Обороной мощной крепости руководил молодой кондотьер Бартоломео Алвяно, зять Орсини, невероятно уродливый, но зато самый храбрый человек в Италии. Вопреки папе после трудного боя на башнях крепости развевался французский флаг. Хуан издали изучает крепость с пятью башнями, являющимися памятником человеческой гордыни. Стоя лагерем у осажденной крепости, Хуан Гандийский, должно быть, размышляет над тем, насколько неудобно будет чувствовать себя под дождем без золотых украшений. Раздраженно вздыхая, он составляет нелепые, ребяческие планы кампании и издает указы, убеждающие врага дезертировать и предавать своих командиров. Осажденные в крепости бывалые воины только смеются над такими наивными действиями. Эхо этих насмешек раскатилось по всей Италии, что нимало не заботило Хуана. А вот папа пришел в ярость и замучил приказами свою ленивую армию. В конце концов папская армия переходит в наступление на крепость Тревиньяно, расположенную к северу от Браччано. После захвата крепости приходится применить силу, чтобы развести наемников герцога Урбинского и Хуана Борджиа, отчаянно сцепившихся из-за трофеев. А тем временем нанятая на французские деньги армия под командованием Джулио и Карло Орсини атакует папские войска. В этом бою герцог Урбинский вел себя с присущей ему храбростью, но в итоге был захвачен в плен. Герцог Гандийский слегка ранен и, используя это в качестве аргумента, почему не может продолжать боевые действия, самостоятельно удаляется в безопасное место. Лишенные командиров папские войска отступают, и враг тут же освобождает осажденную крепость.
Когда это известие достигает Рима, папа не в силах сдержать гнев: неистовствует, произносит обвинительные речи и объявляет, что лично примет участие в войне. Но по зрелом размышлении он понимает, что сейчас не тот момент, чтобы пытаться изменить ход событий, и будет гораздо лучше согласиться на мирные условия и принять предложение Орсини, согласно которому папа получает крепости Черветери и Ангвиллара и 50 тысяч золотых дукатов. Папа делает вид, что забыл о герцоге Урбинском, и оставляет его в качестве пленника в замке Сориано, где герцог терпеливо ждет, пока семья внесет за него выкуп.
Хотя в Риме появились иронические объявления с просьбой ко всем, кто имеет хоть какую-нибудь информацию о некоей армии церкви, сообщить ее герцогу Гандийскому, сам герцог, ни о чем не тревожась, возвращается к привычному времяпрепровождению, связанному с любовными приключениями и всякого рода празднествами. По счастливой случайности окончание войны совпало с началом Масленицы, так стоило ли отказывать себе в удовольствии? К тому же было бы обидно не привлечь к себе внимания больших, смеющихся глаз Санчи Арагонской, единственной женщины, которая могла оказать поддержку и подбодрить недобросовестного завоевателя. Неясно, что на самом деле произошло между родственниками. Возможно, Санче надоел кардинал Валенсийский в качестве повелителя и господина или ее побудила любовь играть с огнем, а может, она посчитала это хорошей местью своему свекру. Какими бы ни были ее мотивы, она, похоже, откликнулась на заигрывания Хуана. Между тем папа был настолько ослеплен любовью к сыну, что даже не сделал попытки обвинить его в недавнем поражении; сына, безусловно, постигла неудача, но он вскоре исправит положение.
Чезаре, надеявшийся, что после позорной кампании отец несколько охладеет к Хуану, вскоре понял, что сильно заблуждался. По правде говоря, Чезаре стал чувствовать больше, чем прежде, любви и благодарности со стороны отца, но Хуан остался "любимым", тем, кто, предположительно, в будущем покроет военнойславой имя Борджиа. Итак, в 1497 году в папском окружении назревали трагические события.
С мая по декабрь 1496 года папа предпринимал неоднократные попытки вернуть Джованни Сфорца в Санта-Мария-ин-Портико. Несмотря на неудачу, он по-прежнему считал, поскольку оплачивал его содержание, что Сфорца работает на него. В ноябре 1496 года папа приказывает Сфорца объединить его войска с армией герцога Гандийского, чтобы выступить против Орсини. Джованни Сфорца прибег к испытанному способу: собрал несколько солдат, но, вместо того чтобы отправить их из Пезаро, направил к папе канцлера Джеромино с объяснением причины своего бездействия. Александр VI подыграл зятю и в письме от 30 декабря 1496 года признал его объяснения, оправдания и выказал свое полное доверие. Это письмо служит явным свидетельством того, что папа был сильно озабочен тем, чтобы вернуть зятя в Рим, и, очевидно, надеялся обезоружить его доброжелательным отношением. Когда выдался подходящий момент, а именно 5 января 1497 года, папа отправил Джованни Сфорца короткое письмо с требованием прибыть в Рим в течение пяти дней. Джованни, как он написал герцогу Урбинскому 15 января, оказался в трудном положении и опасался, что "вызовет сильное негодование Его Блаженства". В конце концов он все-таки отправился в Рим.
Папа и братья Борджиа превзошли себя "в демонстрации нежных чувств и сердечности", чтобы добиться возвращения Джованни Сфорца в Рим. По словам одного из очевидцев, теперь Лукреция была "очень счастлива и сходила по нему с ума". Я уверена, что выражение "сходила с ума" несколько преувеличено, но она, должно быть, вела себя как "в высшей степени достойная дама"; во всяком случае, так описывали ее относящиеся наиболее предвзято к семейству Борджиа современники. Вероятно, ее обрадовало возвращение мужа, благодаря которому восстанавливалось положение, принадлежащее ей по праву; на приемах и во время различных церемоний ее муж занимал почти такое же высокое положение, как Хуан и Чезаре. Присутствие Джованни Сфорца было отмечено на папских церемониях, как, например, обряд очищения (2 февраля). Он также участвовал в церемониальном кортеже, организованном в связи с официальным приемом Гонзальве де Кордова. Джованни был среди тех, кто 22 марта следом за герцогом Гандийским принимал благословенную пальмовую ветвь на ступенях папского престола. Мирная обстановка, если Джованни не зевал и смотрел в оба, должна была дать ему пищу для размышлений; а он имел причины для того, чтобы внимательно присматриваться ко всем изменениям в политической ситуации. Папа не мог простить Сфорца союза с французами, и они определенно теряли влияние в Риме. Хотя кардинал Асканио вел открытую борьбу, лично пытался умиротворить папу и даже временами, занимаясь самообманом, полагал, что вернул свое прежнее положение вице-папы, становилось все более очевидно, что интересы Борджиа и Сфорца лежат в диаметрально противоположных плоскостях.
Утром в Страстную пятницу граф де Пезаро, поднявшись на рассвете, пришел к жене. Он коротко объяснил Лукреции, что собирается отправиться на исповедь в церковь Святого Крисостомо в Трастевере или в Святого Онуфрия, а затем в честь праздничного дня совершит паломничество в семь церквей в округе. Однако вместо этого он в сопровождении небольшого эскорта покидает Рим. Перевалив Апеннины, он мчится домой, в Пезаро. Джованни пребывает в состоянии ужаса и, по его собственным словам, "измучен быстрой ездой". Короче, он сбежал. Моментально распространились слухи об отравлении; якобы яд был в некоторых подарках, полученных Джованни. Подтверждения этим слухам мы находим в летописях Пезаро, в которых и Бернардо Мональди, и Пьетро Марцетта намекают на то, что Борджиа планировал избавиться от Джованни Сфорца. Мональди, цитируемый всеми биографами Лукреции, рассказывает историю о том, как некий Джикомо, слуга Джованни Сфорца, по приказу Лукреции спрятался за креслом в ее комнате и слышал разговор между Лукрецией и Чезаре, который не оставлял сомнения в том, что Борджиа намеревались убить Джованни Сфорца. После ухода Чезаре Лукреция наказала слуге доложить об услышанном разговоре своему господину. Безусловно, рассказ кажется излишне показным, неестественным, но это не повод, чтобы списывать его со счетов: чего только не происходило в истории человечества. Однако есть одна странность. Лукреция видела мужа в течение всего дня, а он зашел к ней только перед самым отъездом; так по какой же причине она воспользовалась столь сложным способом, чтобы предупредить его о грозящей опасности? Храбрость не входила в число достоинств графа де Пезаро, и на него следовало надавить, чтобы он сбежал из Рима. Рассказ другого летописца не столь драматичен. По его словам, папа обдумывал два варианта: или разлучить Джованни с женой, или убить его, но, "предупрежденный женой, граф ускакал в Пезаро". Важно отметить совпадения свидетельств этих летописцев в том, что Джованни узнал о заговоре Борджиа от Лукреции, а это показывает, что оба летописца, изучившие доказательства и сделавшие записи через несколько лет после описываемых событий, пришли к убеждению, что Лукреция была невиновна и даже приняла сторону мужа. "Что касается подозрений в отравлении, то я не вижу никаких оснований считать их правдивыми", – спустя несколько дней после бегства графа писал один из заслуживающих доверия информаторов, архидьякон Дж. Лусидо Катанеи. Это событие всколыхнуло весь римский двор; создавалось впечатление, что теперь последует ряд непредвиденных событий. Наблюдатели следили за атакующими маневрами папы и оборонительными – графа, и самые компетентные из них были убеждены, что Джованни Сфорца никогда не вернется в Рим. Но если мы оставим в стороне вопрос с отравлением, то, спрашивается, с чем тогда связан внезапный отъезд графа?
В Великую субботу секретари Сфорца, оставшиеся в Риме, нанесли официальный визит миланскому послу Стефано Таверно и сообщили ему об отъезде своего господина, который они объяснили его "недовольством" в отношении тестя. В тот же день, делая отчет о состоявшем разговоре для графа Миланского, Таверно пишет, что у него создалось впечатление, что нечто более серьезное лежит в основе этих объяснений, что-то связанное "с отсутствием скромности у его жены", которое привело графа де Пезаро в "состояние серьезного недовольства…". На этом сообщение заканчивается. Уже после отъезда графа Лукреция получила его письмо, в котором он решительно настаивал на том, чтобы жена воссоединилась с ним в Пезаро во время Пасхальной недели.
В Пезаро Джованни Сфорца почувствовал тоску и одиночество в собственном дворце, который маленькая графиня оживляла своим присутствием всего лишь в течение двух лет. Он ждал ее, поскольку ему хотелось верить, что она приедет в Пезаро. Когда Людовико Моро обратился к нему с просьбой дать объяснения своему бегству из Рима, Джованни ответил, что отправит послание с секретным курьером, но не раньше, чем получит ответ из Рима, – подразумевался ответ от Лукреции. Он на самом деле был выведен из равновесия, если мог поверить в такое неправдоподобное событие, как приезд Лукреции, поскольку папа ни за что не позволил бы дочери последовать за мужем, оставив его, оскорбленного в лучших чувствах, в одиночестве в Ватикане. Вместо Лукреции в Пезаро 1 апреля прибыл мессир Лелио Каподиферро, доставивший четкий и обдуманный папский приказ, датированный 30 марта: "Ваша мудрость может подсказать Вам, как глубоко ранил нас Ваш неожиданный отъезд из города… По нашему мнению, такой поступок ничем не загладить. Мы взываем к Вашим лучшим чувствам, и если Вы хотите сохранить свою честь, то должны быть готовы немедленно вернуться". Сфорца, находясь на расстоянии, ощущал себя в безопасности и резко ответил, что жена должна быть отправлена к нему. Папа объяснил, что Джованни никогда не увидит жену, если откажется вернуться в Рим, и предупредил, чтобы зять даже не пытался сопротивляться приказу.
В полной уверенности, что герцог Миланский и кардинал Сфорца окажут ему поддержку, граф де Пезаро, отправив им письма, написал ответ Александру VI. Джованни Сфорца не осознавал того факта, что политические интриги вынудят его родственников действовать несправедливо по отношению к нему. Сложившаяся ситуация ставит Сфорца в трудное положение, и он отделывается устными заверениями, дабы сохранить, насколько возможно, нейтралитет и выиграть время. Оба, герцог и кардинал, требуют дальнейших объяснений таинственного бегства своего кузена; этот вопрос граф де Пезаро упорно обходил стороной. Но вот 12 мая он сообщает герцогу Миланскому, что, когда Асканио совершит паломничество в Лорето, как он это обещал, то он, Джованни, сообщит все, что с ним произошло, "и я сделаю это вопреки моему нежеланию выносить это дело на всеобщее обозрение". Что же это за такое личное "дело"? Скрытность графа де Пезаро и его упорное молчание наводят на мысль, что он уже пришел к определенному заключению и опасается последствий, если вымолвит хоть слово. Возможно, это связано с тем, что Таверно сообщил о его жене – "отсутствие скромности", и, кроме того, нам следует вспомнить намеки, сделанные Скалона в мае 1496 года.
Тем временем Александр VI, видя бессмысленность своих призывов и распоряжений, чтобы раз и навсегда решить проблему, отправил в Пезаро Фра Мариано Дженацано, последователя учения Августина и главного врага Савонаролы. Он был красноречивым проповедником, чересчур законником, чтобы стать хорошим священнослужителем, и наиболее пригодным для такого рода дел. Стоило ему только увидеть этого посланника папы, как Джованни Сфорца тут же догадался об очередной идее Александра VI – разорвать его брак с Лукрецией. Папа, чтобы упростить дело, предложил Сфорца две альтернативы. Согласно одной граф де Пезаро должен объявить, что никогда не имел брачных отношений с женой, а согласно другой, что свадьба не имела юридической силы, поскольку формально Лукреция не была освобождена от брачных обязательств с Гаспере де Просида. Как папа объявил Асканио Сфорца, его цель заключается в том, чтобы "вышеуказанный синьор никогда не воссоединился с вышеуказанной мадонной Лукрецией, которую он собирается отправить в Испанию".
Пока Джованни Сфорца выслушивал предложения папы, Лукреция внезапно осознала, какая осуществляется жестокость. Мы не знаем, о чем она думала, что планировала, собиралась ли воссоединиться с мужем или действовала в качестве посредника между мужем и отцом с братьями. Возможно, она решила, что для них с мужем проще согласиться на развод, и, вероятно, дала согласие, поскольку 26 мая папа подписал бреве и отправил Фра Мариано в Пезаро с предложением признать брак недействительным. Лукреция, бесспорно, пережила кризис и неожиданно 6 июня вместе со своим окружением отправилась в монастырь доминиканских монахинь Сан Систо (он существует и поныне), который становился прибежищем молодых знатных женщин, желавших отказаться от блеска и суеты мира. В те времена малярия особенно свирепствовала в этой части Рима, и болезненные молодые женщины подвергались риску навсегда расстаться с жизнью, но страх смерти, похоже, не довлел над монахинями. Обитательницы Сан Систо были спокойны и, более того, уверены, что их обязанность – оставаться спокойными, и с помощью работы, музыки, размышлений и молитв они добились той возвышенности чувств, которые можно найти только в монастыре. Сан Систо был одним из редко встречающихся женских сообществ, построенном на принципах соблюдения строгой иерархии. Прибытие Лукреции со свитой нарушило ежедневный распорядок, поскольку настоятельнице пришлось заниматься вновь прибывшими, и привнесло мирские страсти в стены монастыря. Но нельзя было и помыслить, чтобы запереть дверь перед дочерью папы римского!
Ходили слухи, что Лукреция хотела стать монахиней. Люди говорили, что она ушла в монастырь, не сообщив об этом отцу – "insalutato hospite", как сказал Донато Аретино. Но Александр VI заявил Асканио Сфорца, что сам отправил дочь в Сан Систо, "поскольку это духовное и весьма подходящее место", и ему бы хотелось, чтобы она оставалась там до тех пор, пока ее муж не примет решение. Если это так, то почему 12 июня он направил вооруженный отряд, чтобы забрать Лукрецию из монастыря? "Папа отправил за ней стражу, чтобы иметь рядом с собой", – сообщает нам Катанеи. Заслышав топот лошадей и бряцанье оружия, сердца сестры Серафино, сестры Паулины, сестры Черубины и сестры Сперанцы учащенно забились; со стражей разговаривала настоятельница, сестра Джиролама Пичи, толковая и мужественная женщина. Мы понятия не имеем, что она говорила и делала, чтобы отправить восвояси папскую команду; известно лишь, что Лукреция осталась в монастыре.
Молитвы помогли ей забыть конфликты и борьбу с пылкими мужчинами, среди которых она оказалась по воле рока. Вероятно, спокойствие, царящее в изгнании, вселяло в Лукрецию надежду, что она, возможно, будет забыта. Но пока она скрывалась за монастырскими стенами, тайны ее жизни являлись главной темой дипломатической корреспонденции и занимали умы придворных.
Глава 4
Тайны и преступления
Фра Мариано путем изматывающего обе стороны спора подготовил Джованни Сфорца к решению о расторжении брака. Граф де Пезаро упорно настаивал на своем, не желая сдавать позиций, но ледяной тон монаха, в высшей степени владеющего искусством полемики, не только пугал, но и действовал на Джованни раздражающе, и он шаг за шагом сдавал позиции. В конце концов, он попросил неделю на размышления и отправился в Милан посоветоваться с герцогом Людовико.
Вероятно, тогда же Лукреция обратилась к папе с просьбой начать дело о разводе в соответствии с указом Григория IX, который гласил, что женщина, если брак не был консуммирован, может обращаться с просьбой о разводе по истечении трех лет. Лукреция написала свое обращение на латыни, и до нас дошли лишь несколько фраз, цитируемых пристрастными особами, но этих фраз достаточно. Лукреция написала, что "in eius familia per triennium et ultra translata absque alia sexus permixtione steterat nulla nuptiali commixtione, nullave copura carnali conjunxione subsecuta, et quod erat parata jurare et indicio obstetricum se subiicere".
Лукреция собственноручно подписала прошение. Хочется думать, что она поступила так для восстановления мира и спокойствия.
В Ватикане Асканио Сфорца осыпали обвинениями и упреками в адрес родственника. Причем не только папа, который поклялся, что скорее готов пострадать "самым страшным образом", чем вернуть Лукрецию Джованни, но и герцог Гандийский и кардинал Валенсии, которые "позволили себе в самых жестких словах подтвердить, что никогда не согласятся вернуть сестру тирану Пезаро". Асканио Сфорца выслушивал нападки с холодной бесстрастностью политика, считавшего, что терпеливость – лучшая стратегия. В любом случае и он сам, и Людовико Моро уже отказались от своего провинциального кузена, пожертвовав им ради хороших отношений с папой. Они сделали вид, что поддерживают его доводы, но лишь для того, чтобы внушить Борджиа, что не только у них есть воля.