Вокруг Пушкина - Ирина Ободовская 12 стр.

Выше уже указывалось, как реагировала Наталья Нико­лаевна на несправедливый упрек брата в адрес Пушкина по поводу якобы недостаточной суммы денег, оставленных им жене перед отъездом на Урал в 1833 году. О ее душевной тонкости свидетельствует и письмо Александры Николаев­ны, в котором она передает просьбу Натальи Николаевны прислать ей 200 рублей на подарок ко дню рождения Пуш­кина. Ей хочется сделать этот подарок на свои деньги.

Но самым значительным и важным для нас является июльское письмо 1836 года. Оно дает нам возможность уз­нать о теплом, сердечном отношении Натальи Николаев­ны к Пушкину. Здесь каждое слово драгоценно. До сих пор в пушкиноведении преобладали тенденции считать жену поэта недалекой, легкомысленной женщиной, которая не понимала своего мужа, не хотела ничего знать о его душев­ном состоянии. Письмо свидетельствует: и видела, и знала, и понимала. Наталья Николаевна считает несправедливым, что вся тяжесть содержания ее семьи падает на одного Пушкина, а родные ей почти не помогают. И она права. Хо­лостой Иван Николаевич получал 7-10 и даже более тысяч в год только ради удовлетворения тщеславия Натальи Ива­новны и Дмитрия Николаевича, гордившихся тем, что член их семьи служит в императорской гвардии. Сестрам выплачивалось по 4500 рублей в год, а Наталье Николаевне из доходов семьи выделялось значительно меньше всех (1100-1500 рублей), не говоря уже о том, что она не полу­чила никакого приданого, и долг в 11 тысяч Пушкину так никогда и не был возвращен Гончаровыми. "Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескоры­стия", - пишет она. Видя его тяжелое моральное состоя­ние, Наталья Николаевна старается щадить мужа, не беспо­коить его своими домашними затруднениями. И не на туа­леты и выезды в свет были нужны ей эти деньги, а на со­держание детей - цель, которую она справедливо считает благородной.

Пушкин не знал об этом ее письме, но знал вообще о на­мерении жены обратиться к брату с просьбой об увеличе­нии ей содержания. Еще в мае она, по-видимому, советова­лась с ним по этому поводу. В письме от 18 мая 1836 года Пушкин пишет жене:

"...Новое твое распоряжение касательно твоих доходов касается тебя, делай как хочешь; хотя, кажется, лучше иметь дело с Дмитрием Николаевичем, чем с Натальей Иванов­ной. Это я говорю только в интересах мсье Дюрье и мадам Сихлер, а мне все равно". Щепетильный Пушкин не мог, конечно, допустить, чтобы жена просила у родных на содер­жание детей, и, вероятно, Наталья Николаевна, зная это, не мотивировала так в письме к нему свое намерение просить у брата и матери назначить ей содержание, равное тому, что получали сестры.

Но обеспечить будущность своих детей Пушкин очень хотел, об этом он не раз пишет жене. Об этом же говорит и новонайденное его письмо от 1833 года, в котором он про­сил Наталью Ивановну обеспечить внуков. "... Мое семейст­во умножается, растет, шумит около меня,- писал он Нащо­кину 10 января 1836 года.- Теперь, кажется, и на жизнь не­чего роптать, и старости нечего бояться. Холостяку в свете скучно: ему досадно видеть новые, молодые поколения; один отец семейства смотрит без зависти на молодость, его окружающую. Из этого следует, что мы хорошо сделали, что женились".

Особенно любил Пушкин старшего сына Сашу. Об этом свидетельствуют его письма к жене. С не меньшей заботой и любовью относилась всю жизнь к детям и Наталья Никола­евна. "Я никогда не могла понять,- писала она уже в 1849 го­ду,- как могут надоедать шум и шалости детей. Как бы ты ни была печальна, невольно забываешь об этом, видя их счаст­ливыми и довольными".

И, наконец, два последних письма, относящихся к 1836 году. Обращают на себя внимание те немногие строки, ко­торые адресует Наталья Николаевна брату по поводу его женитьбы. Она только что получила от него письмо и писа­ла под его впечатлением. А в этом письме он, очевидно, "советует" сестре, ввиду их тяжелого материального поло­жения, уехать на некоторое время в деревню. Вероятно, тон письма Дмитрия Николаевича был недостаточно дели­катным или самый факт вмешательства брата в дела Пушки­на Наталья Николаевна сочла бестактным, во всяком случае поздравление ее довольно сдержанно. Но Наталья Николаевна не умеет долго сердиться и в конце письма нежно целу­ет брата.

В этих письмах она просит в который уже раз о бумаге для мужа и настойчиво заверяет брата, что у него пока нет денег для оплаты. Просьбы ее о деньгах всегда удивительно деликатны, особенно, когда это касается ее лично, а ведь по существу она имела полное право наравне с другими члена­ми семьи на причитающуюся ей долю доходов с гончаровских предприятий.

Четырнадцать писем Натальи Николаевны Пушкиной написаны на протяжении четырех лет, и это обстоятельст­во является немаловажным. Мы читаем эти письма и как будто впервые знакомимся с женой поэта, о которой знали так мало! Ее доброта, душевность, глубокая материнская лю­бовь к детям, сердечное отношение к Пушкину, деликат­ность, деловитость и практичность во всех случаях, когда того требовала жизнь,- совершенно по-новому освещают облик Натальи Николаевны. Она становится нам ближе и понятнее, и по-иному звучат для нас проникновенные слова пушкинского признания: "...а душу твою люблю я еще более твоего лица".

"Опубликованные письма жены Пушкина к брату вызва­ли большой интерес почитателей поэта,- писал профессор Б. С. Мейлах. - Понятно и естественно стремление некото­рых исследователей решительно порвать с привычными представлениями о ней как о великосветской даме, думав­шей только о балах и своих успехах. Новые материалы серь­езно поколебали подобные представления".

Ни в одном из этих писем нет даже и намека на то, что жену поэта интересовали только балы и театры. Вполне ес­тественно, что ей, молодой и красивой женщине, нрави­лось поклонение мужчин, хотелось бывать в обществе, в те­атре, кто может упрекнуть ее в этом? Не надо забывать и то, что самому Пушкину, гордившемуся красотою своей жены, нравилось вывозить ее в свет.

Общеизвестно, что некоторые современники, если и не считали Наталью Николаевну виновной в гибели поэта, то упрекали ее в кокетстве и легкомыслии. Она была молода - это верно, и требовать от женщины 22-24 лет рассудитель­ности женщины средних лет было бы странно. Она, вероят­но, делала промахи и ошибки по молодости лет, особенно в первые годы, по неопытности и доверчивости не всегда ви­дела подлость людей, ее окружавших.

Положение Пушкина в дворцовых кругах и светском об­ществе было трудное. Великий поэт, гордость России, он вынужден был в силу многих обстоятельств вращаться в этом обществе. Но самолюбие его постоянно страдало. За­висть, злоба и недоброжелательство окружали Пушкиных, и каждый неловкий шаг молодой жены давал повод к пересу­дам и сплетням. Вот этого и боялся Пушкин и этим вызваны его советы и предостережения жене, которые мы неодно­кратно встречаем в его письмах к ней.

Большую роль в отрицательной оценке образа Н. Н. Пушкиной сыграло известное письмо П. А. Вяземского к ве­ликому князю Михаилу Павловичу, которое Щеголев счита­ет "единственным свидетельством, несущим осуждение по­ведению Натальи Николаевны".

Стремясь отвести подозрение в политической подопле­ке дуэли, Вяземский старается доказать, что невинная в сущ­ности жена проявила непростительные легкомыслие и ветреность, относясь снисходительно к навязчивым ухажива­ниям молодого офицера. Ревность мужа, желание ото­мстить за нанесенную обиду - вот якобы основные мотивы вызова Пушкиным Дантеса на дуэль. "Какой он был поли­тический деятель! - восклицает Вяземский. - Он прежде всего был поэт, и только поэт".

Описывая подробно последние дни жизни и смерть поэ­та, Вяземский говорит о мерах, принятых правительством, опасавшимся общественных выступлений в связи с убийством Пушкина. Присутствие большого количества жандармов в квартире поэта в день, предшествовавший выносу гро­ба в церковь, возмутило и обеспокоило Вяземского. "...Но чего могли опасаться с нашей стороны? - пишет он. - Ка­кие намерения, какие задние мысли могли предполагать в нас, если не считать нас безумцами или негодяями? Не было той нелепости, которая не была бы нам приписана. Разуме­ется, и меня не пощадили; и я даже думаю, что мне оказали честь, отведя мне первое место". Стремление во что бы то ни стало отвести от себя подозрение в оппозиционных на­строениях - вот те мотивы, которые руководили Вязем­ским, когда он писал это письмо.

Другим документом, который иногда приводили в этом случае, были письма Дантеса к Геккерну, в которых он го­ворит, что Наталья Николаевна якобы любит его. Письмам этим вряд ли можно доверять. Обнаружены они были в бу­магах Дантеса после его смерти. Здесь не место подробно рассматривать эти письма, скажем только, что неискрен­ность их, нарочитость бросаются в глаза с первого взгляда.

Так, в письме от 20 января 1836 года Дантес говорит Геккерну о своей любви к Пушкиной как о чем-то новом, Геккерну якобы совершенно неизвестном. Не называя по имени женщину, в которую он влюбился, Дантес просит его "быть снисходительным к его новой страсти". Уже одно это определение - "новая страсть" говорит о несерьезности чувств красавца кавалергарда, которому великосветское об­щество приписывало необыкновенную, возвышенную лю­бовь.

Все это вызывает недоумение, так как Дантес начал уха­живать за женой поэта гораздо раньше, еще в 1835 году, и Геккерн это знал. Подтверждением тому является и черно­вик письма Пушкина к Геккерну, в котором он говорит о "двухлетнем постоянстве" ухаживаний Дантеса (17-21 но­ября 1836 г.).

Можно предположить, что письма были написаны Дан­тесом много позднее и оставлены им среди бумаг для "оправдания" перед потомством... А по свидетельствам со­временников, Дантес придавал этому большое значение.

Некоторые пушкинисты поводом к дуэли считают свида­ние Н. Н. Пушкиной с Дантесом у Идалии Полетики(родственница Н.Н.Пушкиной, была дружна с Дантесом и всячески поощряла его ухаживания), яко­бы состоявшееся 22 января 1837 года, о чем, как предполага­ли, Пушкин узнал из анонимных писем. По одной версии, Наталья Николаевна поехала к Полетике, не зная, что встретит там Дантеса; по другой - она получила от него пи­сьмо, в котором он умолял ее приехать и переговорить о важных вопросах, заверяя "честью", что обращается к ней только как к сестре жены. Однако когда они встретились, он снова стал говорить ей о своей любви, и Наталья Нико­лаевна немедленно уехала.

Но о самом факте свидания достоверными сведениями пушкиноведение пока не располагает, а последние исследо­вания показывают, что свидетельства современников в этом отношении следует подвергнуть очень большим сомне­ниям. Нет также и анонимных писем, якобы полученных Пушкиным.

Здесь мы не касаемся преддуэльных событий, так как, по-видимому, в свете новых материалов этот вопрос требует дополнительных исследований и новой интерпретации некоторых сторон этих событий.

Последние дни и часы жизни Пушкина запечатлены во многих воспоминаниях друзей и современников поэта. Они были опубликованы в советское время, но некоторые из них мало известны широкому кругу читателей. Приведем здесь те, которые связаны с характеристикой образа жены поэта.

Когда раненого Пушкина привезли домой, жена выбежа­ла в переднюю и упала без чувств. Приехавший вскоре лейб-медик Арендт, осмотрев больного, признал рану смертель­ной. По настоянию Пушкина, он не скрыл от него, что поло­жение очень тяжелое. С этого момента Пушкин перестал ду­мать о себе и все его мысли обратились к жене.

"Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском", - сказал он доктору Спасскому(домашний врач Пушкиных).

"Княгиня (В.Ф.Вяземская) была с женою, которой состояние было не­выразимо; как привидение, иногда прокрадывалась она в ту горницу, где лежал ее умирающий муж. Он не мог ее видеть (он лежал на диване лицом от окон к двери); но он боялся, чтобы она к нему подходила, ибо не хотел, чтобы она могла приметить его страдания" (В. А. Жуковский).

"Это были душу раздирающие два дня; Пушкин страдал ужасно, он переносил страдания мужественно, спокойно и самоотверженно и высказывал только одно беспокойство, как бы не испугать жены. "Бедная жена, бедная жена!" - восклицал он, когда мучения заставляли его невольно кричать..." (П. А. Вяземский).

Когда состояние Пушкина ухудшилось, он просил друзей не давать излишних надежд жене, не скрывать от нее правду: "Она не притворщица; вы ее хорошо знаете, она должна все знать"(И. Т. Спасский). Он часто призывал к себе же­ну, несколько раз оставался с ней наедине...

"... 1 час. Пушкин слабее и слабее... Надежды нет. Смерть быстро приближается; но умирающий сильно не страждет; он покойнее. Жена подле него... Александрина плачет, но еще на ногах. Жена - сила любви дает ей веру - когда уже нет надежды! Она повторяет ему: "Tu vivras!" (Ты будешь жить!) (А. И. Тургенев).

"...Г-жа Пушкина возвратилась в кабинет в самую минуту его смерти... Увидя умирающего мужа, она бросилась к нему и упала перед ним на колени; густые темно-русые букли в беспорядке рассыпались у ней по плечам. С глубоким отчая­нием она протянула руки к Пушкину, толкала его и, рыдая, вскрикивала:

- Пушкин, Пушкин, ты жив?!

Картина была разрывающая душу..." (К. К. Данзас)".

После смерти поэта Наталья Николаевна была очень тяжело больна и не могла проводить гроб с телом мужа до могилы. По ее желанию поэт был положен в гроб во фра­ке, а не в ненавистном ему камер-юнкерском мундире. Со­гласно воле покойного, вдова испросила разрешения похо­ронить его в Святогорском монастыре, близ Михайлов­ского.

"...В субботу вечером я видела несчастную Натали, - пи­сала брату 2 февраля 1837 г. С. Н. Карамзина (дочь Н.М.Карамзина от первого брака), - не могу пе­редать тебе, какое раздирающее душу впечатление она на меня произвела: настоящий призрак, и при этом взгляд ее блуждал, а выражение лица было столь невыразимо жал­кое, что на нее невозможно было смотреть без сердечной боли".

10 февраля 1837 года С. Н. Карамзина пишет:

"...Мещерский понес эти стихи (М. Ю. Лермонтова "Смерть поэта") Александрине Гонча­ровой, которая попросила их для сестры, жаждущей про­честь все, что касается ее мужа, жаждущей говорить о нем, обвинять себя и плакать. На нее по-прежнему тяжело смот­реть, но она стала спокойней и нет более безумного взгляда. К несчастью, она плохо спит и по ночам пронзительными криками зовет Пушкина".

"...Вчера мы еще раз видели Натали, она уже была спо­койнее и много говорила о муже. Через неделю она уезжает в калужское имение своего брата, где намерена провести два года. "Муж мой,- сказала она,- велел мне носить траур по нем два года (какая тонкость чувств! Он и тут заботился о том, чтобы охранить ее от осуждений света), и я думаю, что лучше всего исполню его волю, если проведу эти два года со­всем одна, в деревне. Моя сестра едет вместе со мной, и для меня это большое утешение".

"... Бедная Наталья Николаевна! - писал матери и сестре 28/16 февраля 1837 г. из-за границы Андрей Карамзин(старший сын Н.М.Карамзина). - Сердце мое раздиралось при описании ее адских мучений. Есть странные люди, которым не довольно настоящего зла, которые ищут его еще там, где нет его, которые здесь уверяли, что смерть Пушкина не тронет жены его, que c‘est une femme sans coeur (что это женщина без сердца). Твое письмо, милая сестра, им ответ, и сердце не обмануло меня. Всеми силами душевными благословляю я ее и молю Бога, чтоб мир сошел в ее растерзан­ное сердце. ...Но с другой стороны, то, что сестра мне пи­шет о суждениях хорошего общества, высшего круга, гостинной аристократии (черт знает как эту сволочь назвать), меня нимало не удивило; оно выдержало свой характер: убийца бранит свою жертву,- это должно быть так, это в по­рядке вещей".

По свидетельству В. Ф. Вяземской, в день смерти, проща­ясь с женой, Пушкин сказал: "Ступай в деревню, носи по мне траур два года, а потом выходи замуж, но за человека порядочного".

Братья Дмитрий Николаевич и Сергей Николаевич при­ехали в Петербург, как только узнали о смерти Пушкина. Выполняя завет мужа, Наталья Николаевна решила уехать на Полотняный Завод. 16 февраля 1837 года в сопровожде­нии братьев и Александры Николаевны, не пожелавшей расстаться с ней, она выехала из Петербурга. Старая фрей­лина Екатерина Ивановна Загряжская проводила любимую племянницу до самого Полотняного Завода и прожила там с ней около двух недель.

ТЕКСТЫ ПИСЕМ Н.Н.ПУШКИНОЙ

ПИСЬМО 1-е

(11марта 1833 г. Петербург)

Я получила твое письмо, милый Митинька, на этих днях, но так как крестьянин уже уехал, а на меня напал один из моих приступов лени, я и не спешила с ответом. Вороная лошадь еще не продана, но муж мне сказал, что нужно 200 рублей, чтобы выкупить ее у Бистрома (владелец манежа Инженерного замка); я не делала никаких шагов в этом отношении, потому что в твоем постскриптуме сказано ничего не говорить об этом моему господину и повелителю в случае, если твой верноподданный уже уедет, а раз так и случилось, дело не сдвинулось с места до нового распоряжения твоей милости. Благодарю тебя миллион раз за все, что ты мне прислал, что касается малень­кого пажа, то я едва его видела, так как он еще не имеет при­личного вида и сидит на корточках у печки в кухне; только завтра в воскресенье 12 марта его красивая ливрея будет го­това и он совершит свой выход в свет.

Еще одна просьба. Маминька мне передала через Ваню (средний брат Н.Н.), что гораздо лучше было бы мне иметь четырехместное лан­до вместо коляски, и так как я согласилась на это без малей­ших колебаний, я ей тотчас же написала и тебе сейчас об этом говорю, с тем чтобы просить тебя уладить это дело, и, если возможно, прислать мне его к Пасхе. Да пожалуй­ста, чтоб ландо было новомодным и красивым, ради Бога постарайся, а я со своей сто­роны постараюсь тебя сосватать за X... Я бо­юсь, однако, что это письмо не застанет тебя в Заводе, тогда прощай мое ландо к Пасхе, но все же я надеюсь, что Маминька сделает это несмотря на твое отсутствие.

Прощай, дорогой Митинька, нежно целую сестер, я так перед ними виновата, что уж не знаю, как просить у них прощения, скажи им, что я их по-прежнему очень люблю и жду-не дождусь их обнять. Не передаю ничего Маминьке, потому что, я полагаю, она в Москве, но если она с вами, нежно ее поцелуй от меня. Всего хорошего Нине (гувернантка, долго служила у Гончаровых) и поблаго­дари ее за сапожки, они прелестны.

ПИСЬМО 2-е

(Пятница, 1 сентября (1833 г. Черная речка)

Тысячу извинений, дорогой Митя, что я так запоздала с ответом, но что поделаешь, у меня опять были нарывы, как и в прошлом году, они причинили мне ужасные страдания и это помешало мне ответить тебе раньше. Спешу это сделать сейчас, чтобы утешить тебя по поводу твоих обманутых на­дежд в отношении графини Чернышевой; что делать, доро­гой друг, примирись с этим. Я думаю, ты прав в своих предположениях; мне кажется, это Муравьев (поэт, писатель, брат декабриста) вредит тебе в этом деле; я знаю, что в прошлом году он провел все лето в Ярополице (имение Чернышовых тоже называлось Ярополец), живя в постоянном общении со всей семьей, что ж ты хочешь, чтобы он, при его красоте, не произвел впечатления на молодую девушку. Что касается тебя, то, зная твое благоразумие, я надеюсь, что твоя страсть потухнет так же быстро, как и зажглась. Скажи мне только, узнав об отказе, ты не думал о самоубийстве?