Эти моряки, которых потом перевели в лагерь для итальянских военнопленных, тоже воевали в Атлантике. Честно говоря, помощь, оказываемая Германии союзной итальянской армией, была малоэффективна. До некоторой степени их неудачи можно было списать на счет итальянских субмарин, которые погружались не так быстро, как наши подлодки, и которые, вдобавок ко всему, сконструированы были скорее в расчете на комфорт экипажа, чем на эффективность боевых машин. Например, мостик у итальянских субмарин был закрытым. С одной стороны, стоявшие на мостике не могли ни промокнуть, ни замерзнуть, но в то же время они не видели и половины того, что должны были бы видеть. Наши конструкторы не так пеклись о нашем удобстве – мы часто мокли и промерзали до костей, но, если было что-то, что надо было увидеть, мы это видели. Радары еще не получили в то время (зимой 1940/41 года) широкого распространения, поэтому принцип ведения боевых действий был весьма прост: кто замечал неприятеля первым, тот, как правило, и выходил победителем.
Наше командование подводным флотом не раз выходило из себя, услышав об очередном конвое, беспрепятственно пересекавшем район, контролируемый итальянскими субмаринами. Итальянские субмарины слишком часто уходили на глубину, чтобы переждать шторм, бушующий на поверхности океана. Мы тоже часто испытывали искушение погрузиться и полностью довериться акустике, которая должна была предупредить нас о приближении конвоя, но мы никогда не делали этого без крайней необходимости, и эта наша бдительность окупалась сторицей.
Я помню, как в октябре 1940 года в парижскую штаб-квартиру нашего командования явился командующий итальянским подводным флотом. Сейчас я уже позабыл его имя. Он был прекрасно осведомлен о недостатках итальянских субмарин и их экипажей и высказывался на эту тему достаточно объективно. Чтобы улучшить положение дел, было предложено, во-первых, направить итальянских офицеров в Германию для прохождения военной подготовки и, во-вторых, внести изменения в конструкцию итальянских субмарин. Наверное, все эти меры способствовали прогрессу итальянского подводного флота, но лично мне об этом ничего не известно.
Немцы – большие любители изучать иностранные языки, и вскоре после того, как в Суонвик прибыли три итальянца, кому-то пришла в голову мысль брать уроки итальянского языка. После этого итальянцы шли нарасхват. Началось все с одного нашего товарища, который после войны решил посетить Италию. Для нас "после войны" означало "следующим летом". Многим из нас довелось побывать в других странах, включая Италию, только в качестве солдат или военнопленных, теперь же нам хотелось посетить Францию, Голландию, Бельгию, Норвегию, Италию и Британию в качестве туристов.
Одному из моих приятелей по имени Асмус довелось как-то провести отпуск в Париже, и теперь он загорелся желанием снова вернуться туда. Готовясь к этому знаменательному событию, он расспрашивал всех, кто хорошо знал Париж, и даже составил для себя список достопримечательностей.
Однако большинство из нас все-таки мечтали побывать в Италии. Один из итальянцев набросал для меня карту Флоренции и Рима, а также предложил несколько интересных маршрутов. Прошло целых тринадцать лет, прежде чем я попал в Италию, но предоставленная тем итальянцем информация была так точна, что я с легкостью ориентировался на месте.
В моей записной книжке также содержится подробная карта Мюнхена, Зальцбурга и Вены. Странное дело, я проехал половину мира, но в своей собственной стране никогда не бывал южнее Майна, поэтому после войны мы с женой совершили путешествие по Германии.
В разгар этой туристической лихорадки в лагере появились слухи о том, что нас должны переправить в Канаду. Нашей первой реакцией была радость: "О! Великолепно! Мы вернемся домой через Японию!" Поскольку я был единственным, кто побывал в этой стране, меня тут же попросили составить краткий путеводитель по этой островной империи, а также разговорник японского языка для будущих туристов.
Когда обращаешь свой взгляд в прошлое, все это кажется до крайности нелепым, но в то время мысль о путешествиях полностью поглотила наше внимание и, главное, вселяла в нас бодрость. Никому из нас не приходило в голову, что вместо пустых мечтаний было бы лучше готовить себя к мирной жизни. Но даже в 1943 году, когда стало очевидно, что дела Германии идут далеко не блестяще, всякого, кто осмеливался высказать такую мысль, называли "пораженцем".
С начала войны много писали о терроре, насаждаемом в лагерях военнопленных фанатичными национал-социалистами, фантазия которых доходила даже до создания тайных судов (наподобие фемгерихта, что действовал в смутное время в средневековой Германии). Наверное, в тех лагерях, где руководство внутренней организацией военнопленных было в руках нацистов, для любого, кто осмеливался высказать хотя бы малейшее сомнение в победе Германии, последствия могли быть самыми непредсказуемыми. У нас в лагере, к счастью, ничего подобного не было. Авторитета троих старших офицеров было достаточно, чтобы пресечь любые беспорядки.
Впрочем, был среди нас один офицер, который обратился к коменданту лагеря с просьбой перевести его в другой лагерь. Несколько наших товарищей устроили самозваное судилище и заочно приговорили "дезертира" к смерти. К счастью, его вовремя успели перевести в другой лагерь, потому что, если бы вдруг дошло до дела, трудно сказать, что взяло бы верх – разум и здравый смысл или фанатизм.
Между прочим, этот самый офицер оказался настоящим баловнем судьбы: он отправился в Канаду и работал там лесорубом, пока в один прекрасный день его познания в геологии не сослужили ему хорошую службу. Он обнаружил месторождение богатой руды, закрепил свое право на участок и потом продал его крупной корпорации за полмиллиона долларов.
Тем временем слухи о нашем переезде в Канаду все множились и, наконец, в один из январских дней 1941 года получили подтверждение: каждому из нас велели купить зимнее пальто и шапку. Груды пальто и шапок были разложены в холле, и мы могли выбрать себе одежду по размеру. Для этого нас стали вызывать по алфавиту, и, когда настала моя очередь, выбор уже заметно сократился. Однако мне все-таки удалось купить за семь фунтов синее пальто из добротного сукна, а также теплую шапку. После того как мы обзавелись одеждой, нам объявили, что 15-го числа нас отправляют в Канаду.
Но на этом история с пальто не закончилась. Когда мы, наконец, прибыли в Канаду, полковник Стетхем, начальник управления по интернированию, в ужасе всплеснул руками, увидев нас в гражданской одежде, которая могла оказать нам неоценимую помощь в случае побега. Полковник был совершенно прав. Успехом своего третьего побега Франц фон Верра во многом обязан своему синему гражданскому пальто, которое он приобрел при содействии британского коменданта лагеря для военнопленных. Как только мы сошли с корабля, канадцы тут же отобрали у нас наши пальто, но то, что они предложили нам взамен, трудно было даже назвать одеждой: длинные синие куртки из грубого сукна, на спине каждой из них был нашит огромный красный круг, свидетельствующий о нашем незавидном статусе пленных. Предложенные нам брюки тоже были синего цвета с широкими красными лампасами по бокам. Все это смотрелось до крайности нелепо.
– Об этом не может быть и речи, – решительно заявили мы. – Мы – военнопленные, и к тому же офицеры, и мы отказываемся носить эту тюремную робу.
Вся эта история произошла в поезде, на который мы сели, сойдя с корабля в Галифаксе. Этот поезд уносил нас в лагерь для военнопленных у озера Верхнее. Путешествие продолжалось три дня и четыре ночи, и к тому времени, когда мы, наконец, прибыли в пункт назначения, спорный вопрос с одеждой все еще не был решен. Стоял солнечный зимний день, и мы зашагали в лагерь без пальто, отказавшись от предложенной нам канадцами формы. Было уже очень холодно, около 20 градусов мороза, и через день-два стало ясно, что из создавшейся ситуации есть только два выхода: либо мы замерзнем насмерть, либо канадцы сдадутся. Так и случилось – они пошли на попятный и вернули нам наши пальто. Позже, когда из Германии начала прибывать теплая одежда, эти английские пальто у нас отобрали и поместили на склад, а после нашего освобождения снова вернули их нам. Это было очень кстати – в послевоенной Германии эти пальто сослужили нам хорошую службу.
Вообще одежный вопрос долгое время занимал наши умы. Большинство из подводников были выловлены из воды в весьма плачевном виде – на некоторых из нас было только нижнее белье. В результате мы вынуждены были расхаживать в каких-то случайных вещах и потому нередко выглядели как пугала. Наши летчики, напротив, были одеты аккуратно и даже щеголевато. Один из них даже расхаживал во фраке. Он присутствовал на официальном приеме, когда его эскадрилья была по тревоге поднята в воздух. Летчик натянул свой комбинезон поверх фрака и взлетел вместе с остальными. В бою его самолет был сбит, и летчик угодил в плен.
К счастью, в Канаде нам, невезучим подводникам, сообщили, что мы можем заказать себе обмундирование, если позаботимся оплатить его, и мы, конечно, ухватились за эту возможность. Один из наших охранников до войны был портным. Он снял с нас мерки, а портной в Виннипеге по нашим эскизам сшил нам форму. Через восемь недель форма прибыла, и мы, с нетерпением развязывая пакеты, наверное, выглядели как дети, открывающие рождественские подарки. Наконец-то мы оденемся, как приличествует офицерам. Форма была прекрасно сшита, медные пуговицы и золотые галуны заслужили наше полное одобрение, но, к нашему горькому разочарованию, все вещи оказались нам велики. Казалось, форма была сшита для великанов. Брюки были так широки, что я, пожалуй, мог бы тайком вынести из лагеря кого-нибудь из своих товарищей, пожелай тот воспользоваться для побега таким нетрадиционным способом. Поначалу мы никак не могли понять, в чем дело, но потом нас осенило: наш охранник снимал мерки в сантиметрах, а виннипегский портной решил, что все мерки в дюймах, и, сообразуясь с этим, сшил нам форму.
Для меня все закончилось не так уж плохо. Я довольно крупный мужчина, и мне быстро ушили форму самого щуплого из моих товарищей. Остальные вынуждены были отослать форму назад и ждать, пока ее перешьют.
Еще находясь в Британии, после некоторых размышлений мы пришли к выводу, что наш переезд в Канаду, чему мы сначала так радовались, сулит нам мало хорошего. Начать с того, что мы должны были пересечь Атлантику, которая являлась районом боевых действий. Наша жизнь подвергалась опасности, а это было нарушением Женевской конвенции. Мы заявили формальный протест, но британские власти, принявшие нашу жалобу, проигнорировали ее, и Красный Крест узнал обо всем, когда мы уже были на пути в Канаду. Однако, что касалось питания, Канада представляла собой рай для голодных военнопленных. В Англии мы сидели на полуголодном пайке, поскольку британцы и сами вынуждены были довольствоваться малым, поэтому перемены в этом вопросе нами весьма приветствовались.
Когда наш протест не возымел действия, некоторые из нас решили избежать переезда своими силами. В частности, в Канаду запрещалось отправлять больных военнопленных, а среди нас было несколько человек, попадавших в эту категорию. Это был капитан люфтваффе, потерявший ногу, лейтенант, страдавший от хронической желудочной болезни, и капитан Басc, потерявший глаз в Польскую кампанию. Во время Битвы за Англию, он дрался с врагом наравне с остальными, но теперь усиленно притворялся, что стремительно теряет зрение в оставшемся глазу. Когда в лагерь прибыла медицинская комиссия, чтобы осмотреть кандидатов на репатриацию, Басc был занят игрой в футбол. Так случилось, что члены комиссии задержались у кромки поля, наблюдая за футболистами, но как только весть о приезде комиссии достигла ушей Басса, он тут же скрылся с поля. Чуть позже несчастный страдалец, ведомый своими товарищами, предстал перед медкомиссией.
По всей вероятности, среди членов комиссии не было окулиста, так как Басса тут же вычеркнули из списка тех, кто должен был отправиться в Канаду. Я помню, как он торжествующе подмигивал нам единственным глазом, когда мы уезжали. Однако его так и не отправили на родину, так как следующая комиссия, в которую уже входил окулист, разоблачила его обман, и Басc вынужден был остаться в Англии до конца войны. Он так и не узнал, чего лишился, – мы жили припеваючи в Канаде, которая не знала, что такое пайки и продовольственные карточки.
В лагере Гриздейл-Холл, чьи обитатели также должны были отправиться в Канаду, был один пленный, который так хотел остаться в Англии, что спрятался в укромном месте, предварительно запасшись едой и питьем. Когда отправляли остальных пленных, одного человека, естественно, недосчитались, но британцам тогда было не до поисков, и они попросту махнули на него рукой. Когда запасы пищи подошли к концу, беглец вылез из своего укрытия в надежде найти лагерь опустевшим, но здесь его ждало разочарование. Он обнаружил, что в лагерь привезли новую партию пленных. Теперь в их рядах был один лишний человек, и они немедленно воспользовались этим, чтобы скрыть побег одного из заключенных. Однако этот трюк не сработал, и в конце концов наш страдалец вынужден был объявиться перед комендантом. Он тоже провел всю войну в Англии и позднее очень сожалел, что не отправился со своими товарищами в Канаду.
14 января мы уложили в картонные коробки те немногие пожитки, которыми обзавелись за время пребывания в плену, и готовы были отправиться в путь. На следующее утро нас отвезли на станцию и посадили в поезд, следующий на север. Мы были полны воодушевления. Перспектива путешествия через океан представлялась нам довольно приятной, все лучше, чем постоянно сидеть на одном месте. Кроме того, война все равно скоро закончится, и мы вернемся домой. По пути на одной из станций к нашему поезду прицепили несколько вагонов с нашими соотечественниками из лагеря Гриздейл-Холл.
По пути мы снова миновали немало станций под названием Боврил и завершили наше путешествие в Гриноке. В гавани на якоре стояло несколько больших пассажирских пароходов. Мы поднялись на борт "Герцогини Йоркской", лайнера водоизмещением в 15 000 тонн. В Канаду отправляли не только офицеров, но и военных других званий, и на борту корабля мы встретили некоторых членов экипажа нашей подлодки. Нашего командира, Йениша, отправили в Канаду позже.
Нас, офицеров, разместили в каютах в кормовой части корабля. Нам разрешалось покидать наши каюты только для приема пищи и часовой прогулки по верхней палубе.
Тем же вечером "Герцогиня Йоркская" подняла якорь, и мы услышали шум винтов – такой знакомый нам звук. Я снова был на борту корабля, но на этот раз в качестве пассажира.
Глава 12
В КАНАДУ
Проснувшись на следующее утро, мы обнаружили, что наш корабль все еще находится в гавани. Мы поинтересовались причиной задержки. Оказалось, что на борту судна возникли какие-то проблемы, и, в самом деле, чуть позже с корабля на буксир пересадили разношерстную группу моряков. Эти люди отказались пересекать Атлантику, пока им не выплатят страховку, и были сняты с корабля. Это происшествие задержало отправку всего конвоя на двадцать четыре часа. Когда инцидент был исчерпан, "Герцогиня Йоркская" присоединилась к остальным кораблям. Наш конвой состоял из пяти больших пассажирских лайнеров и около десятка торговых кораблей. Наше судно заняло место в самом конце конвоя, что вызвало у нас, подводников, некоторые опасения. По собственному опыту мы знали, что наибольшей опасности в конвое подвергаются либо головной корабль, либо судно, замыкающее конвой. Нам было совершенно ясно, что, если Кречмер, Шепке или Прин вдруг окажутся поблизости, нам не поздоровится, поэтому мы обзавелись спасательными жилетами и проинструктировали наших товарищей из люфтваффе, рассказав им, что следует делать, если корабль пойдет ко дну.
Наших охранников перспектива быть торпедированными пугала куда больше, чем нас, и мы приложили все усилия, чтобы "ободрить" их. Мы доверительно сообщили им, что в Атлантику как раз направлено несколько германских субмарин, для которых наш конвой, несомненно, представляет лакомое блюдо. Лица наших охранников позеленели, не знаю, правда, от страха или от морской болезни. Между прочим, в это время года шторма были частым явлением, и морская болезнь в равной степени косила как военнопленных, так и охранников. Нам даже пришла в голову мысль, что в случае плохой погоды группе решительно настроенных военнопленных не составит большого труда захватить корабль. Но в этом не было никакого смысла, поскольку поблизости постоянно крутились линкор "Репалс", крейсер и несколько эсминцев. Тогда мы принялись строить планы захвата корабля в общей неразберихе, которая поднимется в случае нападения на конвой немецких подлодок. В этом случае можно будет попытаться направить корабль в Португалию. Строя наши планы, мы почему-то ни разу не подумали о том, что наш корабль тоже может быть торпедирован. Все-таки мы были неисправимыми оптимистами.
Пока мы предавались фантазиям, один из наших товарищей, обладавший стальными нервами, совершенно свободно разгуливал по кораблю. Он заметил, что его парашютный ранец имеет определенное сходство со снаряжением механиков из машинного отделения. Он добыл где-то огромный гаечный ключ и с этим ключом на плече расхаживал по кораблю, не вызывая никаких подозрений у охранников. Ему даже удалось под какимто предлогом побывать на мостике. Команда корабля состояла в основном из новичков, и капитану даже не приходило в голову, что этот механик – фальшивый. "Механиком" был не кто иной, как Франц фон Верра.
В результате его наблюдений выяснилось, что кроме военнопленных на судне также находились летчики британских ВВС, направляющиеся в Канаду на летную подготовку, канадские солдаты, следующие домой в отпуск, и группа британских офицеров, которые должны были заняться боевой подготовкой канадских солдат. Через некоторое время нам удалось установить контакт с некоторыми из этих пассажиров, хотя такое общение было строго запрещено. Для совершения побега нам очень нужны были деньги, а эти пассажиры подсказали нам хороший способ заработать. Они с радостью покупали у нас знаки отличия, пуговицы и даже награды. Первый, кто осмелился продать свой Железный крест, подвергся резкой критике со стороны своих товарищей, посчитавших его поступок святотатством, но стоило ему заявить, что он выручил за свой крест два фунта, как остальные один за другим последовали его примеру. Вскоре предложение превысило спрос, и в конце концов рыночная цена на Железный крест на борту "Герцогини Йоркской" упала до пяти шиллингов с мелочью.