Обед по случаю праздника был улучшенный. Итальянские офицеры - а их обедает человек 50 - пытались хором петь фашистские песни - "Джовинецца" и другие. Каждый пел соло и фальшиво - получилась какофония сверхъестественная, я в жизни не слышал подобного хорового пения. Потом пошли в штаб корпуса получать подарки, каждому пакет от женской фашистский организации. В моём пакете были тёплая бязевая рубаха, тёплые перчатки, тёплые носки, папиросы и шоколадка. Некоторые пакеты были вскрыты, содержимое частично изъято, судя по списку, в каждом пакете. Кроме того, выдавали отдельно по несколько коробок сардин, по две шоколадки, два пакетика румынских бисквит и дешёвое стило. Старшим в чине выдавали немного больше - таков, видно, обычай.
Солдаты нашего Уффичио получили семь пакетов подарков на 20 человек. Видно, остальное пошло на вольный рынок.
Накануне в Гомеле были сбиты два советских бомбардировщика, взяты в плен четыре красных авиатора. Был сбит также один английский самолёт. Немцы привезли в Гомель крупные противоавиационные пушки и несколько прожекторов - теперь в Гомеле стало около сорока орудий.
Получил из Рима открытку от Юренинского (он теперь Джурими), с ним в Риме Белин, ожидают из Испании ещё нескольких человек. Но они просидели в Риме девять месяцев и на фронт не попали.
На днях произошёл случай с соттотененте Де-Изола (майор югославский армии Островский), он командует казачьей сотней в Новой Белице. Островский - бывший кадет Русского кадетского корпуса в Югославии, 35-ти лет, майор югославской армии. Итальянские офицеры не пускали в убежище нескольких русских женщин, и Островский за них вступился. Итальянцы говорили, что убежище для них, а не для русских. Островский был на взводе, произошла перебранка, перешедшая в рукоприкладство. Островский потерял пистолет и один зуб. Его отдали было под суд, но без последствий. Вместо него казачьим отрядом командовать был назначен соттотененте Ди-Фонтани (югославский майор Фарафонов). Оба они были представлены к высшей награде за храбрость - серебряной медали. Я потом видел Фарафонова в Риме с медалью, но не знаю, получил ли её в результате и Островский. Русские офицеры в Югославии дрались до последнего, когда немцы наступали на эту страну, потом Островский был и в итальянском плену. Под арестом он опустился - погон один висит, пуговицы на мундире оторваны. Селиванов ему сделал замечание, и Островский мне потом жаловался: "Какое право этот маленький имеет делать мне замечания…"
Дивизион казаков формировался при итальянской 6-й армии, стоявшей на Дону: 1-й эскадрон - донцы, отряд Кампелло (по имени командира - графа Кампелло, итальянского офицера), и 2-й эскадрон, носивший название "Владимир Иванов" - в честь русского офицера-переводчика, убитого бомбой в Луганске. Солдаты - наполовину не казаки. Офицеры носили серебряные погоны со звёздочками. Содержание: капитан - 2500 рублей в месяц, тененте - 2000 рублей и соттотененте - 1500 рублей. Офицеры в Миллерово допускались в итальянское офицерское собрание, но вели себя неприлично - сморкались в скатерти и так далее. В Гомеле в наше офицерское собрание пришёл такой офицер из части, стоявшей в Новой-Белице, но итальянские офицеры отказались допустить его в свою среду. Этот офицер, ничтоже сумняшеся, пошёл на кухню, и повара дали ему поесть. На следующий день он опять явился обедать на кухню. Тогда итальянские офицеры запротестовали, сказав, что он к обществу итальянских офицеров не принадлежит, так как не прошёл через Военное министерство, как мы, например. Русские офицеры-переводчики возражали: "Вы наделали офицеров, а прав им не даёте!" Его хотели посадить снова на кухне, но мы выслали к нему Сладкова, и тот сказал: "Раз вы носите погоны русского офицера, то не имеете права обедать на кухне, а если хотите, то присылайте за обедом своего вестового". Тот говорит: "А у меня нет вестового". Сладков ему заявил: "Чтобы вас больше не было на кухне! Делайте, что хотите, но вы должны относиться с уважением к русским офицерским погонам!" Больше мы его не видели - тип и замашки старого русского унтера.
Кстати, после эвакуации итальянской армии из России казаков итальянцы вывезли в Италию - человек 300. Были они там в Падуе, устроили хор, оркестр, давали концерты. По слухам, воевали во время переворота, когда убили Муссолини, против немцев…
Против "Дома коммуны" огромный пустырь, там был какой-то завод, чуть ли не танковый, но остались лишь канавы фундамента, ни одного кирпичика - всё было растащено. В конце пустыря - симпатичный домик, где жили Островский и Фарафонов, там была масса книг, и они приносили их в Уффичио, там я прочёл "Морские рассказы" Станюковича. Вообще в домах много книг, много довоенных изданий.
Из "Дома коммуны" наше Уффичио перешло в здание, где помещается штаб корпуса. Это большой дом - бывший сельскохозяйственный институт, выкрашенный в нежно-розовый цвет. В Гомеле вообще все бывшие официальные советские учреждения почему-то розового цвета, тогда как "Дом коммуны" вымазан сажей. Наше Уффичио теперь подчиняется майору Рокка, заведующему транспортным отделом корпуса. Это настоящий офицер, который сделал бы честь любой армии. На днях штаб 8-й армии уехал в Италию, из Бобруйска уехали остатки разбитого 3-го корпуса. По слухам, в Бобруйске формируется русская часть, ею командует Слюсаревский, русский, майор югославской армии. По слухам же, в Германии русские части подчиняются бывшему советскому генералу Власову. Итальянцы формируют у себя русские национальные части, под русским трёхцветным флагом и с русскими погонами, в пику немцам.
Три ночи провели спокойно - не было налётов авиации. К нашему ужасу, возвратился из львовского госпиталя "губернатор" - A.A. Селиванов. К нашему удовольствию, в Киеве он простудился, и его отправили во Львов. Все были довольны, уверяли, что он больше не вернётся, что расстались с ним навсегда, но я уверен был, что он ещё может вернуться. Так и получилось: смотрим - на улице под окнами штаба корпуса бредёт с опущенной головой "губернатор" в сопровождении капитана (тот хорошо говорил по-русски, так как служил в Добровольческой армии - кажется, в Дроздовском полку), за ним денщик капитана несёт вещи. От нас присоединили к ним Селиванова (Сельви). "Губернатор" заявил, что раз Селиванов - его однофамилец, то обязан заботиться о нём! Передали нам его слова: "Полковник Риччи собрал всех русских и приказал, чтобы все обо мне заботились, а которые не заботятся, я им не забуду… В особенности не прощу Николаю Ивановичу Селиванову, моему однофамильцу…"
Нашли для него комнату. "Губернатор" изводил хозяйку тем, что весь день заставлял кипятить ему воду для чая. Как-то хозяйка ушла на базар, и "губернатор" решил попить чайку, стал на плите кипятить воду. Но вьюшка была закрыта, и весь дом наполнился дымом - прёт через окна и двери. На базаре кто-то из соседей сказал хозяйке, что её дом горит. Она потом пришла к нам и горько жаловалась на своего постояльца. И жалко бедную женщину, и смешно.
Кстати, когда в Екатеринославе "губернатор" был на квартире у какого-то самостийника-агронома, он иногда заходил к нам - а мы жили с "нашим" Селивановым в доме простого рабочего. Зашёл как-то разговор, а "губернатор" и вмешался: "На основании учения энциклопедистов Декара, Вольтера и других, на основании новейших данных психометрии и оккультизма…" Я его еле остановил:
- Александр Александрович, давайте поговорим об этом завтра…
Там же, в Екатеринославе, пришёл к нам и говорит: "Мой хозяин большевик и ваш тоже". Наш хозяин слышал, получилось конфузно…
Даже в Риме уже, после возвращения из России, когда зашёл разговор о нашем скором отъезде в Германию, Селиванов (Сильвано) опять заявил, что ему нечего беспокоиться, ему место губернатора обеспечено…
Апрель 1943 года
Наше Уффичио (контрразведка) перешёл в дом, где помещался штаб уехавшей в Италию 8-й армии. Мы занимаем большую комнату - это какой-то институт. Наш начальник - капитан Виола, и мы подчиняемся начальнику транспортного отдела корпуса майору Рокка. Транспорт теперь - вещь серьёзная, так как все окрестные леса кишат партизанами, которых насчитывают тысяч сорок. Немцы сами их фабрикуют. При немецком наступлении бежали в леса те, кто не успели эвакуироваться - евреи, комиссары, коммунисты. Приходят ночью в деревню и требуют у старосты хлеба, сала и прочего - попробуй им отказать! Через несколько дней приходят немцы, зажигают деревню со всех сторон, всех убивают. Когда немцы приходят на расправу в следующую деревню - она уже пустая, все бежали в лес к партизанам. Поезда ежедневно взрываются, на дорогах рвутся петарды, несмотря на то что через каждые полтора-два километра расположены посты с пулемётами. Прежде всего страдает немецкий транспорт.
Между тем из Гомеля ежедневно отправляются грузовики с продуктами в Клинцы, за 120 километров, но почему-то не нарываются на мины, поставленные партизанами. Как говорят, между итальянцами и партизанами заключено молчаливое соглашение о взаимном ненападении. Так это или не так, но не было ни одного случая, чтобы итальянские грузовики пострадали!
Мы, русские, приходим в отдел транспорта в 7.30 утра и сидим до 1.30 дня, идём в перерыве в офицерское собрание и потом снова приходим в 3.30 и сидим до 7-ми вечера. Пишем письма, рассказываем анекдоты, читаем книги. За отдельным столиком в углу сидит капитан-альпиец хорват Рендич (с красным галстуком - это боевое отличие полка), по-русски он не говорит, всё время что-то пишет. Когда мы возвратились в Италию, то в Риме встретились с ним, и он заговорил на прекрасном русском языке; вероятно, тогда он был приставлен следить за нами!
Распространился слух, что все офицеры славянского происхождения будут отправлены в Италию - вероятно, вследствие неудач на фронте им не доверяют. Нас это не касается, ибо мы "чистокровные" испанцы, мы на особом положении - у нас, русских, у каждого на мундире по два ряда ленточек испанских боевых орденов, какие имеются и у некоторых итальянцев, тоже воевавших в Испании.
В сущности, наша обязашшсть - контрразведка. Капитан Виола как-то подошёл ко мне и говорит: "Габриэли, постарайтесь больше ходить по домам, заводить знакомства и узнавайте побольше насчёт партизан". Я пошёл, встретил на улице какого-то гражданина, и он сообщил мне фамилии трёх парашютисток, сброшенных с красных самолётов в наших тылах, все три из Гомеля, и население их знает: Вера Ломако, Степенко и Валентина Гризодубова.
Капитан Виола нам показывал бумажку - донос на Фиакко, прибывший из Клинцов. Фиалковский там стал переводчиком в артиллерийской части. В доносе говорилось, что сотгетененте Фиакко ведёт знакомство с местными жителями, бывает у них в домах. Мы только посмеялись над этим. Капитал Виола питает к нам, русским испанцам, особенную симпатию, он отстоял нас, просив, чтобы нас никуда не посылали, а оставили при нём. Как-то он обратился ко мне: "А у вас есть денщик?" - "Нет, господин капитан!" - "А кто вам сапоги чистит?" - "Я сам". - "Хотите, я вам дам денщика?" Но я отказался. Сладков и болгарин Стефани имеют одного денщика на двоих, но ему делать нечего.
Капитан Виола любит петь "Колыбельную песню" - с сицилийским акцентом: "Шпи, мой ангел, тихо, шладко, пешенку спою…"
У меня кончилась сапожная мазь, и я узнал, где её можно купить. Около моей квартиры в доме одна комната забита итальянскими продуктами: ящики с папиросами, галетами и прочим казённым добром. Откуда всё это? Продавец меня честно предупредил, что мазь портит кожу, и действительно, через несколько дней ботинки были в мелких трещинах.
За март месяц на Гомель было сделано 24 налёта советской авиации: было сброшено 700 бомб на город и 300 на предместья. Разрушено около 300 домов, повреждено около 600.
14 апреля. Ночью был налёт авиации - 6 самолётов, сброшено 55 бомб, 19 домов разрушено и 29 повреждено. За две недели в столовой после ужина было кино, уходить нельзя. Сеанс продолжался и во время налётов, пока провода не были порваны и не наступала темнота. Я тогда выходил в коридор и со второго этажа "Дома коммуны" наблюдал взрывы, прожектора и стрельбу артиллерии. Раз как-то я наблюдал со своей квартиры, как немецкие зенитчики сбили один самолёт - обыватели пришли в восторг: "так ему и надо, с…у сыну!" Должен сказать, что итальянские офицеры вели себя во время налётов превосходно. Как-то раз, когда провода были порваны и наступила темнота, солдаты подали свечи, и офицеры с хохотом вытащили из-под стола хозяина собрания, офицера.
В темноте расходились по домам - мне близко было, дверь в дверь.
На следующий день опять налёт: 45 бомб, воронки такие, что двухэтажный дом может свободно спрятаться. Налёт был с 8.30 до часу ночи.
16 апреля 1943 года. Мой день рождения - 46 лет, никак не праздновали. Утром в собрании по приказу свыше явились все офицеры - около 50 человек. Пришёл начальник штаба корпуса полковник Альмечи и сказал: "Распространяются неправдоподобные слухи о нашем скором отъезде в Италию. Кто из офицеров слышал - выйдите". Никто не вышел, хотя об этом шли бесконечные разговоры за столом. Полковник заявил: "Вы недостойны звания офицера… Что, вы хотите, чтобы я за стол сажал с вами карабинеров?" Повернулся и ушёл. Офицеры взяли лист бумаги и написали: "мы ничего об этом не слышали" - и все подписались. Потом составили новую версию: "Все слышали, но никто на это внимания не обратил" - и опять подписались. Болгарин Стефани заявил, что "русские переводчики якобы ничего об этом не слыхали и ничего не знают". Тогда все офицеры и мы тоже запротестовали и сказали совершенно резонно: все вместе едят, и все должны нести одинаковую ответственность. Больше всех волновался Сладков, хотя ни слова по-итальянски не понимает, но его успокоили, что, мол, это не наше дело, наша обязанность - слушать, наблюдать и молчать… Еле успокоили.
Видел брошюру, изданную Итальянским военным министерством - "Новое в военном деле за границей" - три таблицы в красках новых советских военных форм (солдатские, офицерские и генеральские погоны, как в Императорской армии, лишь маленькая разница в количестве звёздочек).
После обеда по наряду был в театре около вокзала - был какой-то немецкий праздник, и послали итальянских представителей. Шла какая-то оперетта, играла знаменитая немецкая артистка Лили Даговер (я её видел в фильмах) - на сцене артистка раздевалась почти догола. Старшие офицеры, начиная с капитана, говорят младшим "ты", но к нам никто на "ты" ни разу не обращался.
Островского (де-Изола) вызвали в Бобруйск на суд по делу об инциденте с итальянскими офицерами в убежище. Говорят, что суд может присудить его к разжалованию и к заключению в тюрьму. Но, по сведениям, все наказания отбываются после окончания войны. Арест не отбывается на гауптвахте, а делается вычет из жалованья.
22 апреля. Страстной Четверг. В этом году православная Пасха совпадает с католической. В церковь пойти нельзя, так как приходится высиживать положенные часы в Уффичио. Есть приказ: мы вскоре уезжаем в Италию, а вместо нас, возможно, прибудет броневой корпус. Тогда почему же начальник штаба корпуса несколько дней назад угрожал сажать за обедом карабинеров? В приказе говорится, что итальянцы хорошо обращаются с населением, у которого создалось самое лучшее мнение о них. Но все должны помнить, что население - это одно, а существует страшный враг - коммунизм. Мы все должны были расписаться в прочтении этого приказа. Не составляло секрета, что итальянские части, стоящие в окрестностях (Клинцы), уже не боеспособны и заключили нечто вроде перемирия с партизанами: мы вас не трогаем, не трогайте и вы нас. Вокруг здания штаба корпуса - окопы для защиты от партизан, патрулируют парами карабинеры в своих наполеоновских шляпах, усилены караулы.
Вчера вечером на наших глазах был сбит советский бомбовоз, упал в 40 километрах, лётчики - 6 человек - погибли, было 5 бомб по 500 кило. Жители, наблюдавшие за обстрелом самолёта зенитками, были опять в восторге.
25 апреля - Пасха. Ночью пасхальной службы не было - перенесена на 5 часов утра. Я отстоял всю службу в соборе: большой хор, пел хорошо. Собор уже восстановлен - при красных там был склад. Я был единственным из итальянских офицеров, было ещё несколько итальянских солдат - не знаю, какой они нации. Тёплая весенняя ночь, я был в одном мундире, без шинели. Было много народа и около церкви, как в старое время, освящение куличей и яиц. Вернулся домой, похристосовался с хозяевами, сели за стол. Мне удалось сэкономить литр вина, хозяева достали водки, я вынул несколько коробок сардин. Очень трудно было достать бутылку для вина: наш один был на квартире у полицейского, который был занят изготовлением самогона, заполнил все бутылки, и мне удалось выпросить одну, а он приготовил бутылок тридцать самогона. От непривычки я "устал" и лёг отдохнуть на диване, положив пистолет под подушку.
Обед в офицерском собрании был улучшенный, много было вина и ликера. Мы подвыпили, как и все, но потом нам показывали донос, что все русские были на Пасху пьяны. Наше начальство только посмеялось, так как все итальянцы были на взводе, как и мы. Как приятно было провести Пасху на родной земле! Все одеты хорошо, все радостны. Ни утром, ни вечером я на службу не пошёл - без последствий.