Самолеты нашей эскадрильи сегодня возглавляли поток, и экипаж "И-Изи", для которого это был последний вылет, был нашим лидером. На этот раз мы были рады настойчивости Викария, чтобы экипажи летели к цели в плотном строю.
У "И-Изи" было два ведомых, и Диг приблизился к нему с правого борта с двумя нашими ведомыми. Слева, выдерживая расстояние с той же точностью, держался Уорик на "Си-Чарли". Он также имел двух ведомых.
Когда поток, возглавляемый "И-Изи", пролетал над Францией, Гарри удовлетворенно заметил, что наблюдает сзади очень много самолетов. Он никогда не забывал свое относительное одиночество во время первого вылета.
Рей объявил, что правый внутренний двигатель функционирует хорошо, и Диг попросил дать ему его банку. Спустя несколько мгновений ее передали вперед, и я вылил ее содержимое, наблюдая, как моча, замораживаясь, превращается в грязный лед по обе стороны лотка для "Window".
Мы были приблизительно в пятидесяти километрах от цели, когда Диг спросил:
– Майк, что ты думаешь о тех точках впереди?
Я поднялся в носовую турельную установку. Казалось, что в синей дали стая мошек беспорядочно бросается то верх, то вниз; затем одна из них упала, оставляя за собой тонкую спираль дыма.
– Это похоже на "собачью схватку", – сказал я, и слова, когда они прозвучали из моих губ, показались мне чужими, эхом из школьных журналов и рассказов о воздушных боях.
– О боже, – произнес Диг. – Где наше истребительное прикрытие?
Лес вышел из своего отсека и встал позади Рея.
– Это – ваше прикрытие, навес, – сообщил он.
– Как, черт возьми, немцы узнали о нас? – спросил Диг. – И это, как предполагалось, "чистая" цель.
– По мне она больше походит на шлюху, – раздался по внутренней связи голос Пола.
Когда мы начали заход на цель, стало ясно, что Me-109 и FW-190 численно превосходили "Мустанги". Начали взрываться зенитные снаряды, причем удивительно точно; артиллеристы на земле с первого выстрела оценили дальность до потока бомбардировщиков. "Си-Чарли" немедленно получил попадание, и из его левого внутреннего двигателя заструился поток масла.
Немецкие истребители, игнорируя риск быть сбитыми собственной противовоздушной обороной, начали смешиваться с бомбардировщиками. Я посмотрел вниз. Me-109 – его белый крест, казалось, был недавно нарисован на зелено-черном фюзеляже – начинал по дуге преследовать "Ланкастер".
Диг произнес: "Бомболюки открыты", и я положил руку на кнопку сброса.
Me-109 приблизился к "Ланкастеру", который начал плавно разворачиваться влево. Его хвостовой бортстрелок открыл огонь, но трассеры прошли мимо истребителя, также начавшего стрелять. Внезапно хвостовой стрелок развернул свою турель и вывалился наружу; в течение двух или трех секунд он много раз перевернулся в воздухе, затем потянул за вытяжной трос, и в воздухе расцвел белый купол парашюта. Вспышка пламени вырвалась из одного из двигателей "Ланкастера", он пошел носом вниз и, потеряв управление, по спирали исчез внизу.
Диг и Гарри вышли на внутреннюю связь почти одновременно. Гарри сообщал о двух падающих "Ланкастерах"; Диг видел, как мимо пролетело вниз крыло "Мессершмита".
Лес скомандовал:
– Диг, держите курс 220.
– Есть 220.
– Курс 198.
– Есть 198.
– Курс 190.
– Есть 190.
– О'кей, на курсе.
– Посмотрите на эти проклятые зенитки!
– Помолчи, Джордж, – рявкнул Диг.
– Еще один "Ланкастер" готов, – произнес Пол.
– Сигнальные бомбы сброшены, – сказал Лес. – Давай, Майк.
– Бомбы пошли, бомбы пошли... Груз за бортом. Закрыть бомболюки.
– Бомболюки закрыты.
– Диг, меняй курс и поднимайся.
– Не волнуйся, Пол. Я придерживаюсь этой высоты.
Пол спросил:
– Диг, мы можем выполнить вираж?
– Занимайся своим делом! – крикнул Диг.
Я попросил:
– Ради Христа, прекратите ругаться.
Разгневанный голос Дига почти разорвал мои барабанные перепонки.
– Еще ты не начинай, – проревел он.
Мы летели группой из восьми "Ланкастеров", достаточно далеко впереди остальной части потока, которую все еще продолжали атаковать истребители, и все восемь самолетов постоянно менялись местами, словно бегуны по пересеченной местности. В один из моментов, когда мы были лидерами, Гарри сделал замечание по поводу этой ситуации: "Как бы поздно мы ни стартовали, мы всегда возвращаемся домой впереди".
Но это была единственная шутка, которую он отпустил. Он видел обоих наших сбитых ведомых, но в критические моменты вражеские истребители были вне зоны его огня, и он бессильно сидел в своей турели.
"Си-Чарли", из двигателя которого все еще текло масло, отчаянно цеплялся за лидеров, но над Францией начал отставать, и Гарри непрерывно докладывал о его позиции. Мы были рады услышать, что его обнаружил "Мустанг", который теперь летел рядом, прикрывая его. К тому времени, когда мы достигли французского побережья, "Си-Чарли" уже был вне поля зрения. Для экипажа Уорика первый вылет оказался очень трудным, да и у нас возникла проблема, как во время снижения сквозь плотные облака без помощи навигационной системы определить местоположение нашей базы.
Когда мы нашли мало еще знакомый нам аэродром в Суффолке (это был второй вылет с него), белые облака опустились почти до земли, и Диг с трудом мог разглядеть взлетно-посадочную полосу. Он дважды заходил с превышением; третья попытка завершилась успешно.
Из двенадцати взлетевших самолетов эскадрильи мы были десятыми и последними приземлившимися.
Вечером, когда мы напивались в столовой, пришли новости об Уорике: "Си-Чарли" совершил вынужденную посадку, и экипаж был спасен.
Другой невернувшийся "Ланкастер" – "Ку-Куинни" – взорвался над целью. Не было никакой надежды на то, что кто-нибудь остался в живых.
Глава 6
ПРОПУЩЕННЫЕ ВЫЛЕТЫ
Восточная Англия была укутана облаками, капли дождя просачивались через двери и оконные рамы барака, и экипажи разыгрывали бесчисленные партии бриджа. Печь отапливалась коксом, и тяга была так отрегулирована, что вблизи от нее температура была невыносимой, и, чтобы поджарить кусок хлеба, приходилось надевать летные рукавицы. Осторожное воровство гарантировало нам полный бункер кокса, плюс "аварийный запас" под моей кроватью, и мы по очереди отправлялись в столовую, чтобы заполучить хлеб, масло и джем.
После рейда на Виттен осталось ощущение неуверенности. Официальная версия налета, опубликованная в "Таймс", гласила: "Вчера днем "Ланкастеры" RAF, сопровождаемые "Мустангами" из Истребительного командования RAF, атаковали Виттен, промышленный и железнодорожный центр Рура. "Мустанги" без потерь со своей стороны уничтожили шесть вражеских самолетов и повредили другие". Возможно, это была правда; никакие "Мустанги" не были потеряны, но многие "Ланкастеры" не вернулись, и почему эти потери не были упомянуты? Официальное сообщение было прекрасным примером информации, искаженной ее частичным умолчанием. И почему произошло так, что люфтваффе внезапно стали очень активными, не только над Виттеном, но и в гигантских сражениях между сотнями немецких истребителей и сотнями американских бомбардировщиков?
Спустя четыре дня началось немецкое контрнаступление в Арденнах, и если интенсивная деятельность в воздухе и не была связана с внезапной атакой на земле, то каждая из них в отдельности была свидетельством того, что Гитлер, если он и предчувствовал поражение, намеревался сражаться до конца.
Прогноз погоды говорил о продолжении сплошной облачности и дождей. Чтобы летный состав не скучал от затянувшегося бездействия, канцелярия сержантской столовой организовала танцы. Наряду со служащими WAAF приезжали девушки из городка Бери-Сент-Эдмундс, но даже и в этом случае мужчин было больше, и это количество еще больше увеличилось, потому что присутствовал Диг в сержантской форме, позаимствованной для этого случая. Офицерам строго запрещалось посещать сержантскую столовую, кроме как по служебным обязанностям, и все мы думали, что появление там Дига в действительности больше чем шутка. Даже обычно молчаливый ворэнт-офицер Эверс, натолкнувшись на Дига, с усмешкой спросил его, не следит ли тот за своим экипажем. И добавил: "Или это они должны следить за вами?"
Среди нас, любителей, Эверс был профессиональным летчиком, ставшим пилотом еще в довоенные годы и налетавшим более двух тысяч часов. Хотя он начал боевую карьеру позже нас, но умудрился с профессиональной бесхитростностью выполнить больше боевых вылетов. У него их было тридцать против наших пятнадцати. Именно в тот момент, когда мы говорили с Эверсом, в столовую вошел Викарий, сопровождаемый нашим новым груп-каптэном. Они встали в дверях, в нескольких шагах от нас, и внимательно смотрели на танцующих, словно добрые родители на вечеринке детей.
– Что, черт возьми, мне делать? – спросил Диг в некотором замешательстве.
– Есть только один вход и, следовательно, только один выход, – произнес Эверс. – Вам необходимо отвлечь их.
Тонкое лицо Пола стало озорным.
– Смотрите, – сказал он. – Отвлекаю.
Сжимая в руке кружку пива, он направился к Викарию:
– Привет, сэр. Посещаете трущобы?
Викарий холодно смотрел на продолжавшего болтать Пола. Тем временем Диг, отвернув голову, проскользнул мимо Викария и исчез в двери. Но он не смог пройти незамеченным. Викарий развернулся и посмотрел ему вслед.
– Мой бог! – произнес он. – Он похож на Кленнера.
– Кленнер? – спросил груп-каптэн.
– Но если это был он, то он был одет в сержантскую форму.
– Удивительно, – заметил груп-каптэн.
Пол начал бочком осторожно отходить в сторону.
– Не покидайте нас, сержант, – сказал груп-каптэн.
– Но, сэр?
– У меня есть к вам вопрос.
– Да, сэр?
– Кто ваш шкипер, сержант?
Пол изобразил интенсивную попытку сосредоточиться. Наконец его хмурый взгляд просветлел.
– Это флаинг-офицер Кленнер, сэр.
– Я вижу, – произнес груп-каптэн. – Позвольте нам надеяться, что ваши будущие операции будут столь же успешными, как и эта.
– Да, сэр.
– Теперь идите.
Облачность немного рассеялась, и поступил боевой приказ. Список экипажей возглавляла фамилия Викария. Однако во время инструктажа перед дневным вылетом был получен приказ об отмене операции. На следующий день с теми же самыми экипажами в боевом приказе начался второй инструктаж, который снова был прерван из-за отмены вылета. Меньше чем через два часа пришло распоряжение быть в готовности для ночного рейда. Оружейники отчаянно разгружали часть бомб из бомбоотсеков, поскольку было сказано, что это должен был быть дальний полет с дополнительным запасом топлива. Распространился слух, что Викарий вычеркнул себя из боевого приказа, но это было неверно. Инструктаж начался ранним вечером, нашей целью должен был стать Лейпциг. Возможно, Викарий слышал о злых разговорах; он часто использовал местоимение "мы" и с небольшим ударением сказал: "Мы будем взлетать в 22.00".
Инструктаж почти закончился, когда прибежал дневальный: "Вас к телефону, сэр".
Викарий поспешно вышел. В пределах одной минуты он вернулся. Вскинув правую руку, он мрачно крикнул: "Отмена, парни!"
Перемешавшиеся крики облегчения и гул насмешек были ответной реакцией.
Второй отпуск экипажа начался непосредственно перед Рождеством, и Джордж, который собирался жениться, пригласил всех нас на свадьбу в Лидсе. Я был единственным, кто отказался, и причиной для этой, казалось бы, нелояльности по отношению к своему экипажу было желание провести каждую доступную минуту с Одри, которая все еще училась на курсах метеорологов в Лондоне.
Ежедневная угроза смерти сделала мою любовь к жизни еще более сильной, и временная отсрочка этой угрозы обострила мой любовный аппетит. Казалось, что все чувства усилились и увеличились; каждый час бодрствования был восхитителен, каждое тривиальное событие полно особого смысла.
Семь дней (прекрасных, за исключением сыпи, появившейся на моем лице) прошли, и седьмой ночью Одри шла вместе со мной к Ливерпуль-стрит-Стейшн. Это была унылая, темная станция, и слабые ароматы паровозного дыма, влажных шинелей и неизвестных супов витали под ее грязной крышей. Большинство мужчин были в форме, и женские лица выглядели напряженными, даже когда они улыбались. Нам невыносима была мысль о финальном прощании, когда тронется поезд, поэтому мы поцеловались, и она стремительно ушла. Я поднялся на платформу в противоположном направлении, и в соответствии с уговором ни один из нас не оглянулся назад.
Это была утомительная поездка, поезд достиг Бери-Сент-Эдмундс в два часа ночи. Я случайно встретил Рея, и мы пошли в поисках гостиницы, но все они были закрыты. Вместо того чтобы идти пешком десять километров до нашей базы, мы зашли в полицейский участок, где каждому из нас предоставили камеру и пару одеял. Я расположился на кровати и, уставившись на белые стены и вертикальные железные прутья, задавался вопросом: каково это – провести в подобном месте месяцы или годы?
Рано утром полицейские угостили нас чаем, и затем мы напросились, чтобы нас взяли в автобус, доставлявший на базу рабочих. Через четыре минуты после прибытия мы узнали, что экипаж включен в боевой приказ для вылета в это утро и что в предыдущем вылете эскадрилья потеряла самолет. Меня не обрадовала мысль о полете; кроме того, сыпь на лице вызывала ужасный зуд, и, вероятно, кислородная маска будет доставлять неудобство.
Обстановка в комнате для инструктажей показалась незнакомой, разбитой как бы на несколько фрагментов, словно множество не связанных между собой предметов и людей были временно объединены в бессмысленную смесь. Приказы отдавались и отменялись, и каждый, конечно, имел важное донесение для кого-то еще. Я был рад, когда инструктаж в конце концов был отменен, и не в последнюю очередь потому, что Диг и Джордж еще не вернулись из отпуска.
Я пошел в аэродромный медпункт в поисках мази, и там мне сказали, что сыпь была формой экземы. Мое лицо раскрасили марганцовкой в фиолетовый цвет и приказали остаться в госпитале. Как ходячий больной, я вставал в пять утра, чтобы помочь медсестрам, и ложился спать в шесть вечера.
Это было неожиданным и тревожным поворотом событий. Чтобы повидать меня, пришел Диг, и я сказал ему, что понятия не имею, как долго должен оставаться в госпитале, но если мое лицо будет хорошо реагировать на лечение, то меня могут выписать в течение нескольких дней. Меня волновала не экзема, а правило, что если человек пропускал более трех вылетов со своим экипажем, то он становился "запасным телом" и не мог завершить тур. Диг выслушал мои опасения и, когда я закончил, сказал: "Это прекрасная жизнь, если ты не расслабишься" – и ушел.
Вечером второго дня меня посетил весь экипаж. Он только что возвратился из налета на Фовинкель с запасным бомбардиром. Во время захода тот слишком долго копался, и самолет проплыл над целью с открытыми бомболюками, но так и не сбросил бомбы. "Сожалею, шкипер, – сказал он. – Ложный маневр. Зайдите снова, пожалуйста".
В этом месте рассказа лицо Гарри приобрело выражение, будто он проглотил кислоту вместо воды: "Парень, ты можешь вообразить? Заходите снова!"
Не проронив ни слова, Диг выполнил энергичный разворот над целью, все время под зенитным огнем, и когда начал второй заход, то обнаружил, что все другие бомбардировщики уже прошли и что все зенитные батареи уделяют исключительное внимание ему и его экипажу.
– Мы сказали ему, что он должен избавиться от них на сей раз, иначе... – произнес Пол.
– Ага, мы сказали ему! – со смехом подтвердил Джордж.
– И он сделал это? – спросил я.
– Он был слишком сильно напуган, чтобы не сделать этого, – сказал Диг.
Наш экипаж не имел того оборудования, что кружившие над целью бомбардировщики наведения, и я втайне был рад, что моя замена оказалась неэффективной. Какими бы ни были мои ошибки, я никогда не делал ложного маневра. Мне представлялось, что такое может быть после случившегося над Виттеном. Остальные продолжили боевые вылеты, а для меня каждый новый час бездействия, казалось, уменьшал мои движущие силы, и было крайне важно, чтобы они не угасли. Я не думал о страхе, который ощутил над Кельном и Виттеном, – по-видимому, некий защитный механизм в мозгу подавлял излишние страхи, – но я начинал все больше бояться следующего полета. Я походил на "Си-Чарли", отстающего от лидера, и если разрыв не удастся ликвидировать, то я упаду в воды, в которых не существует никакой авиационной спасательной службы.
В последний день года врач разрешил мне смыть с лица всю марганцовку и побриться. Я радостно намылил фиолетовую щетину и сбрил ее, а затем незамеченным прокрался из госпиталя, сел на свой мотоцикл и помчался на юг.
В Рождество я обещал Одри, что мы будем встречать Новый год вместе. Обещание я сдержал, но когда спустя двадцать восемь часов снова вошел в госпитальную палату, то обнаружил, что стал объектом всеобщего злорадства. Это было не только формальное обвинение в самовольной отлучке, но мной заинтересовался и полицейский констебль, который хотел побеседовать. И что было еще хуже, вчера ночью эскадрилья выполняла боевой вылет в Фовинкель, и один из наших самолетов был сбит. Никто не знал фамилию его шкипера, но все были уверены, что он был австралийцем.
Я шел на встречу с врачом с мрачными предчувствиями и, чтобы как-то объяснить свое отсутствие, сочинил небылицу о якобы имевшихся семейных неприятностях. Он внимательно выслушал, но не поверил.