Эти два знаменитых британских генерала прибыли в пустыню еще до того, как я вновь принял участие в боевых действиях, а было это в августе под Эль-Аламейном, поскольку мне выпала удача получить отпуск домой.
2
Я ошибся в оценке стратегической ситуации. Я считал, что Роммель не пойдет дальше в глубь Египта; а если он и планировал это, то у 8-й армии еще хватит сил удерживать его на соллумском фронте.
Я должен был предвидеть, как развернутся события, ведь кому как не мне знать отчаянный характер Роммеля. Он только что совершил то, что казалось совершенно невозможным, – в один миг взял Тобрук. Он стал фигурой мирового значения и национальным героем Германии. Гитлер тут же произвел его в фельдмаршалы: свой молниеносный взлет от полковника до фельдмаршала он совершил за три года.
Я гордился тем, что был в какой-то мере связан с Роммелем, но считал себя простым фронтовиком, и, когда мой полк встал лагерем к востоку от Тобрука, через два дня после взятия крепости, я отправился в строевую часть 15-й танковой дивизии и вежливо, но настойчиво попросил направить меня в действующую часть. Мой собственный батальон был, вероятно, уничтожен, но для молодого способного офицера всегда можно было найти место в другом.
– Все правильно, Шмидт. Вы снова хотите командовать, – кивнул штабист. – Но разве все мы этого не хотим? Чего нам не хватает, так это войск, – пошутил он. – Если мы не можем дать вам какую-нибудь часть, то почему бы вам не поехать в отпуск?
Я подумал, что на египетском фронте в ближайшие две недели вряд ли произойдут кардинальные перемены, и быстро принял решение. Я поразил майора своим ответом:
– Да, пожалуй. Мне нравится ваше предложение. В конце концов, хоть мне всего двадцать шесть, я один из "старейших" офицеров германских сил в Африке.
Я и опомниться не успел, как был направлен в Дерну. Офицер штаба по кадрам располагал идеальным поводом, чтобы отослать меня домой. Штабу нужен был офицер, который отправился бы в Рим со срочным, совершенно секретным пакетом и лично вручил бы его командованию. Мне приказали лететь с этим пакетом.
И вот всего через несколько дней после кровавой исторической битвы я оказался на мирных улицах Вечного города, рестораны которого были заполнены элегантными женщинами и жизнерадостными мужчинами, а вокруг текла роскошная, безмятежная жизнь.
Как приятно было отдать себя в руки услужливого парикмахера – постричься, помыть с шампунем голову, побриться, сделать массаж лица и маникюр, которым занималась сияющая блондинка! Я съел в кафе мороженое, разглядывая проходивших мимо красивых женщин.
Какая радость охватила меня, когда я представил, что скоро увижу Герту, мою возлюбленную. Подумать только – ведь всего лишь несколько дней назад величайшей радостью для меня было видеть, как наши танки сметают врага и побеждают в бою. Теперь же война, которая столько месяцев казалась самым важным делом в жизни, отошла на второй план, а главное место заняли личные отношения.
Приняв ванну, я с наслаждением влез в новую хрустящую рубашку. Жена говорящего по-немецки итальянца-антиквара, у которого я купил кое-какие безделушки, предложила помочь мне сориентироваться и выбрать одежду, не беспокоясь о купонах. Итак, я купил шелковые чулки, нарядное платье, спортивный костюм, фетровую шляпу, сумочку, перчатки, пальто… Я был при деньгах, поскольку получил специальное жалованье от итальянцев в Эритрее, помимо моего стандартного армейского жалованья в германской армии, а в Северной Африке деньги было тратить не на что. Даже закаты были бесплатными.
Когда мы покончили с покупками, я купил пару туфель для моей добровольной помощницы. И похоже, это обрадовало ее гораздо больше, чем известие о взятии Тобрука.
Я неспешно прогуливался по Палаццио-Венеция, когда ко мне обратился необыкновенно ухоженный молодой человек в изысканном черном костюме и черной шляпе. С ним была девушка, одетая по последней римской моде, в мехах, несмотря на летнюю жару. Пока она лениво разглядывала витрины, ее спутник заговорил со мной. Это был мой знакомый по пустыне, молодой граф, который помогал мне менять шину на "мамонте", когда Роммель попал в переплет к востоку от проволочного заграждения на границе с Египтом.
– Дорогой друг, – сказал он, – позвольте мне представить вас… – И он витиевато представил меня своей даме, а затем продолжил с любезностью воспитанного человека: – Вы просто обязаны прийти к нам как-нибудь в гости.
Я принял это ненавязчивое приглашение, выразив приличествующую случаю благодарность, но, так же как и он, прекрасно понимал, что это всего лишь дань светским условностям.
Однако моя миссия в Риме была завершена. Я доставил пакеты военному атташе. Поезд пронес меня через Верону к перевалу Бреннер, где я купил бутылку марсалы, которая, когда ее откроешь, пахнет только пудрой и больше ничем.
Затем через Альпы в Мюнхен. Гражданская жизнь была здесь более упорядоченной, чем в Италии. Здесь не было изящества, свойственного римской улице. Все мужчины и женщины работали и постоянно куда-то спешили: все были одеты либо в форму, либо в рабочие спецовки. В Риме толпы носильщиков чуть ли не дрались за право нести мои вещи. Здесь в Мюнхене мне пришлось нести их самому и быть довольным. Мы вместе с одним капитаном катили тележку с нашим багажом по платформе, где стоял кёльнский поезд.
В Хагене я сошел поезда и пешком добрался до родительского дома (такси не было). Отец тут же отправился к моей невесте, чтобы сообщить о моем прибытии, и осторожно сказал ей, что я вернулся из Африки живым. Я снял военную форму и оделся в свою студенческую одежду, сбросив на пол вместе с формой, которую не снимал всю африканскую кампанию, и груз ответственности, лежавший на моих плечах.
3
Мы с Гертой гуляли по тихим лесам и составляли план нашей свадьбы. Это было не так-то просто: офицер, собиравшийся жениться, должен был сначала получить специальное разрешение генерал-адъютанта Верховного главнокомандования вермахта. Разрешение выдавалось только при наличии доказательств арийского происхождения невесты, медицинской справки о том, что она здорова, и поручительства от трех уважаемых граждан. И наконец, мой командир дивизии тоже должен был дать свое согласие.
Герта с женской хитростью и дотошностью, изначально присущей дочерям Евы, выспрашивала у меня подробности моей жизни, стараясь выведать все грехи и оплошности, которые я совершил во время моего долгого отсутствия. И она их выведала.
– Скажи мне, бога ради, что ты делал в Асмаре, – спрашивала она, – когда твою роту добровольцев распустили, а ты жил в шикарном отеле? Ты что, хочешь, чтобы я поверила, что ты провел все это время с фельдфебелем Полем?
Я дал ей полный отчет о своих поступках, разумеется опустив некоторые подробности, но она вскоре вытащила из меня то, что ей хотелось узнать. И боже мой, моя невинная интрижка показалась мне самому такой ужасной! И после ее допроса, в какой бы мягкой форме он ни проводился, я подумал, что в пустыне, пожалуй, безопаснее, чем дома.
Что было делать? В ходе этого перекрестного допроса, сопровождаемого улыбками, пришлось признаться, что да, в том отеле были красивые женщины. Да, их мужья были далеко, в армии. Кто же была самая красивая из них? Ну, жена итальянского майора…
Какой толк после этого добавлять, что у этой обаятельной дамы было трое шумных детей? Я, конечно, не сказал, что среди них была очаровательная девушка семнадцати лет. Ее всегда окружали блестящие молодые итальянские офицеры. Но я заметил в зале для отдыха отеля, что она пыталась изучать немецкий, и произношение у нее было плохое. Мне не оставалось ничего другого, как только предложить ей свою помощь. Конкурентам-итальянцам пришлось ретироваться с поля боя. Девушка делала успехи в изучении языка, а на учителя смотрела благосклонно. В тот вечер мать синьорины с выражением благодарности и комплиментами послала мне на стол бутылку итальянского вина. Пол, сидевший за моим столом, ехидно спросил:
– От тещи, да?
Чтобы не отстать в учтивости, на следующий день я послал синьоре бутылку немецкого импортного пива, несколько ящиков которого было погружено на "Кобург", отправлявшийся на Дальний Восток.
На следующий день наши столики были передвинуты поближе друг к другу. Поль, который был женат уже пять лет и, быть может, именно поэтому относился к матери своей жены весьма скептически, назвал это махинациями "моей тещи".
Несколько дней спустя я попросил синьору позволить своей дочери поехать со мной на охоту. Только потом от своих итальянских друзей я узнал, что означало мое приглашение: у итальянцев это равносильно предложению руки, а полученное разрешение означает, что предложение принято. Синьора дала свое согласие.
Утром в воскресенье, на которое я запланировал охоту, от синьорины пришло послание с выражением сожаления, что из-за плохого самочувствия она не сможет прийти. Поэтому мне пришлось отправиться на охоту с Полем, примирившись с такой не совсем удачной заменой.
Мы уже приближались к окраине города, когда казначей моей расформированной роты прокричал мне:
– Господин лейтенант, ваш самолет уже готов и вылетит через полчаса…
Вот почему я улетел из Асмары, не попрощавшись с дамами и даже не успев забрать свои вещи, на встречу с Роммелем.
Вот такую историю вытянула из меня Герта. Все вполне невинно. Разве можно подумать, что она может повредить рассказчику?
4
И вот я, солдат Африканского корпуса, провожу отпуск в Германии, напрасно надеясь получить разрешение жениться. Четыре замечательные отпускные недели, и все закончилось. Я помню прогулки с Гертой вдоль Рейна, безмятежные дни с катанием на моторной лодке, наши восхождения на Драконовы скалы и Семь гор, вечера в кафе "Дрезден" в Годесберге, где у Гитлера была своя личная комната… Мороженое и пирожные, но в Италии они были лучше и слаще. Только романтические чувства превращали эти безвкусные продукты в деликатесы.
Моей девушке надо было возвращаться на работу, мне же из-за отсутствия транспорта продлили отпуск. Не особо хотелось без дела торчать в Германии. Но все, кто побывал в армии, знают, что означает отсутствие транспорта и приказ отправляться на фронт. Я был мелкой рыбешкой. Бесполезно было говорить, что я адъютант Роммеля – хоть Роммель и был в тот момент национальным героем Германии. Официально я был младшим боевым офицером, не приписанным ни к какой части, куда должен был бы вернуться. А Африка? Снова мелочь. Теперь самым ужасным и кровавым был Восточный фронт.
Я решил провести свободное время в Боннском университете, где до войны изучал сельское хозяйство, и попытаться наверстать упущенное за годы службы в армии. Но это предприятие было обречено на провал: одним ухом я слушал лекцию, другим пытался услышать что-нибудь об Африке. Только по выходным я мог улизнуть домой, чтобы повидаться с любимой. А потом опять дни, проведенные в Бонне, и ожидание приказа возвращаться в Африку. В университете, как и везде, девушек было больше, чем парней. Это были девушки, которые поступили учиться, чтобы избежать работы на заводах. Парни были в основном из тех, кого признали непригодными к службе, плюс несколько отпускников, пользующихся возможностью посещать лекции. Девушек не интересовали ни война, ни солдаты. Всех охватила странная апатия. Немногие сомневались в полной победе, но все хотели, чтобы поскорее настал конец войне и их теперешним трудностям. В Бонне почти не было военных. А те, которые встречались, были одеты в серую форму солдат Восточного фронта – солдат, воевавших в России. Некоторые носили бледно-голубую форму зенитчиков с Сицилии. Африканская форма хаки была редкостью. Поскольку я одевался в гражданское, то несколько раз был назван трусом.
Мой отец, простой человек, был пессимистом. Он выслушивал все, что я рассказывал о ходе войны в Африке, и качал головой. Несмотря на запрет, он слушал радио союзников.
– Роммель? – говорил он. – Может быть. Но давай будем реалистами, мой мальчик…
Мощных налетов на Рур еще не было. Но Кёльн уже бомбили. Я поехал в Кёльн на выходные и остановился в гостинице около собора. В следующий выходной я приехал снова – и увидел одни руины.
5
Я размышлял: "Ну а что же произошло в Африке за время моего отсутствия? Я ошибся, решив, что мы не будем наступать. Мы прорвались до Эль-Аламейна. Войска Роммеля стояли на подступах к Александрии и дельте Нила. Быстрее, чем ожидали, мы прошли через минные поля к югу от Матрука. У нас было несколько боев с 1-й бронетанковой дивизией, но мы все же вскоре оказались на побережье в двадцати минутах от этого британского укрепленного пункта. Мы захватили множество пленных. Второго Тобрука не предвиделось. Во второй раз за короткий период, каким измеряется время в пустыне, – две недели – 50-я новозеландская дивизия прорвалась через наступающие боевые порядки Роммеля и вернулась в дельту Нила. Затем наши войска пришли в Эль-Аламейн. Там у нас было всего несколько танков, сопровождающих массу транспортной техники. Я слышал, что, когда мы прибыли туда, у нас на ходу оставалось не больше двенадцати танков. А невдалеке от Александрии нас остановили южноафриканцы…"
Бедная маленькая Герта. Она была так бледна, когда мы молча ожидали прибытия моего поезда. Она еле сдерживала слезы. Мне было тяжело, но мундир и нашивки дисциплинируют. Когда поезд тронулся и она побежала по платформе, чтобы продлить последние минуты прощания, у меня защипало в глазах. Если бы только… ну да ладно, назад в Африку.
Я проехал на поезде все Германию, Италию и достиг Бриндизи. Оттуда я полетел через Афины и Крит и приземлился на тобрукском аэродроме в Эль-Адеме, месте, вызвавшем у меня горькие воспоминания. Я проехал на машине через пустыню по старой прибрежной дороге и прибыл на фронт под Эль-Аламейном.
Теперь и вправду отпуск мой кончился: по мере продвижения нас бомбили пикирующие бомбардировщики. Далеко позади осталась легкая безмятежность Рима, напряженная суровость домашней жизни. Я снова был на фронте.
Глава 31
Незнакомец в Эль-Аламейне
1
В Эль-Аламейне меня ждало новое назначение. Я принял под командование батальон специальной группы 288, боевую часть, которая готовилась для боевых действий в Персии и до сих пор участвовала в боях вместе с 90-й легкопехотной дивизией.
Меня быстро ввели в курс дела, сообщив о том, что произошло на африканском фронте с тех пор, как я покинул Африканский корпус.
Преследуя 8-ю армию, разведывательные части Роммеля двигались на восток. В районе захолустного железнодорожного полустанка Эль-Аламейн их встретил артиллерийский огонь. Наши артиллеристы установили свой НП на горе под названием Тель-эль-Эйса. Подъехала разведывательная бронемашина, в которой оказался сам Роммель. Он дал войскам приказ под покровом сумерек атаковать северный сектор противника и прорвать линию его обороны. Пехотные части 90-й дивизии, при поддержке нескольких артиллерийских орудий, бросились в атаку. Их встретил пулеметный огонь и заставил покинуть грузовики и окопаться.
Битва за Эль-Аламейн, хотя этого еще никто не знал, началась.
2
Внезапная остановка наступления оказалась на руку ремонтным подразделениям и некоторым командирам, которые хотели переформировать свои части. Но пехотинцы были недовольны. Когда июнь подошел к концу, а они все еще стояли у Эль-Аламейна, они начали понимать, что время быстротечных боев закончилось, и они обречены на тоску и безысходность пассивных боевых действий – почти что окопную войну.
Наши атаки на северный сектор новой, нечеткой еще линии фронта не имели успеха. Нас остановили южноафриканцы Пиенаара. Одновременно с этим 1 июля наши части атаковали в низине Дейр-эль-Шейн 18-ю индийскую бригаду и разгромили ее, захватив почти весь личный состав в плен. Роммель продолжал наносить удары по позициям южноафриканцев Пиенаара, и днем 2 июля их левый фланг, в особенности застывшая без движения колонна пиенааровской 1-й бригады, нашего злейшего врага в Восточной Африке (они прошли с боями на север Абиссинии и, вместе с 5-й индийской дивизией, приняли участие в штурме Амба-Аладжи в мае 1941 года), подвергавшаяся сильному обстрелу, оказалась под угрозой разгрома. Впоследствии мы узнали, что Пиенаар запросил у своего командира корпуса генерала Норри танковой поддержки либо разрешения отступить, чтобы спасти левый фланг. Командир корпуса отказал. Видимо, Пиенаар лично обратился к Окинлеку, но британский главнокомандующий поддержал командира корпуса. Затем, обдумав обстановку, Норри сказал Пиенаару, что согласится на отход при условии, что 1-я бригада будет отправлена в тыл, в резерв. Пиенаар расценил это как оскорбление его войскам и пригрозил уходом с поста командира дивизии. Был достигнут компромисс, и левый фланг был немного отодвинут назад.
Гораздо позже до ушей Роммеля дошел слух, который долго считался недостоверным, поскольку исходил от пленных, о саркастическом замечании Пиенаара. Он якобы заявил, что на головы южноафриканцев падали не только роммелевские снаряды, но и снаряды Новозеландской дивизии. И что их обстреливали британские танки и своя собственная авиация. Передавали, что Пиенаар позвонил командиру корпуса и начал разговор с таких слов:
– Послушай, Норри, скажи мне, с кем ты воюешь – со мной или с Роммелем? Если со мной, то гарантирую тебе, что мои южноафриканцы возьмут Александрию за 40 часов.
Конечно, против нас стояли не только южноафрикацы, но если бы не они, а в особенности их 25-фунтовые орудия, то Роммелю удалось бы прорвать фронт противника. На передовой были также новозеландцы – отличные бойцы, стойкие в обороне, смелые в атаке, обладающие интеллектом, – они держались, несмотря на длительные бои в пустыне, которые они вели уже несколько лет и понесли большие потери.
Из Персии и Палестины вернулась в пустыню 1-я австралийская дивизия, солдат которой прозвали "крысы Тобрука". Это было одно из самых сильных подразделений австралийцев, чьи части завоевали среди наших солдат репутацию кровавых за свое страшное умение орудовать штыком.
Против нас также воевали индийские части и британские танки. А в ближайшие месяцы нам предстояло встретиться с французами, поляками и греками. Египет защищало нечто вроде армейской Лиги Наций, но не сами египтяне.
Весь июль обе стороны лихорадочно сооружали мощные оборонительные линии. Здесь был простор для инициативы и отваги во время атак и контратак с обеих сторон, а также в боях местного значения за отдельные тактически выгодные точки.
Австралийцам удалось взять Тель-эль-Эйсу, представляющую собой выгодную передовую позицию для 8-й армии. У Роммеля же была выгодная позиция на гребне Митейрьек на южном фланге, где он разместил свои отборные войска.
Парашютная бригада под командованием генерала Рамке, недавно прибывшая с Крита, при поддержке спецгруппы 288 и отборных солдат из доблестной итальянской парашютной дивизии "Фольгоре" сумела оттеснить на значительное расстояние южный фланг 8-й армии в низине Каттара.