Между тем Лукреция мирно жила в Риме вместе с мужем, веселым, предупредительным и в достаточной мере неаполитанцем, чтобы не беспокоиться о политических проблемах, если этого не требовалось. Он устраивал приемы, приглашал поэтов, литераторов, кардиналов и принцев, и под его тайной, но полной энтузиазма защитой небольшая партия арагонцев, которая впоследствии нанесла обиду Чезаре, начала процветать. Между тем в период серьезной политической напряженности Асканио Сфорца решил нанести визит Лукреции, чтобы лучше подготовиться к защите против французов. Подобно большинству женщин, Лукреция не любила заниматься политикой. Однако она достаточно долго жила среди людей, чтобы освоить искусство заботиться о собственных интересах в бурном взаимодействии семейных амбиций. Усердие, с которым Асканио Сфорца добивался дружбы герцога и герцогини, служит доказательством того, что через родственников мужа и союзников арагонской династии Лукреция пыталась помочь тем миланцам и испанцам, которые были какими угодно, только не послушными.
Португальский посол ничего не преуменьшил, когда выразил недовольство в отношении профранцузского поведения папы и его непотизма в период пребывания испанского посольства во главе с Гарсилассо де ла Вега, человеком готовым на все ради своего короля, который в грубой форме угрожал главе церкви, что конклав свергнет его с престола. Папа отвергал одно оскорбление за другим и в ответ на обвинения в симонии заявил, что Фердинанд и Изабелла незаконно захватили власть. Заявление, что смерть герцога Гандийского вполне могла быть своего рода божьим наказанием, папа молниеносно опроверг, обратив внимание на еще более страшные наказания, обрушившиеся на потомков испанской королевской семьи. В конечном счете испанец и португалец объявили, что впредь не будут считать папу главой церкви, и над одним из них, использовавшим слишком уж непочтительные выражения, нависла явная угроза очутиться в Тибре. Эта грубая перепалка, с одной стороны, привела папу в бешенство, но в то же время подействовала на него возбуждающе, словно ссора с соотечественниками на родном языке придала больший размах его энергии. Однако следовало успокоить не в меру разошедшихся послов, и папа ломал голову, как достичь примирения. Поскольку испанцы объявили себя сторонниками территориальной целостности папства (понтифик умолчал о территориальных притязаниях Франции к Италии), Александр VI отобрал герцогство Беневенто у наследников герцога Гандийского и торжественно возвратил его церкви, хотя, учитывая отсутствие интереса к внукам, этот жест практически выказывал пренебрежение к испанскому королю. Пытаясь выиграть время, папа пошел на эту и еще кое-какие небольшие уступки в вопросах религии, но, несмотря на сложную обстановку, не потерял вкуса к увеселениям и устраивал вечеринки для Лукреции и ее молодого мужа. В конце января в компании кардинала Борджиа, кардинала Лопеса и Альфонсо де Бисельи папа участвовал в большой охоте в Остии и в прилегающей к ней лесистой местности, столь же богатой в те времена развлечениями, сколь богаты ими сегодня окрестности замка Порциано. Триумфальное возвращение охотников в сопровождении своры гончих и слуг, несущих трофеи, "оленей и диких коз", пришлось на 1 февраля. В этом же месяца папа появился вместе с Лукрецией на балконе замка Сант-Анджело и, наблюдая за проходившим на площади карнавалом, наслаждался всеобщим весельем. В тот год карнавал не мог быть таким уж ярким, поскольку, как сообщают очевидцы, "папа и мадонна Лукреция так долго стояли на балконе, что должны были быть увидены".
Лукреция всегда могла найти повод, чтобы посмеяться. Влюбленная, она купалась в счастье; ей было тесно в лабиринте старого города. День 9 февраля 1499 года был, вероятно, одним из тех солнечных дней римской зимы, когда блеск Аполлона вызывает беспокойство и тревогу, и Лукреция в сопровождении придворных дам отправилась на приятную прогулку в виноградники кардинала Лопеса. Лукреция была на втором месяце беременности, но, должно быть, забыла об этом, когда предложила компаньонкам пробежаться по дорожке. Не обращая внимания на покатый склон, она бросилась вперед, остальные – следом. Неожиданно она споткнулась, зацепившись носком туфли, и, падая, сбила бегущую за ней девушку, которая упала, придавив Лукрецию. По словам Катанеи, она была без сознания, когда ее доставили во дворец, и "в девять часов вечера у нее был выкидыш, и никто не знает, был ли это мальчик или девочка". Папа сильно расстроился, но, вероятно, успокоил себя мыслью, что Лукреция и Альфонсо молоды, страстны и влюблены. Через два месяца Лукреция снова забеременела, и о несчастном случае забыли.
Весна принесла хорошие известия из Франции. Посыльный Гарсиа примчался 16 марта 1499 года с сообщением о состоявшейся женитьбе Чезаре. Его женой стала Шарлотта д’Альбре, "самая красивая молодая женщина в стране", дочь короля Наваррского и родственница короля Франции. У нее была прекрасная репутация, хотя итальянец, увидев ее спустя несколько лет, сказал, что она была "скорее обаятельной, чем красивой", то есть он подразумевал, что она обладала скорее шармом, нежели классической красотой. Возможно, она рано поблекла, что иногда случается с женщинами такого типа.
Договориться о свадьбе было не так-то просто, поскольку отец девушки, требовательный и суровый Алан д'Альбре, не желал признавать, что духовное лицо и бывший кардинал имеет право жениться, поэтому потребовалось время, чтобы разъяснить папскую буллу, признавшую Чезаре свободным от всех церковных обетов. В конце концов с помощью дорогих подарков и обещаний Чезаре относительно блестящего будущего, которое ждет его жену, но прежде всего благодаря твердому обещанию короля Людовика произвести в кардиналы брата Шарлотты, Аманье д'Альбре, все препятствия были преодолены.
Свадьбу отпраздновали 12 мая в Блуа, а на рассвете 13-го, как только Гарсиа выяснил, насколько успешно прошла у молодоженов ночь, тут же вскакивает на лошадь и уже через четыре дня оказывается в Риме. Он настолько измотан безумной скачкой, что даже в присутствии папы не может удержаться на ногах и получает разрешение сесть, но при условии, что как можно быстрее со всеми подробностями расскажет о свадьбе. Рассказ занимает семь часов. Гарсиа начинает повествование с обсуждения условий брачного контракта и, не упуская ни одной детали, рассказывает об обмене кольцами, праздничных торжествах и ночи любви, в течение которой совершается шесть "причастий". Под хохот окружающих король поздравляет Чезаре, признавшись, что на этом поле боя он уступает новобрачному. Дальше шло описание приема, который Чезаре давал для короля и королевы, герцога Лорайна и аристократов французского двора. Залы дворца были слишком малы, чтобы вместить всех знатных гостей, а потому прием проходил на огромном лугу, разделенном на "залы и комнаты", потолком которым служило нежное майское небо, ковром – весенняя трава, а стенами – гобелены с цветочным орнаментом.
В Ватикане царит радостное оживление. Чезаре – счастливейший в мире человек. Он подарил жене драгоценные камни, парчу и шелка общей стоимостью 20 тысяч дукатов. Рассказ о свадьбе Чезаре с каждым посетителем обрастает новыми подробностями; папа хочет, чтобы все, будь то друг или враг, радовались вместе с ним или, наоборот, тревожились. Он приказывает, чтобы ему принесли шкатулки с драгоценными камнями и ласкает их толстыми пальцами, рассматривая кроваво-красные рубины, изумруды, цветом напоминающие застывшие молнии, и переливающийся, подобно небу на востоке, жемчуг. Все это должно достаться его новой невестке. Понтифик начисто забыл свои высказывания против французского короля. Он смеется над герцогом Миланским и Асканио Сфорца, когда они говорят, что, несмотря на недавнее объявление о создании союза между Людовиком XII и Венецией для того, чтобы поделить Миланское герцогство, не верят в неизбежность вторжения французов. "Пусть он [то есть Людовик] поостережется, – смеется Александр VI, – а не то будет пойман таким же образом, как хороший человек король Альфонсо [Неаполитанский]", который во времена вторжения Карла VIII до тех пор отказывался верить в нападение, пока не увидел французов у ворот Неаполя.
Для арагонской династии опять наступили мрачные времена, грозившие закончиться бурей. Лукреция еще только ощущала некоторую тревогу, а Санча уже не на шутку разволновалась. Джофре, казалось, делал все возможное, чтобы доказать, что он настоящий Борджиа (в ряде случаев папа отказывался признавать его статус), подражая братьям. В сопровождении испанцев он гуляет по городу, производя немыслимый шум и приставая ко всем встречающимся на пути патрулям. Однажды ночью Джофре в сопровождении двадцати пяти испанцев, переходя по мосту в замок Сант-Анджело, оскорбил начальника стражи, и один из стражников пустил в него стрелу. В соответствии с показаниями свидетеля, Джофре отправился "в Тибр, чтобы присоединиться к герцогу Гандийскому".
Когда Санча увидела доставленного домой мужа и поняла, что его жизнь в опасности, то почувствовала, как с новой силой вспыхнула в ней ненависть к семейству Александра VI. Она прибежала в Ватикан, чтобы выяснить, как мог папа позволить простым солдатам поднять руку на собственного сына. Папа выходит к ней и заявляет, что Джофре получил по заслугам, нечего было досаждать страже. Этот ответ не удовлетворяет Санчу, и она разошлась не на шутку. Неаполитанская экспансивность в сочетании с чувством собственного достоинства, свойственным арагонской династии, дают себя знать в полной мере! Долго длилась схватка между Александром VI, таким тяжелым и неповоротливым в папском облачении, и смуглой маленькой женщиной со сверкающими голубыми глазами, и много было произнесено слов "и с той и с другой стороны", "злых и не делавших чести ни одному из них". Впоследствии папа признался одному из доверенных лиц, что испытывал боль не потому, что Джофре его сын, а из опасения, что этот инцидент негативно скажется на чести и достоинстве его семьи. Возможно, во время ссоры с Санчей папа отрицал свое отцовство, а Санча, естественно, отвечала в весьма и весьма язвительном тоне.
Между тем и союз папы с французами, и то удовольствие, которое он столь явно демонстрировал, стало все больше раздражать католических послов Фердинанда, вызывая у них возрастающее недоверие к папе. Они обвиняют Александра VI в получении из Франции черного пороха и бочек с вином и решают вернуться в Испанию, поскольку их протесты не действуют на папу, чтобы представить королю полный отчет о происходящем в Италии. Тогда король, сделав необходимые выводы, мог бы предпринять соответствующие шаги. Накануне отъезда они получают аудиенцию у Александра VI. "Святой отец, – заканчивая визит, произнес Гарсилассо де ла Вега, – я отправляюсь в Испанию и полагаю, что вы должны последовать за мной как беглец – не на корабле с почетным эскортом, а на барже, и только в том случае, если вы окажетесь достаточно везучи и сможете ее найти".
Посол был краток, и вряд ли можно было высказаться еще более непочтительно, но Александр умен и выдвигает встречные возражения. Он с трудом скрывает радость от отъезда этих людей, связавших его по рукам и ногам и лишивших свободы, столь необходимой, чтобы плести сети заговора с Францией.
Явное изменение политической ситуации и ее очевидные последствия наводят Альфонсо де Бисельи на грустные размышления, и, по всей видимости, он делится своими соображениями с Асканио Сфорца, испанскими и неаполитанскими послами и с сестрой Санчей. Хотя папа изо всех сил старается продемонстрировать нейтралитет и продолжает утверждать, что короля Людовика интересует исключительно Миланское герцогство и он даже не помышляет о Неаполе, ни для кого не секрет, что это говорится для отвода глаз. В конце июля кардинал Асканио Сфорца покидает Рим и присоединяется к брату герцогу Людовико, ведущему борьбу против французов. Он силен духом и находится в приподнятом настроении, питая надежду на скорое триумфальное возвращение. Его оптимизм, наверное, основывался на уверенности, что "наверху" недовольны действиями Александра VI. Весьма вероятно, что, испытывая дружеские чувства к герцогу и герцогине де Бисельи, Асканио Сфорца предупредил Альфонсо о тех ловушках и опасностях, которые будут подстерегать его до тех пор, пока он водит компанию с Борджиа, и напомнил о судьбе Джованни Сфорца. Асканио вздохнул с облегчением, когда узнал, что Альфонсо Арагонский в сопровождении нескольких придворных утром 2 августа 1499 года сбежал из Рима. Папские сбиры преследуют его до наступления сумерек, но ему удается укрыться в Дженаццано, вотчине Колонна, – друзей короля Фредерико. Оттуда Альфонсо отправляется в Неаполь, послав жене письма с просьбами присоединиться к нему.
Когда Лукреция узнала о случившемся, она разразилась нервным смехом. Ну не парадоксально ли, что ее покорность, любовь и привязанность вынуждают мужей спасаться бегством, как будто она страшилище наподобие Медузы Горгоны. Граф де Пезаро будет смеяться еще больше, решила Лукреция. Она была уже на шестом месяце беременности и чувствовала себя униженной. Папа разразился проклятиями в адрес короля Фредерико и всей арагонской династии и мстительно приказал Санче немедленно вернуться в Неаполь; король не пожелал ничего отдавать из общей с папой собственности, так и папа со своей стороны не собирается ничего оставлять королю. Александр VI ведет себя "нелюбезно" и, когда Санча отказывается вернуться, угрожает "вышвырнуть ее вон", что вызывает у нее бешеное негодование. Возможно, она, как Альфонсо Лукрецию, убеждала Джофре последовать за ней.
Папа умудрился высказать претензии в адрес Альфонсо и короля Фредерико, заставившегося сбежать мужа Лукреции, даже миланскому посланнику Чезаре Гьяско. По мнению посланника, папа только подлил масла в огонь, настаивая на возвращении Санчи в Неаполь, и тем самым нанес новые оскорбления. Александр настоял на своем, и Санча вернулась в Неаполь. Лукреция заливалась слезами; "она занята только тем, что плачет", сообщают свидетели. Папа своей властью назначает Лукрецию губернатором Сполето и Фолиньо; эту высокую должность до сих пор занимали только кардиналы или прелаты. Историки не усмотрели связи между слезами Лукреции и ее новым назначением. Но если мы задумаемся над состоянием и характером Лукреции, то разберемся в замыслах папы. По свидетельству очевидца, Александр VI боялся, что его детей "введут в заблуждение", и, кроме того, хотел доказать королю Неаполя, что отлично управляется со своими делами. Он не хотел унижать свою возлюбленную дочь, но фактически намеревался лишить ее свободы, и, поскольку в ней было сильно развито чувство собственного достоинства, сделать это надо было особым образом. Александр понимал, что Лукреция никогда не посмеет пренебречь своим положением и сбежать. Она не рассматривала себя в качестве оставленной жены, мечтающей воссоединиться с мужем. Нет, она считала себя высокопоставленным государственным чиновником, получившим назначение перед началом неизбежной войны. Папа учел и тот факт, что Сполето расположен в ста пятидесяти километрах севернее Рима и, следовательно, еще дальше от Альфонсо. Как губернатор города, Лукреция будет вынуждена жить за крепостными стенами и не сможет тайком отправлять письма мужу. Джофре следует за сестрой в Сполето в сопровождении шести слуг, которые, по всей видимости, поклялись не упускать его из поля зрения. Он был узником, и, как показало будущее, его сестра тоже была узницей, хотя и под видом благородной идеи.
Лукреция и Джофре выехали утром 8 августа в сопровождении пышного кортежа, проверенного лично папой. Кортеж состоял из сорока трех экипажей, в которых размещались аристократы, и среди них Фабио Орсини, придворные дамы, стража и слуги, или, скорее, тюремные надзиратели. Учитывая состояние Лукреции, папа приказал приготовить носилки, матрасы из темно-красного атласа, расшитого цветами, две подушки из белой дамасской ткани и балдахин, а на тот случай, если Лукреция пожелает путешествовать в седле, были предусмотрены обитое атласом седло и специальная скамеечка, чтобы было удобнее садиться в седле; и все это было изобретательно пристроено под седлом. Когда во главе кортежа Лукреция и Джофре отъезжают от дворца Санта-Мария-ин-Портико, папа выходит на лоджию, чтобы приветствовать Лукрецию как губернатора Сполето. В лучах августовского солнца его глаза светятся любовью. Брат и сестра, не сходя с лошадей, склоняются в почтительном поклоне, и на их волосах, светлых Лукреции и каштановых Джофре, играют солнечные блики. Папа трижды благословляет детей и остается в лоджии до тех пор, пока кортеж не исчезает из виду.
Всю дорогу до моста замка Сант-Анджело Лукреция вела беседу с неаполитанским послом, обманывая себя, что таким образом она будто бы поддерживает контакт с мужем. Теперь она осталась одна, сопровождаемая только свитой и обремененная искусственно созданной должностью, которая кое-как прикрыла оскорбительное положение брошенной жены. Однако если что-то и поддерживало в ней мужество, так это осознание занимаемой ею государственной должности и решимость сыграть роль, предназначенную мужчине. Только действенно и энергично используя данную ей власть, Лукреция могла доказать себе и другим, что назначение на пост губернатора не являлось какой-то сомнительной уловкой, преследующей чисто семейные цели, а было необходимо с точки зрения решения вопросов государственной важности. Вновь вернувшись мыслями к Альфонсо, она тут же утешила себя, вспомнив весьма оптимистичные прощальные слова неаполитанского посла. Постепенно к Лукреции возвращалось хорошее настроение; этому немало способствовал разворачивающийся перед ее глазами пейзаж, то идиллический, пасторальный, то суровый и даже аскетический. Дорога бежала через луга и каштановые рощи, и вдруг неожиданно появился вознесшийся над городом (а это был Сполето) замок, словно бросивший якорь в зеленые волны листвы. Крепость была построена Маццео Джаттапоне, и эта тяжеловесная громада, возвышающаяся на фоне нежно-голубого умбрийского неба, появлялась на какое-то мгновение, а затем дорога шла вниз, и крепость пропадала из виду, чтобы вновь появиться уже в непосредственной близости от города, состоящего из домов, которые, словно действуя согласно военному плану, карабкались вверх под защиту крепости, венчающей Сполето.