Эту историю князь рассказывает с искренним сожалением ещё и потому, что он жаждал приобрести прекрасные работы Бакста, Сомовых, полотна Айвазовского. И вместе с Гурвичем мечтал и ждал, когда у него появятся средства. Теперь эти шедевры исчезли безвозвратно. У Гурвича не было наследников. Поэтому оставшиеся после кражи произведения были проданы на аукционе с молотка. Лемперт купил несколько картин, в частности три эскиза Бенуа к "Петрушке" в одной раме, с надписью Александра Николаевича: "Петрушка, Балерина и Мавр". Попытки князя откупить эскизы у Лемперта оказались тщетны. Уговорить продать их он не смог. Как уверяет князь, эскизы по сей день висят в квартире над магазином.
Завершая тему торговцев, стоит упомянуть ещё одну личность, подтверждая тем самым, что племя это объединяет, порой, действительно выдающихся людей. Джулиан Барран начал работать в "Сотби" носильщиком. Иначе говоря, помогал передвигать мебель и картины на складе аукционного дома. Как он смог стать одним из самых авторитетных торговцев, для многих остаётся загадкой. Ведь позже Барран даже открыл галерею, специализирующуюся на театрально-декорационном искусстве. Она так и называется "Галерея Джулиана Баррана", и располагается на самой роскошной улице Лондона – Нью-Бонд стрит, которая переходит в Олд-Бонд стрит. Это всего в 500 метрах от "Сотби". Все, кто приезжает туда на русские аукционы, обязательно заходят в "Галерею Джулиана Баррана"…
Князь утверждает, что мгновенному превращению бывшего носильщика в успешного аукциониста помогла обаятельная натура и исключительная зрительная память. За 30 лет, которые Барран проработал в "Сотби" на Олд Стрит, его имя прочно связано с продажей дягилевского театрального реквизита и с организацией им аукциона коллекции Лифаря.
– В 1967 году, – вспоминает сам Джулиан, – когда я работал в "Сотби", мы впервые устроили аукцион дягилевских балетных дизайнов и костюмов. Тогда я узнал тех 22 русских художников, которые творили для его постановок. Аукцион был необыкновенно успешным. Мы продолжили русские торги, устроив по две продажи в 1968 и 1969 году в Лондоне, и в 1970 году – в Нью-Йорке. Тогда же родилась мысль, что неплохо бы устроить торги, полностью посвященные авангарду. Мы знали очень мало об этом искусстве, но нам помогла самая авторитетная личность в этом направлении искусствознания – Камилла Грей.
Остаётся заметить, что биографии торговцев, подчас, такие сложные, что в них трудно отделить, где они торговцы, а где коллекционеры. Наверное, это характерно именно для торговли изобразительным искусством. Но условную границу в биографии князя, на мой взгляд, всё же можно провести. Никита Дмитриевич никогда не имел ни магазина, ни галереи. Так сказать, в чистом виде коллекционер. Впрочем, тут же подправлю себя: трудовую биографию князь завершал в торговом доме "Сотби", куда его пригласили консультантом. Поработал он и в другом известнейшем аукционном доме "Кристи". Но эти детали в биографии коллекционера делают ему честь! Ведь Никита Дмитриевич, как он утверждает, всего лишь геолог и банкир, и у него нет никакой специальной подготовки, специального образования. Стало быть, самоучка? Да, именно так!
В увлечении русским искусством он не только приобретал, но и наблюдал, учился разбираться в картинах, художниках, стилях, направлениях живописи, т. е. накапливал искусствоведческие знания. В этом самообразовании князь действительно преуспел: он составил справочник театральных художников "Кто есть кто и где". Триумфальным же итогом этой исследовательской работы стала коллекция Лобановых-Ростовских, которая считается сегодня крупнейшим в мире частным собранием русского театрально-декоративного искусства.
Собирательство
Данная глава – прямое продолжение предыдущей. Ведь граница между торговцем и собирателем весьма условна: торговец предметами изобразительного искусства на самом деле тот же собиратель. Потому мы, бывшие советские люди в нескольких поколениях лишавшиеся инстинкта собственника, презирали и собирателя и торговца! Это была всё та же порода желавших иметь, т. е. собирать, а значит торговать! Школьниками мы обнаруживали в себе или у товарищей желание собирать фантики, марки, этикетки от спичечных коробков. Но и эта невинная забава не поощрялась в обществе, а если превращалась в страсть, то приобретала негативный смысл, осуждение, запрет. Собирательство никак не вязалось с официальной идеологией аскетизма.
Страсть собирать сопровождала князя с детства. До школы он собирал почтовые марки, потом монеты. В школе у него составилась коллекция минералов, которая стала предметом зависти его товарищей. Он обменивал, а в трудные минуты продавал отдельные камни. В Болгарии, особенно довоенной, отношение к собирательству было иное, чем в Советском Союзе. И если исходить из того, что собирательство – своеобразная форма коллекционирования, то можно считать, что юный князь в детстве счастливо прошёл эту школу и выработал в себе характер коллекционера.
Знакомясь с биографией князя, мне более всего нравится определение: коллекционер-сыщик. Методы, которые использует коллекционер-собиратель в самом деле схожи с теми, что на вооружении у сыщиков. Сыщик идёт по следам происшествия, будь то пропажа, исчезновение, гибель, преступление, наконец. Коллекционер пробует отыскать то, что исчезло и должно быть найдено. Собирателя можно сравнить и с охотником, выслеживаю – щим дичь. Он идёт по следам, изучает все повороты, обманные петли, заходит в тупик, возвращается и вновь определяет направление поиска, пока не достигает цели. Собиратель одержим предметом своей страсти. И он счастлив, став обладателем предмета, за которым охотился.
Что же вводит коллекционера-собирателя в состояние эйфории, необыкновенного возбуждения, почти сладострастия? "Ни одна галерея не может предоставить… необходимого ежедневного контакта с вожделенным произведением искусства… Импульс к собирательству необыкновенно силён и он становится практически иррациональной страстью" (английский историк искусства Кеннет Кларк). Что касается иррациональности собирателя, импульса и страсти, тут нет возражений. А вот "ежедневный контакт с вожделенным произведением искусства" у меня вызывает сомнение. О каком таком ежедневном контакте можно говорить в случае с коллекцией Лобановых-Ростовских, если коллекция десятки лет, до того момента когда она была продана и переехала в Санкт-Петербург, находилась в специальных хранилищах-запасниках в третьих странах? Да, на выставках, которые организовывал князь, шедевры извлекались из запасников и он, как и прочие посетители, мог ими любоваться. Стало быть, на первом месте, как не крути, желание иметь? Ситуацию с собирательством проясняет Никита Дмитриевич. Во-первых, он решительно протестует против таких расхожих представлений о собирательстве:
– Самое неверное и парадоксальное, что можно услышать о собирателях – то, что они Плюшкины (гоголевский герой – Э.Г.). Нет, нет и нет! В собирательстве приобретение, обладание и алчность – далеко не самые главные стремления и страсти. Истинный коллекционер немыслим без глубочайшего и всестороннего изучения своей коллекции. Он хочет знать о предмете собирания всё и вся, на всех уровнях: не только цену вещи (рыночную и по гамбургскому счету), но и происхождение, судьбы прежних владельцев, легенды вокруг вещи, ее присутствие в литературе, в устных упоминаниях, в мечтах других коллекционеров.
Признаюсь, изучая историю коллекции Лобановых-Ростовских, я расстался со многими представлениями о собирательстве. Да, я догадывался, что собирательство связано с сильными страстями, что собиратель должен знать о предмете своего собирательства больше, чем знают другие, что составление коллекции – кропотливая работа, связанная с упорными поисками. Но не представлял себе, скажем, что не следует собирать то, что сегодня считается модным. Что надо стремиться к тому, чтобы иметь возможность приобретать произведение искусства не у посредника, а у "источника".
Далее, как показывает статистика за 250 лет, собирание живописи за редким исключением – плохое размещение капитала. Если учитывать инфляцию, то картина Рембрандта, например, стоит сейчас столько же, сколько она стоила 50 или 100 лет назад. Ценность такого предостережения для начинающих коллекционеров в том, что его даёт не только опытнейший собиратель, но и человек, весьма сведущий в банковском деле. Никита Дмитриевич объясняет, что в сфере финансов и коллекционирования происходят сходные циклические процессы. Это касается прежде всего ценообразования на предметы искусства. Например, в 1920-х годах работы Льва Бакста в Париже и Нью-Йорке оценивались во столько же, во сколько они оцениваются теперь с учётом инфляции – 10–15 тысяч долларов; во время Второй мировой войны, да и какое-то время после неё, их можно было купить за 20–30 долларов. Для настоящего коллекционера очень важно, что поиск "источника" при покупке предмета искусства обрастает дополнительными историями. Более того, начинающий собиратель живописи должен быть готовым, что обладание более или менее значительной коллекцией – это всегда расходы на страховку, реставрацию работ, уход за ними, складирование в охраняемых помещениях, упаковку в связи с перемещениями, транспорт и так далее. "Коллекционирование – очень дорогое хобби, – предупреждает князь, – которое определило мой образ жизни на многие годы вперёд".
Естественно, Никита Дмитриевич был знаком со множеством коллекционеров, взаимоотношения с которыми складывались по-разному: тут и взаимная помощь, и конкуренция, и даже ревность. Например Георгий Рябов, владелец одной из богатейших частных коллекций в США. Он родился в 1924 году в Польше, в семье русских эмигрантов. В конце Второй мировой войны, находясь в Западной Германии, он начал собирать произведения русских художников. Переселившись в 1949 году в США, в течение 45 лет продолжал собирать коллекцию. Примечательно, что всю коллекцию: иконы (начиная с XV века), картины знаменитейших русских художников Айвазовского, Поленова, Серова, Тропинина, портретистов XVIII века Рябов собрал, как утверждает Никита Дмитриевич, на свою скромную зарплату, работая контролёром в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Впрочем, отзываясь с большой симпатией о Рябове и его подвижнической деятельности, князь драматизирует её (думаю из лучших побуждений) многими обстоятельствами, в том числе и не совсем сложившейся карьерой, и крайним аскетизмом, и тем что Георгий Васильевич имел собственный дом, который получил от отца, работавшего могильщиком (это и помогало ему решать финансовые проблемы). Никита Дмитриевич запускает миф о беспомощности Рябова, неумении постоять за себя, пересказывая историю о том, как в самом начале 1960-х годов в Нью-Йорке Рябов присутствовал на встрече с директором Третьяковской галереи В.Лебедевым. Услышав о том, что у Рябова замечательное собрание русского искусства, Лебедев объявил о необходимости…национализировать коллекцию. Бедный Рябов побледнел: "Я же покупал на собственные деньги, почему вы хотите у меня всё забрать?"
В этом инциденте, подмечает князь, проявилось всё – и психология советского гражданина Лебедева, и психология рядового человека Рябова, который почему-то начал оправдываться, вместо того, чтобы, по русскому обычаю, послать этого господина куда следует! А Рябов, мол, – типичный "рядовой человек", который в буквальном смысле недоедал, но собирал свою коллекцию, отдав этому всю жизнь. Не спекулировал, никого не "закладывал", как знаю, это делал кое-кто в Советском Союзе, чтобы овладеть редкими и ценными картинами. Всё собрание Рябова приобретено исключительно честно и праведно. Упомянутый же инцидент, полагал князь, стал причиной того, что больше Георгий Васильевич ни на какие контакты с Россией не шёл.
Любопытны обстоятельства, при которых Рябов распорядился своей коллекцией. По версии Никиты Дмитриевича, проработав много лет контролёром в Музее современного искусства, а затем в русском книжном магазине "Четыре континента", Рябов с трудом дотянул до пенсии минимального размера. Но вместо того, чтобы продать свои картины и получить за них несколько миллионов долларов, он дарит всю коллекцию Музею Зиммерли при университете штата Нью-Джерси в городе Нью-Брунсвик с единственным условием: дать ему за мизерную зарплату место пожизненного хранителя собрания. В коллекции же насчитывается около 1100 произведений русского искусства. Похоже, в России мало кто знает не только об этом человеке, но и о сокровищах, которые хранятся в провинциальном американском университете.
В своих воспоминаниях Никита Дмитриевич ко всему перечисленному представляет Рябова "скромнейшим и милейшим человеком, который не любит и не умеет писать. Для него проблема даже сочинить письмо: за наше сорокалетнее знакомство я получил от него, ну, может быть, три послания". Эти впечатления, похоже, очень личные. Они не совсем вяжутся с тем, что тот же самый Рябов, как оказалось, изучал историю искусств в Мюнхенском университете (1946–1949), затем, переселившись в Америку, стал бакалавром (1951) и магистром (1952) Нью-Йоркского университета. Он продолжал занятия в качестве аспиранта на соискание докторской степени; работал над рядом научно-исследовательских проектов; делал переводы с русского, польского и немецкого языков для Американской научно-исследовательской службы при Госдепартаменте в Вашингтоне; занимал должность архивариуса и переводчика в Музее современного искусства; читал лекции по русскому искусству. Георгий Васильевич автор искусствоведческих статей. Он организовывал множество выставок и искусствоведческих поездок. Ну, и так далее. Возможно, что некоторые из этих деталей биографии остались вне поля зрения автора воспоминаний о Рябове. Но такое случается.
О другом собирателе, Георгии Дионисовиче Костаки, впервые князь услышал от директора Музея современного искусства в Нью-Йорке, Альфреда Барра. В начале 60-х годов Барр приехал в Москву и, навестив канадского посла, своего соученика по университету, сказал, что хотел бы снова повидать тех авангардистов-живописцев, которые здесь живут. Канадский посол ему ответил: "Да, я знаю человека, который разбирается в живописи и даже собирает предметы искусства, он вас повозит по Москве и вам поможет в этом деле". Это был Георгий Дионисович Костаки. Он родился в Москве в 1913 году, в семье греческого коммерсанта. Замечательно, что живя в СССР, каким-то чудом сохранил греческое подданство. Работая шофёром в посольстве, он возил дипломатических работников в антикварные магазины. Постепенно сам втянулся в коллекционирование. Как это случилось Костаки рассказывает в своей автобиографии:
– Я собирал картины старых голландцев, фарфор, русское серебро, ковры и ткани. Но всё время думал о том, что если буду так продолжать, то ничего нового в искусство не принесу. Всё то, что я собирал, уже было и в Лувре, и в Эрмитаже, да, пожалуй, и в каждом большом музее любой страны, и в частных собраниях. Продолжая в том же духе, я мог бы разбогатеть, но… не больше. А мне хотелось сделать что-то необыкновенное. Как-то совершенно случайно попал я в одну московскую квартиру. Там я впервые увидел два или три холста авангардистов, один из них – Ольги Розановой. Работы произвели на меня сильнейшее впечатление. И вот я купил картины авангардистов, принёс их домой и повесил рядом с голландцами. И было такое ощущение, что я жил в комнате с зашторенными окнами, а теперь они распахнулись, и в них ворвалось солнце. С этого времени я решился расстаться со всем, что успел собрать, и приобретать только авангард.
Поразительно в биографии Костаки всё и прежде всего – карьера. В Бюро по обслуживанию иностранцев он сначала работал в качестве шофера греческого посла в Москве, потом английского посла, а затем, в течение 37 лет – с 1942 по 1979 годы – в качестве завхоза посольства Канады. Эта служба знаменательна для Костаки не тем, что он был начальником над местной советской прислугой в посольстве: шоферами, садовниками, поварами и горничными, а побочным занятием – собирательством.
В то время в Советском Союзе деятельность эта рассматривалась как криминальная. Частная антикварная торговля считалась спекуляцией. Государство стремилось прекратить ее с помощью репрессивных мер: изъятий частных коллекций, облав на антикварных дельцов, скупки антикварных вещей у населения. После войны произведения старого искусства продавались в Москве в секции комиссионного магазина на Арбате, 36. Затем, в середине 50-х, в отдельном павильоне на Арбате, 17, открылся специализированный комиссионный магазин. Это было время самого роскошного и доступного по цене антиквариата. Отсюда иностранные дипломаты ("Интуриста" тогда в Москве фактически не было) "откачивали" антиквариат. Особенно "посланцы мира", как писали фельетонисты газеты "Вечерняя Москва", налегали на европейский фарфор и бронзу. Проблем с вывозом не было. На таможне надо было только предъявить копию чека магазина, где был куплен товар.
Пожилые люди и сегодня вспоминают механизм "селекции" товара в "комиссионках". На подходе к магазину сдатчика антиквариата перехватывали личности, удивительно похожие на нынешних бомжей. "Что у вас интересненького?" – ласково спрашивали они. И если видели что-то достойное внимания, пытались сразу перекупить. За дверью же "приемки" сидели товароведы, производящие оценку товара и отбор. Разглядывая вещь комитента, они перекликались: "Первая категория! Вторая категория!" и т. д. Так они договаривались об оценке вещи. Затем товар уносили вглубь магазина, где откладывали наиболее ценные вещи для постоянных покупателей, а остальное поступало продавцам в отделы. К открытию магазина собирались "перехватчики". Они сметали с прилавков все для них интересное. Это был последний этап "селекции"…..
"Комиссионки" в те годы я, москвич, почти всегда обходил стороной по причине крайнего безденежья. Зато моя покойная первая жена, дочь "цеховика", можно сказать оттуда не вылезала. Там у неё были свои люди, которые оставляли для неё, в первую очередь, импортную одежду нужного размера, а иногда и ювелирные изделия. В первой половине 60-х годов, а это были годы моего студенчества, в московских газетах регулярно публиковались статьи о разоблачении шайки спекулянтов. Дела выглядели заурядными и типичными для всех без исключения комиссионных магазинов: при приеме на комиссию цена на вещь комитента занижалась, а затем вещь из кабинета директора "улетала с наваром" блатным клиентам. Газеты дружно клеймили "известных коллекционеров" за то, что они способствовали спекуляции. Магазин на Арбате несколько раз закрывали, потом на короткий срок снова открывали, и, в конце концов, снесли даже павильон, где он находился. Стало некуда сдавать на продажу произведения старого искусства. Арбат от ресторана "Прага" до Гастронома запестрел объявлениями – продам картину, бронзовые часы, скульптуру, гарнитур и т. п. Не помог и запрет на вывоз произведений искусства без разрешения Минкульта СССР. Открывшийся было комиссионный магазин на улице Димитрова, 54 очень скоро оказался в центре скандала. Его руководители, как и в деле магазина на Арбате, 17, опять попадают под суд и на страницы прессы. Даже фигуранты оказались те же, например коллекционер Феликс Вишневский. Его печатно обозвали жуликом и прохвостом. То же самое говорили и о Костаки.