжить могли только сильные и здоровые, решительные и целеустремленные.
Люди пребывали в шоке от внезапного, полного поражения в войне и немецкой оккупации. В первые дни не было даже мысли о каком-то сопротивлении. Говорили о каких-то молодых людях, сбежавших в Румынию, Венгрию и другие страны в надежде добраться до Франции, где они собирались организовать польскую армию. Вдобавок по Варшаве ходили слухи, что британский флот почти полностью уничтожил военно-морские силы Германии. Говорили о массированных бомбежках Берлина, о франко-британской высадке в Германии. Люди любят принимать желаемое за действительное, и мы не были исключением.
Мы, поляки, ненавидели немцев, каждый в отдельности и все вместе. И это была взаимная ненависть. Они верили в военную мощь своего государства и в свое расовое превосходство. Мы полагались на вековой опыт и собственную национальную гордость. Немыслимая жестокость немецких солдат, унижения, которым подвергались жители Варшавы, доводили некоторых до крайности – они горели жаждой мести. Когда на глухой улице находили труп немецкого солдата, немцы в качестве ответной меры расстреливали на месте от десяти до двадцати попавшихся под руку поляков. Месть доставалась нам слишком дорогой ценой.
Одно из таких массовых убийств произошло недалеко от того места, где я несколько недель назад причалил к берегу. Я отправился туда с самодельной удочкой в надежде наловить рыбы. На берегу было много людей, пришедших сюда с той же целью. Я занял удобное место, поскольку пришел довольно рано. Поймав несколько довольно крупных рыбин, решил возвращаться домой, и в это время услышал отчаянный крик: "Облава!"
На улице появились грузовики, из которых начали выскакивать солдаты. Выстроившись в линию, с винтовками наперевес, они двинулись на нас, постепенно сужая кольцо. Мы бросились врассыпную.
Кто-то прыгнул в Вислу. Раздались выстрелы, и человек скрылся под водой. Поднялись крики, послышался плач. Некоторые пытались прорваться через окружение, но солдаты тут же отбрасывали их прикладами обратно в толпу. Мы толкались, стремясь найти лазейку в плотной стене наступающих со всех сторон немецких солдат.