В то время Александр VI занимал сильную позицию и со свойственной ему энергией гнался за славой для своего сына Хуана. Он объявил 7 июня в консистории, что намеревается передать во владение своему сыну и его потомкам город Беневенто и относящиеся к нему крепости. Все кардиналы, за исключением Пикколомини, согласились, поскольку понимали, что сопротивление бесполезно. Но испанский посол мыслил иначе. Жертва неукоснительного выполнения долга, он бросился к ногам папы, умоляя его не отчуждать церковное имущество. Александр VI помрачнел, однако достаточно благожелательно объяснил, что данное владение не слишком большое и однажды уже было продано в частное владение во времена Николая V. Поскольку посол продолжал настаивать, что такая передача послужит "плохим примером", папа, вспылив, крикнул: "Встаньте на ноги!" – и отложил обсуждение до тех пор, пока дерзкий испанец, посмевший защищать от него имущество церкви, не удалился.
Следовало ожидать, что безграничной любовью папы к Хуану воспользуются политические партии, которые попытаются использовать молодого герцога в своих целях.
Первым оказался предприимчивый кардинал Асканио. Для миланцев было бы редкостной удачей, если бы удалось склонить Хуана на свою сторону. Поскольку герцог настолько груб и инфантилен, что ни один нормальный человек не может с уверенностью предсказать его возможные действия, то вполне возможно, что усилия кардинала Сфорца не увенчаются успехом, но это никак не скажется на его соратниках. В то время как кардинал Сфорца изъяснялся на языке, принятом в среде политиков, герцогу Гандийскому был известен единственный язык – язык самовлюбленности и тщеславия, без единого признака интеллекта. Один эпизод, случившийся в начале июля 1497 во дворце вице-канцлера, прекрасно иллюстрирует их отношения.
В один из вечеров кардинал Сфорца устроил большой прием, на который пригласил много знатных гостей, включая герцога Гандийского. Поскольку у Хуана был хорошо подвешен язык и он был уверен в своей неприкосновенности, то начал высмеивать гостей и даже дошел до того, что назвал их обжорами. Один из гостей настолько оскорбился, что намекнул на незаконное происхождение герцога. Хуан тут же подскочил к нему, но, вместо того чтобы, как ожидалось, завязать драку, демонстративно покинул зал в поисках отца. Александр VI поступил невероятно жестоко. Невзирая на неприкосновенность кардинала Асканио, он отправил стражу, которая ворвалась во дворец и схватила незадачливого гостя, которого тут же повесили.
Трудно объяснить столь примитивное понимание мести и такую инстинктивную реакцию Александра VI, способность которого не обращать внимания на слухи и клеветнические выпады в свой адрес была общеизвестна. Рим – свободный город, говорил он. Но оскорбление, нанесенное непосредственно герцогу Гандийскому, должно быть, нанесло столь сокрушительный удар по гордости и отеческой любви, что в ответ он продемонстрировал собственное превосходство, причем весьма жестоко. К Хуану вернулась прежняя амбициозность, его пьянила собственная значимость, и, несмотря на предостережения отца, он безрассудно ввязывался в бесконечные любовные романы. Прошел слух, что, помимо дружбы с Санчей, он влюбился в дочь графа Антонио Марию делла Мирандола, знатную и красивую девушку из Феррары, и собирался добиться ее любыми способами. Нам неизвестно, преуспел ли он в этом, так как девушку хорошо охраняли. Тем не менее, кажется существенным, что синьор из семейства кардинала Сфорца, которому эта девушка была обещана в жены, да еще и с большим приданым, отказался от свадьбы, хотя и был влюблен в девушку.
Калейдоскоп развлечений и любовных приключений Хуана продолжался до 14 июня. К этому моменту Лукреция уже неделю находилась в Сан Систо. В один из вечеров Ванноцца Катанеи устроила большой прием для своих сыновей. Такие встречи не были случайными; Ванноцца довольно часто собирала своих детей за столом. Было начало лета, Ванноцца устроила прием не во дворце, а в саду, расположенном между церквями Сан Марино-дель-Монти и Санта Люсия-ин-Цельсе, и пригласила Чезаре, Хуана, кардинала Борджиа Монреальского и нескольких близких родственников. Ванноцца все еще была красива. Ужин, видимо, проходил в приятной обстановке. Чезаре в мирской одежде демонстрировал вкрадчивые, "бархатные" манеры. Герцог Гандийский, с его хвастовством и бравадой, которые всячески поддерживали подданные и домочадцы, был героем вечера до тех пор, пока внезапно рядом с ним не появился человек в маске. Никто, казалось, не воспринял всерьез вновь прибывшего; гости продолжали повествовать о своих любовных приключениях. Ужин затянулся, и было уже поздно, когда все распрощались с Ванноццей и отправились по домам. Разбившись на небольшие группы, они двинулись в Ватикан. Дойдя со всеми до дворца кардинала Сфорца в квартале Понте, герцог Гандийский, не обратив внимания на совет взять с собой вооруженную охрану, прихватил слугу и, сопровождаемый мужчиной в маске, канул в ночи, отправившись на таинственное свидание. Последнее, что услышали родственники Хуана, был отголосок смеха молодого человека. Остановившись на Пьяцца-дель-Эбрей, герцог приказал слуге: если в течение ближайшего часа он не появится, вернуться домой. В этот час в Риме царили тишина и темнота, дома были крепко заперты на засовы. Тут и там мелькали еще более страшные, чем темнота, призрачные тени, попадавшие в желтый круг света, отбрасываемого фонарем. Слуга, ждавший на пустынной, маленькой площади, чувствовал себя крайне некомфортно, опасаясь всех блуждающих в ночи. Герцог Гандийский исчез в темноте, чтобы встретиться с собственной смертью.
Начинался следующий день. Мысли папы были заняты королевской коронацией в Неаполе, вызванной неожиданной смертью короля Феррандино (который, по слухам, умер по причине чрезмерной любви к жене и тете, Джованне Арагонской). Утро прошло в обычных делах; герцог Гандийский не появлялся. День тянулся медленно, и испанцы сообщили папе, что Хуан все еще не вернулся. Понтифик слегка встревожился, но утешил себя мыслью, что, как уже бывало, сын задержался в доме какой-нибудь известной красавицы и решил остаться там до сумерек, чтобы выйти незамеченным, – папа первым бы одобрил подобную предосторожность. Яркий июньский день кажется папе мучительно-долгим, и, когда наступает ночь, он начинает всерьез беспокоиться. Испанцы патрулируют улицы со шпагами наголо, чтобы вселять ужас в горожан, и на случай, если кланы Орсини и Колонна, всегда готовые использовать любые беспорядки в своих интересах, покинут крепости. Начались поиски. Первым нашли смертельно раненного слугу, который был не в состоянии говорить. Это явилось несомненным доказательством, что герцог Гандийский мертв. Поиски продолжались, город был прочесан вдоль и поперек, и в конце концов был найден лодочник-далматинец, который все рассказал.
Его звали Джорджио, и он проводил ночи в лодке на Тибре, прячась в камышах, – охранял поленницу дров, стоявшую приблизительно у больницы Святого Иеронима Славонского, у моста Рипетто. В ночь с 14 на 15 июня он видел двоих мужчин, внимательно изучавших дорогу к больнице и прилегающую к нему территорию. Затем они исчезли, а вскоре вновь появились и дюйм за дюймом еще раз осмотрели все вокруг. Потом он увидел, как появился мужчина на белой лошади, за его спиной было перекинуто тело, которое с двух сторон поддерживали слуги. Всадник подскакал к реке, развернул лошадь и отдал приказ; после чего слуги столкнули тело с крупа лошади и бросили в воду. Лодочник услышал характерный всплеск и отчетливый голос всадника, который поинтересовался, сделано ли все должным образом. "Да, повелитель", – ответили слуги. Всадник повернулся к реке, бросил взгляд на медленно текущую воду и что-то там увидел; это был плащ мертвеца, раздувшийся подобно траурному парусу. Он приказал затопить труп и наблюдал, как слуги забросали "мишень" камнями. Когда вода поглотила мертвеца, мужчины исчезли, и опять наступила тишина. Лодочника спросили, почему он тут же не сообщил о случившемся. Он не придал этому большого значения: он и раньше видел по меньшей мере сотню тел, сброшенных в реку, и никто не поднимал из-за этого шума.
Папа был вне себя. Он не желал верить, что Хуан умер, и вопреки всему ждал более очевидных доказательств. Сотни сетей забрасывали в Тибр, тысячи глаз внимательно изучали их содержимое, и уже ночью выловили изуродованный труп герцога Гандийского с вырванной гортанью, в тине и прицепившемся мусоре. Его отнесли в замок Сант-Анджело, раздели, обмыли, обрядили в парадные одежды и ночью в сопровождении печальной толпы скорбящих домочадцев, священников, аристократов и испанцев перенесли и похоронили в церкви Санта-Мария-дель-Пополо. Странный кортеж в свете ста двадцати факелов поспешно отъехал от замка Сант-Анджело, и, по словам очевидцев, над толпой неслись стоны и молитвы, а из темных окон замка звучал крик папы, взывавшего к умершему сыну. В Санта-Мария-дель-Пополо тело положили в часовне у правого нефа, где уже покоился первый герцог Гандийский. Во времена правления Юлия II они были перевезены в место окончательного захоронения в Гандию.
Папа вел себя так, словно находился в камере пыток. В течение двух суток он не ел, не пил, не спал, оставался наедине со своим горем и стонал. Такое состояние должно было вызвать определенную реакцию, каковой явилась обостренная жажда покарать виновного. В папском дворце немедленно приступили к расследованию. Первым подозреваемым был кардинал Асканио Сфорца, и, поскольку тело было найдено недалеко от загородного дома, принадлежащего Сфорца, там провели тщательный обыск. Кардинал проявил невероятное хладнокровие; он передал все ключи от дворца пришедшим провести обыск и похвалил за принятые меры, после чего с достоинством проследовал в резиденцию миланского посла Стефано Таверно. Нет ничего странного в том, что кардинал Асканио подозревался в попытке отомстить за повешенного гостя, но в тот период Сфорца был слишком поглощен делами, чтобы заниматься отмщением. У герцога Гандийского было много врагов, фактически у него не было ничего, кроме врагов. Человек, совершивший убийство, знал об этом и точно рассчитал, что множество подобных следов скроют его следы. Асканио Сфорца вскоре был оправдан. Александр VI послал ему извинения за угрозы со стороны кардинала Валенсийского и некоторых прихвостней герцога и объяснил это обрушившимся на них горем. В число подозреваемых входили Джидобальдо де Монтефельтро, Джованни Сфорца и брат Джованни, Джан Галеаццо, но они были тоже вскоре оправданы; об этом в публичном обращении перед консисторией 19 июня заявил Александр VI. На смену трагедии приходит мелодрама. Вероятно, это был первый и единственный случай, когда папа в полном облачении в присутствии послов публично оплакивал смерть сына. "Никогда больше не сможем мы испытать большего несчастья, поскольку мы любили герцога Гандийского больше всего на свете, – объявил он в высокопарном испанском духе. – Мы охотно отдали бы семь тиар, только бы вернуть его к жизни… Господь наказал нас за наши грехи, потому что герцог Гандийский не заслужил такой страшной и необъяснимой смерти; это Господь Бог наказывает нас за наши грехи… Ходят слухи, что в его смерти виновен Джованни Сфорца, но мы убеждены в его невиновности; Галеаццо Сфорца и герцог Урбинский совершенно непричастны к этому делу". Принеся публичные покаяния, папа сообщил, что в будущем собирается вести праведную жизнь; в Ватикане будут проведены реформы; будет установлено жесточайшее наблюдение за тем, чтобы мирские интересы не затрагивали папский дворец. "Впредь бенефиции будут дароваться только тем, кто их заслужил: мы намереваемся отказаться от всякого непотизма и начать с реформ в собственном доме". Похоже, Александр VI был задет за живое, раз отважился на подобную исповедь и пренебрег тем, к чему раньше относился с особым вниманием, – семьей и тиарой. Следует отметить, что уникальность его заявления привела к резко возросшему влиянию папы, укрепился его авторитет как реформатора церкви. Для тщательный подготовки глобального реформирования Ватикана Александр VI назначает комиссию во главе с кардиналом Коста, состоящую из священнослужителей, известных своей добродетелью. Папа получает письмо от Савонаролы с соболезнованиями и предостережением, которое, видимо, было единственным местом из всего написанного доминиканцем, которое папа хоть сколько-нибудь прочувствовал. Время шло, жизнь постепенно возвращалась в привычное русло, и боль утраты немного ослабела. Поиск виновных тем временем продолжался. Но все предположения и догадки строились исключительно для того, чтобы быть тут же отброшенными; история осталась окутана тайной. Современные историки выдвигают обвинения не только против Орсини и Сфорца, но даже против кардинала Асканио или же мрачно намекают на некий заговор, чреватый неприятностями для любого, кто осмелился бы о нем заикнуться.
Здесь, по логике, нам следует задать вопрос: "cui prodest?" – кому выгодно убийство? Ответ однозначен: Чезаре Борджиа. Обладая талантом четко оценивать причины и следствия, он первым делом добился любви, а затем уже доверия и уважения со стороны отца. Для этого ему пришлось изрядно потрудиться, и все отмечали его успехи на этом поприще. Во время кампании против Орсини Чезаре, двинувшись в Тре-Фонтане, подвергался риску погибнуть от рук бродячих банд; по мнению одного из писателей, если бы он был захвачен в плен, Рим получил бы нового папу – имеется в виду, что Александр VI умер бы от горя. Чезаре прекрасно осознавалсвое истинное положение; он понимал, что до тех пор, пока жив герцог Гандийский, которого отец готовит к мирской карьере, ему никогда не удастся занять первого места в сердце папы. Если Чезаре вызывал уважение и любовь папы, то Хуана понтифик боготворил. Кардинал Валенсийский мог сколько угодно строить планы относительно блистательного будущего и разрабатывать идеальную форму правления, но между ним и его стремлениями всегда существовало препятствие в виде брата, который, несмотря на врожденную бестолковость, стоял у него на пути и разрушал все его грандиозные планы. Определенная логика, пусть даже чудовищная, в решении Чезаре избавиться от брата, безусловно, имелась. Вопрос: поступил ли он согласно этой логике?
"Я снова слышал, что причина смерти герцога Гандийского в кардинале, его брате… и вышесказанное предположение исходит из достоверного источника", – написал 22 февраля 1498 года из Венеции Джованни Альберто делла Пинья герцогу Феррарскому. Этот документ, похоже, признает вину Чезаре как нечто само собой разумеющееся, и, видимо, это соответствует общественному мнению, а в последующие годы мнению людей типа Санудо и Гуиччиардини. Тем не менее вопрос по-прежнему остается открытым. Виллари, Грегоровий, Пиккоти, Леонард и Гепхард уверены в абсолютной виновности Чезаре; Вудварт, Фестер и Шинцер не могут дать окончательного ответа, а Пастор, Люцио и Хофлер полностью отрицают вину Чезаре. Не существует неопровержимых доказательств, говорят последние, и это сущая правда. Но сжигавшие Чезаре честолюбие, его пренебрежение к человеческой жизни, злоба и презрение к трусливому брату, его всепоглощающая жажда власти являются теми мотивами, которые вполне могли бы подойти в качестве убедительных доказательств. Весь этот клубок по большей части туманных догадок и непредвиденных обстоятельств никоим образом не дает возможности разгадать тайну убийства, в которой, по моему мнению, безошибочно угадывается рука Чезаре Борджиа – человека, заранее обдумавшего все обстоятельства, чтобы при необходимости преступление само по себе превратилось в законченное и убедительное произведение искусства. Преступник так и не был обнаружен, поскольку и не мог быть обнаружен; по мнению летописцев, это был маэстро. Трудно даже предположить, что обо всем этом думал папа. Прошло менее двадцати дней после преступления, и уже 5 июля папа приказал прекратить расследование, а это дает основания полагать, что он был полностью в курсе дел. Летописцы полагают, что, возможно, он пошел на определенную хитрость, не мог же он так быстро все выяснить! Чезаре продемонстрировал все свое мастерство в выборе подходящего момента. В начале июня он получает полномочия легата для коронации нового короля Неаполя (в период с 1494 – го по 1498 год в Неаполе сменилось четыре короля; Фредерико, новый король, был братом Альфонсо II и по доверенности исполнял обязанности при заключении брака Санчи Арагонской и Джофре Борджиа). Чезаре отправился в Неаполь 22 июля, вероятно вычислив, что к этому моменту все улики приведут к нему. Папа начнет его подозревать в совершении преступления, а он не только будет далеко от Ватикана, но и займет настолько важное положение, что обвинение в его адрес навлечет позор на всю семью и церковь. По прибытии в Капую 1 августа Чезаре заболевает лихорадкой. Санча и Джофре 7 августа отправлены в Скуиллаче, это доказывает, что папа следует данному обещанию и больше не желает окружать себя детьми и родственниками. Мы можем себе представить, насколько теперь один только вид Санчи, заставившей Хуана влюбиться в нее и тем самым вызвать жуткую ревность Чезаре, отвратителен Александру VI. Теперь его отношение к детям наполнено горечью; он так любил их, а они предали его! Это относится и ко всем женщинам. Лукреция тоже внесена в список; вновь вспоминается старый план – выдать ее замуж за испанского аристократа. Прелаты, участвующие в реформах, являются единственными, кому позволен свободный доступ в Ватикан.
Долой музыкантов, актеров и молодежь,
Игры и вечеринки ушли в прошлое,
Папа не будет отчуждать церковное имущество,
Поэты должны быть благопристойны.
К концу августа папа почувствовал, что, хотя сложные вопросы по установлению нового порядка двигаются медленно, но верно, это не столь уж необходимо, как он думал ранее. В сентябре – прошло всего два месяца с тех пор, как папа написал королю Испании, что хочет отречься от престола и уйти в монастырь, – Александр VI уже отбросил все мысли об аскетическом образе жизни. Поиск убийц герцога Гандийского велся только ради соблюдения приличий. Борджиа вновь восстанавливали силы.
Едва заслышав, что папа начал проявлять интерес к мирским делам, Чезаре возвращается в Рим. Кардиналы и весь двор собрались, чтобы устроить почетную встречу папскому легату. Когда кавалькада подъезжает к папскому дворцу, папа не позволяет прервать совещание консистории, хотя это обычное слушание по делу об оскорбительном поведении ректора университета и епископа Вены. В течение получаса кардинал Валенсийский вынужден томиться в вестибюле. Наблюдатели отмечают оказанный папой холодный прием: традиционный поцелуй без единого приветственного слова. Что это может означать? Хотя кое-кто тешил себя надеждой, что непотизму папы пришел конец, Чезаре понимал, что победа будет за ним, а очень скоро и остальные это поняли.