В течение этого лета жизнь в Ватикане можно охарактеризовать как сплошной кошмар. И хотя докторам удалось довольно скоро поставить Альфонсо на ноги, ни у кого не оставалось иллюзий относительно участи молодого герцога. "Сами по себе раны были не смертельны, если бы к ним не добавилось еще кое-что", – замечает Кальмета. Чезаре навещает шурина и, склонившись к нему, шепчет: "То, что не удалось за обедом, будет сделано за ужином". Даже если он и не говорил именно этих слов, то они могли быть ему приписаны, особенно после того, когда папа отказался от Альфонсо. В разговоре с Александром VI венецианский посол упоминает об этих словах. Папа подробно объясняет, почему он уверен в невиновности Чезаре, но после того, как посол загоняет его в угол с помощью неопровержимых доказательств, Александр резко меняет позицию и заявляет, что, если Чезаре нанес удар, значит, Альфонсо этого заслужил. Неизвестно, что крылось за этими словами. Один, вдали от дома, Альфонсо вряд ли мог рассчитывать на снисхождение, тем более что ежедневно убеждался в проводимой политике, направленной на уничтожение арагонской династии. Короче, папа дал однозначно понять, что верит объяснениям Чезаре. Дело Альфонсо начинает его утомлять, и это не та проблема, чтобы отнимать у него столько времени. Лукреция, находясь в башне Борджиа, похоже, испытывала дурные предчувствия. Она договорилась с королем Фредерико об отправке Альфонсо в Неаполь, как только он будет в состоянии совершить такое путешествие, и, вероятно, решала, то ли сопровождать мужа, то ли позже присоединиться к нему в Неаполе. Состояние Альфонсо значительно улучшилось, и он мог уже передвигаться по комнате и подходить к окнам, из которых открывался вид на ватиканские сады. Возможно, стоя у окна, он планировал будущую жизнь в Неаполе и в своем поместье в Апулии, а может, вспоминал Бисельи. Жизненные силы герцога и любовь Лукреции, бывшей его единственной защитой, способствовали быстрому выздоровлению. Но вряд ли стоит его винить в том, что одновременно с возвращением сил в нем росла ненависть к своему гонителю. Существует история, возможно выдуманная Чезаре, что однажды, когда Альфонсо увидел шурина, идущего по саду, то прицелился в него из арбалета. Ненависть маленькой группы Арагонов должна была найти выход хотя бы в словах, если не в делах. Какую позицию заняли Лукреция и Санча, когда выяснили, что должны признать виновным человека, который одной из них приходился братом, а другой – любовником? Но мы можем легко отбросить проблему женской психологии, поскольку не из-за нее они совершили ошибку. Их ошибка состояла в том, что они оставили Альфонсо одного 18 августа 1500 года.
Флорентийский посол сообщил, что в этот день "жены и сестры [Альфонсо] не было в комнате, поскольку они, увидев, что ему стало намного лучше, пошли навестить кое-кого из женщин". Венецианский посол пишет совершенно иное. Согласно его свидетельству, Валентинуа вошел в комнату Альфонсо и заставил женщин уйти, поскольку хотел остаться наедине с шурином. Из двух представленных свидетельств последнее кажется более вероятным; трудно предположить, что Лукреция и Санча были готовы оставить Альфонсо одного ради какого-то непонятного визита. Но и венецианская версия не слишком убедительна, поскольку Чезаре не являлся главным действующим лицом в этой драме; он использовал в своих целях дона Микелетто Кореллу. Кроме того, если Чезаре хотел использовать силу для решения этого вопроса, почему же он дожидался выздоровления Чезаре? Ведь было бы куда проще избавиться от герцога в первые же дни после неудачного нападения. Чезаре мог выжидать все это время, поскольку настраивал отца против Альфонсо и династии Арагонов, объясняя это политическими причинами, и тем самым добиться того, чтобы папа с безразличием отнесся к тому, что должно было произойти. Кроме того, следовало восстановить доверие Лукреции, чтобы несколько ослабить ее бдительность. Однако есть нечто общее между версиями флорентийца и венецианца, подтвержденное впоследствии хорошо информированным, педантичным человеком.
Речь идет об известном слепом проповеднике и гуманисте из Флоренции Рафаэло Брандолини, который, как мы уже знаем, был наставником Альфонсо де Бисельи. Теперь Брандолини не только пользовался доверием и авторитетом у молодого герцога, но и поддерживал связи с арагонской партией и был в курсе всех дел. Его версия случившегося, изложенная в письме, отправленном из Рима во Флоренцию, совпадает в целом с первыми двумя и, кроме того, дополняет и объясняет их.
В полдень 18 августа герцог де Бисельи находился в комнате с маленьким горбуном и несколькими слугами, когда туда по приказу Чезаре ворвались несколько вооруженных мужчин во главе с Микелетто Кореллой, чтобы арестовать всех присутствующих. Они должны были, согласно обвинению, ответить за готовящийся вместе с Колонна заговор против Борджиа. Все сторонники герцога были схвачены и брошены в темницу, включая терапевта, мессира Клементе, и хирурга, мессира Галеано. Операция была проведена настолько неожиданно и такими недозволенными методами, что, когда Лукреция и Санча бросились к месту действия, было уже поздно. Придя в себя, они потребовали объяснения случившего; "muliebriter objurgant", говорит Брандолини, и его восхитительная латынь дает прекрасное представление об их возмущении. Их поразил ответ дона Микелетто, который прямо заявил, что не вдавался в детали, а просто сделал то, что ему приказали. Его неуверенный, извиняющийся тон вселил надежду в женщин, и они, решив, что смогут овладеть ситуацией, принялись с новой силой требовать объяснений. При виде такой настойчивости дон Микелетто вообще потерял уверенность. В конце концов ему пришло в голову дать им совет. Почему бы им не пойти к папе и не попросить освободить пленников до того, как их бросят в темницу?
Предложение показалось вполне приемлемым в сложившейся ситуации и было сделано экспромтом, вряд ли можно было заподозрить Микелетто в обмане. Как же могли Санча и Лукреция, хорошо зная Чезаре и постоянно находясь начеку, попасться в ловушку? Как они могли не продумать такой момент, что для безопасности Альфонсо кто-то один всегда должен оставаться в комнате?
Конечно, следует помнить, что к этому моменту женщины уже не жили в состоянии постоянного кошмара и чувствовали определенную защищенность, основанную на заверениях папы и лицемерном поведении Чезаре. Несмотря ни на что, Лукреция все же старалась хорошо думать о брате. Она любила его, даже зная, что мужская ненависть требует крови. Возможно, она считала, что, поскольку собственной рукой восстановила то, что Чезаре пытался разрушить, все еще можно переиграть. Более того, предполагаемый отъезд Альфонсо в Неаполь был равносилен признанию в том, что арагонская династия отказывается от мысли продолжать борьбу с помощью молодого герцога и супружеская пара де Бисельи собирается впредь вести уединенный образ жизни. Чезаре получал Ватикан, поскольку отъезд являлся молчаливым согласием, а Альфонсо – жизнь. Объяснения вполне достаточные не только для Лукреции, но и для Санчи, тем более что Санча всегда действовала под влиянием момента независимо от того, верила она в то, что делает, или нет. Одним словом, она была натурой страстной, извечным нарушителем спокойствия. Но вернемся к нашему повествованию. Две эти женщины (здесь нет никаких расхождений с мнением флорентийца, который сообщает, что они добровольно покинули комнату, и с версией венецианца, который говорит, что их насильно выставили наружу) находят приемлемым совет дона Микелетто и, объяснив, что вернутся через минуту, бегут к папе. Но как только дверь за ними закрывается, дон Микелетто тут же бросается к алькову, где лежит Альфонсо. Согласно записи флорентийца, Альфонсо, еще недостаточно окрепший, встает на ноги, и, похоже, это резкое телодвижение являлось отчаянной попыткой противостоять жестокой смерти, уготованной ему. Затем он падает, подняв руки и моля о пощаде. Палач неумолим, и в мгновение ока все заканчивается.
Вернувшись из апартаментов понтифика и обнаружив, что дверь в комнату Бисельи охраняют вооруженные люди, Лукреция и Санча сразу догадались, что Альфонсо мертв. Дон Микелетто принялся объяснять, что от случайного падения началось сильное кровотечение, вызвавшее смерть, но женщин не проведешь, и они почувствовали, что стали жертвами страшного предательства. Скоро дворец заполнили рыдания, призывы к Альфонсо, причитания. Несмотря на горе несчастных женщин, я очень сомневаюсь, что им позволили увидеть тело убитого герцога и, уж конечно, не разрешили присутствовать на скромных похоронах вечером 18 августа. При свете двадцати факелов герцога де Бисельи, сопровождаемого небольшой группой монахов, шепчущих молитвы, и архиепископом Козенца Франческо Борджиа, перенесли к месту погребения в Санта Мария-делла-Феббри, маленькую церковь рядом с собором Святого Петра; сейчас на этом месте находится базилика. Тщетны блеск и суета этого мира, только духовные слова несут сострадание, надежду и обещание справедливости.
"Папа не в духе, поскольку по вине обстоятельств король Неаполя и его собственная дочь пребывают в отчаянии", – написал Катанеи, и его мнение подтверждают остальные наблюдатели, находившиеся в пределах досягаемости отраженного горя Лукреции. Ей предстояло не только выдержать горе, но и вытерпеть насмешки. Спустя два дня после смерти Альфонсо Валентинуа с сотней копьеносцев навестил Лукрецию, чтобы все поняли: он нуждается в защите против заговоров, замышлявшихся за стенами дома Бисельи. Сторонники Чезаре распространяли слухи, подкрепленные доказательствами предполагаемых заговоров, но они были быстро опровергнуты. Слуги Альфонсо все еще незаконно удерживались в замке Сант-Анджело, и Валентинуа объявил о своем намерении провести расследование и разослать полученные выводы во все королевские дворы Италии и прежде всего в синьорию Венеции, поскольку каждый должен понимать натуру врага, с которым он борется. Санудо пишет, что эти сообщения не произвели желаемого впечатления и выводы "никогда и никуда не поступали"; и так понятно, что они никогда не могли быть сделаны.
Лукреция осталась наедине со своим горем. Ее слезы в скором времени стали действовать на нервы понтифику, поскольку ему было совершенно непонятно, почему двадцатилетняя женщина, у которой еще все в будущем, должна так страдать. Поло Капелло, венецианский посол, чьей информации я особенно доверяю, пишет: "Раньше мадонна Лукреция, дочь папы, отличавшаяся здравым смыслом, пользовалась благосклонностью, но теперь папане слишком любит ее". Лукреция упорно оплакивала молодого мужа, поскольку не только понимала смысл утраты, но, вероятно, чувствовала раскаяние, что сыграла роль злого гения в жизни Альфонсо. Чего папа просто был не в состоянии понять, так это подлинности ее горя. Слезы Лукреции, своеобразная форма протеста, привели к потери папской милости, причем сделано это было преднамеренно. Она не желала успокаиваться. Пришло время, когда она больше не могла находиться в своих комнатах в Ватикане, а вид могильный плиты Альфонсо приводил ее в невменяемое состояние. Лукреция обратилась с просьбой и получила разрешение уехать в Непи, куда и отбыла 30 августа в сопровождении шестисот всадников. Миновав Кассиу и Америну, 31 августа она увидела древние стены Этрурии.
При виде Непи у Лукреции сами собой потекли слезы, но ради маленького Родриго она заставила себя улыбаться. Ей казалось, что жизни пришел конец и для нее закрыты все двери в будущее. Но в Риме уже вынашивали планы следующего замужества Лукреции.
Разгромив Сфорца и вновь завоевав Миланское герцогство, король Франции вспомнил о соглашении с Валентинуа и отправил в Романью усиленное подразделение французской армии. Одновременно с этим в Риме Валентинуа с Ватиканом, который находился всецело в его распоряжении и где никто не посягал на его авторитет, готовился к соединению с французскими полками. Чеза-ре имел хорошо оплачиваемую, прекрасно экипированную десятитысячную армию. Высококлассные командующие из аристократических домов Италии, такие, как Орсини и Савелли из Рима и Баглиони из Перуджи, числились в ведомости на денежное содержание, причем общий фонд вырос за счет средств, выделенных новыми кардиналами в сентябре 1500 года. Сразу же после назначения кардиналов Чезаре пригласил их на прием, устроенный в помещениях, расположенных над апартаментами Борджиа, туда, где несколькими годами позже Рафаэль написал свои "Диспут" и "Афинская школа". Престиж Чезаре возрос. Еще бы, ведь он смог собрать у себя за столом столько кардиналов! И он увеличился еще больше. Ещедо отъезда Чезаре из Рима к папе из Чезены прибыло посольство с просьбой передать власть над городом герцогу Валентинуа, который, по их мнению, хорошо известен своими либеральными взглядами, мудростью и является одним из наиболее выдающихся военачальников в мире (все это "чепуха" и "вздор", по мнению Катанеи). Чезена сдалась сама; войска Чезаре и союзников двинулись на Пезаро, где первый муж Лукреции пребывал в состоянии хронического возбуждения.
Смерть Альфонсо де Бисельи принесла Джованни Сфорца некое горькое удовлетворение; ведь ему-то удалось избежать подобной участи. Джованни было непросто утешиться после неудачного приключения с Лукрецией, и уже в 1499 году венецианский информатор написал, что "тиран Пезаро плохо переносит разлуку с женой". Влиятельные миланские родственники, которых Джованни всегда считал непобедимыми, оказались разгромлены, и он пришел в ужас, когда стало ясно, что близок его собственный конец. С началом наступления Валентинуа Джованни разослал призывы всем влиятельным лицам, но это была пустая трата времени. Все, что он смог сделать, когда враг был уже на подступах к Пезаро, так это спрятаться у брата первой жены, Франческо Гонзага, в Мантуе. Там Джованни обнаружил небольшую группу известных эмигрантов, среди которых была Лукреция Кривелли, очаровательная экс-возлюбленная Людовико Моро; здесь находился и Гулиельмо Каэтани, герцог де Сермонета, которого Борджиа лишил состояния. Джованни Сфорца оказался уместным дополнением в этой компании, и можно представить, с каким удовольствием общество Мантуи, возглавляемое великолепной маркизой Изабеллой д'Эсте, упражнялось в ядовитой критике семейства Борджиа.
Армия Валентинуа стремительно надвигалась, и люди в Мантуе пытались догадаться, в каком направлении двинется армия. Завоеватель с помощью французского короля и при поддержке папы стремился развалить старые синьории, стойкие, непоколебимые династии, и его следующей жертвой вполне могли оказаться Флоренция, Болонья, Сиена или даже Феррара или Мантуя. Ходили слухи, что папа любил вспоминать о сделанном цыганкой пророчестве, что будет у него сын, который станет королем Италии. Поэтому можно себе представить, с какой радостью воспринял Александр VI сообщение, что Валентинуа встретил достойного соперника под стенами Фаэнцы. Обороной Фаэнцы руководил Асторре Манфреди, красивый восемнадцатилетний юноша, обладавший невероятной вежливостью и обходительностью, можно сказать, ангельскими манерами. С помощью любящих его подданных Асторре месяц за месяцем удерживал город. Вся Италия восхищалась (увы, дальше восторгов дело не шло) геройством этого молодого синьора. Ему удалось уберечь свой город от разорения ценой заключения соглашения с Чезаре, передав себя и своего кузена в качестве заложников герцогу Валентинуа. Он не мог и предположить, чем обернется для него этот благородный жест; ценой заточения, унижения достоинства и смерти молодой синьор спасет своих сограждан.
После взятия Фаэнцы все выглядело так, словно Чезаре собирается двинуться на Болонью. Прошел слух, что король Франции попросил у папы разрешения овладеть этой областью, чтобы передать ее под власть Валентинуа. Семейство Бентивольо, тираны Болоньи, стремясь отвести приближающуюся опасность, предложили Чезаре замок Болоньезе вместе со значительным годовым доходом и для оказания помощи в войне пятьсот полностью экипированных солдат. Флоренция последовала примеру Болоньи и тоже была оставлена в покое, а армия-завоеватель широким фронтом двинулась на Пьомбино и с невероятной скоростью, вызывавшей в памяти войны Юлия Цезаря, захватывала города, замки и территории.
Многонациональная армия Валентинуа отличалась суровой дисциплиной. Жители захваченных городов – купцы, священники, музыканты, литераторы и женщины – помогали утомленным воинам восстановить силы. И над всей толпой современников возвышалась гениальная личность эпохи Возрождения, самый смелый мыслитель и искатель приключений, когда-либо известный миру, – Леонардо да Винчи. По словам Валентинуа, Леонардо "наш выдающийся и возлюбленный слуга, главный архитектор и инженер". Главный инженер изучал водные потоки, изобретал новые механизмы и машины для ведения войны, делал наброски жилищ или дорог Романьи, вдоль которых тянулись виноградные лозы, связанные в гирлянды; он слушал звуки фонтанов в Римини или решал проблему, связанную с навигационным каналом в Портоце-сенатико, которая существует и поныне.
Между тем Чезаре никогда не забывал о своей жене-француженке Шарлотте д'Альбре (папа уже подумывал пригласить ее в Италию) и считал своим долгом производить на нее сильное впечатление. Он лично выбирал предназначенные жене изысканные подарки. Например, в декабре 1501 года он купил в Венеции и отослал во Францию конфеты, засахаренные фрукты, патоку, девять бочонков с мальвазией, восточные специи, апельсины, лимоны и разнообразные ткани. Честно говоря, Чезаре не чувствовал необходимости сохранять верность жене, но это никого и не удивляло. В это время в Милане он влюбился в молодую аристократку Бьянку Люсию Стангу, и в июле 1501 года даже показалось, что он хочет вызвать ее в Романью. Кроме того, существовала таинственная история, связанная с прекрасной Доротеей.
В ожидании сдачи Фаэнцы в 1501 году Чезаре побывал на карнавале в Урбино в качестве (возможно, нежеланного) гостя семейства герцога Монтефельтро. К этому времени у герцога Валентинуа была настолько ужасная репутация, что он еще не успел появиться в городе, как уже поползли слухи, что он попытается отравить семейство герцога, что трудно представить, учитывая сложившиеся обстоятельства. Чезаре наслаждался изысканным времяпрепровождением при дворе, где высоко ценился интеллект, и, кроме того, он познакомился с очаровательной ломбардской девушкой (одной из тех, кто получил образование под руководством герцогини Елизаветы), происходившей из аристократического семейства Мантуи и собиравшейся выйти замуж за Джан Баттиста Карраччьоло, капитана венецианской армии. Чезаре влюбился в нее, но, кажется, потерпел неудачу; девушка, помимо того, что ее тщательно охраняли, была еще и весьма добродетельна. Однако это еще больше разожгло пыл такого мужчины, каким был Чезаре, любящего превращать каждую любовную интригу в настоящее сражение.