Я побит начну сначала! - Ролан Быков 32 стр.


Сегодня еду в Таллин с Велиховым. Он говорит, что я буду выступать на этом симпозиуме. (Напросился я сам, только не знаю, зачем.) Это третье заседание Комитета - может быть, стоит записать в его решение. (С тем, чтобы Велихов пошел к Черненко с решением и ходатайством этого Комитета.) Тогда моя просьба к Комитету состоит в том, чтобы поддержать и одобрить такой проект. (Это определяет и выступление.)

12.03.84 г.

Прочитал "Колеса" Артура Хейли. Очень ловкая книжка. Если верить автору, в Штатах все о'кей! Конечно, трудно, даже женщины, крадущие сумочки в больших универмагах (богатые), в конце-концов образумливаются и даже беременеют. Все дельцы, пробившиеся к власти, отличные мужики и их ведут вверх по лестнице карьеры лишь их деловые качества и способности.

И любовницы, и любовники - в порядке вещей, но семья... Вонючая книжка, лживая, отвратительная.

"Колеса" написаны, конечно, здорово. И выстроены здорово. И держат внимание. Но по духовному содержанию книга фанерна, плакатна и очень смахивает на признание предвыборных недостатков и прославление американской респектабельности.

Кстати, а ведь раньше я никогда не замечал в американской литературе такой явной политической тенденции.

13.03.84 г.

Успокойся, душа моя бедная,

Успокойся, родная, прошу...

Я бумагой тебе пошуршу,

Я до крови губу прикушу,

Что ж ты плачешь, моя победная?!

14.03.84 г.

Всю ночь в поезде ныло сердце. Лежал и трусил. Уговаривал себя, чурался... Принял валидол - уснул. Надо бы не играться в эти дела - заиграешься. В Ленинграде - Леша Герман. В 15.00 - его фильм, надо будет посмотреть, понять, продумать, как ему помочь (надо успеть сдать билет).

Для А. Германа

"Моему внуку сейчас столько же, сколько было мне тогда. Мне всегда хотелось рассказать о своем детстве, не о себе - о тех, кого я видел и кем восхищался. Иногда я думаю: может быть, и не стоит: может, не поймут - слишком изменилось все, жизнь стала совсем иной. Город, люди - все не похоже. И все-таки я должен это рассказать, чтобы он понял, полюбил героев моего детства такими, какими они были на самом деле, чтобы он никогда не боялся смотреть правде в глаза, чтобы рос героем, чтобы мог постоять за себя, за друга, за свою родную землю. Не помню, кто сказал - будущего нет без прошлого, мы должны знать, чтобы понимать, понимать, чтобы любить, иначе не одолеть нам нашего дела, не осилить, не достичь...

Надо знать... знать... Не правда страшна, страшна ложь - всегда так было - надо знать... Пусть мой внук знает, кого мы любили и за что..."

И вновь стрелой к тебе лечу,

Стрела красна!

Устал и снова спать хочу,

Но не до сна!

От разговоров вслух язык,

Мозги в дыму,

Но я любить тебя привык

Сквозь кутерьму.

Я утром встал, гляжу - весна!

И все долой!

Я раскалился докрасна,

Лечу домой!

И вправду ты меня пойми: Я паровоз,

Я весь страданьем и людьми Набит до слез!

А ты мне дочь. А ты мне ночь, А ты мне мать, И это мне не превозмочь, Не рассказать.

19.03.84 г. Понедельник

Итак - новый этап: как будто бы все утряслось, но... Гришин вроде бы сказал, что сменил гнев на милость, но поправочки нужно сделать, как будто бы этого же мнения придерживается Ф.Т. Ермаш. (Хотя он не звонит.)

Но, кажется, ситуация обострилась. Это удушение способом разрешения. Способ не новый. Надо убрать мелочь - яйца, и все тип-топ! Ясно, что о костре, драке и истерике (о чем, кажется, и идет речь) не может быть никакого разговора. Надо дело довести до формального положения: "Он что-то изменил, послушался!". И тогда я отрежу никому не нужный отзвук в финале и сниму надпись "Конец первой части". (Оставлю - "Часть вторая".) Общее сокращение в метраже будет внушительным. Под это дело надо будет поправить несинхронную реплику у Кристины (в сцене признания). Это было бы сказкой! Но идиллии в наши дни нереальны. Там, где полянка и цветочки, ищи главный ужас. Так что очень может быть, что этот этап жизни картины один из сложнейших.

Надо держаться и стоять насмерть.

Тень, возымевшая плоть. Это может быть потрясающим драматургическим положением. Это вовсе не шварцевская тень. Это о таланте и бездарности. О людях, которые живут вместо других.

Вообще, реалистическая история о том, как тень возымела плоть, о законах жизни тени и обретение ею "себя" - тут масса всяких возможностей.

Моя дорога вечная - тревога. Я растревожен небом и землей, Пахучей розой и вонючей тлей, Цветеньем поля и покоем стога. Меня тревожит всякий день и час, Тревогу каждый год все боле множит, И угасанье каждого из нас Меня загадкой мрачною тревожит. Непостижима радость бытия, Непостижима смерть, как ты и я.

Кажется, в Париж с Леной не поеду. Крайне жаль. Как я влип с картиной, с этой статьей в "Ассошиэйтед-пресс", с выступлением "Голоса Америки". Да тут еще Любимов остался... Полный испуг и просьба - задержитесь, пока с картиной не станет ясно.

Вот так борщ. Стоит ли слушаться? Этак ведь и далее будет. Верно ли это? И не стоит ли сделать так, чтобы их поправили. (Обратиться, скажем, в ЦК?)

Сегодня уже 20-е!

Четверть года пролетела - ноль!

Все вертится вокруг картины. Ее судьба не ясна. Почему-то не иду к Велихову, но надо собраться и идти. Копию Сизов дает - будет поздно. Надо сегодня же. На картине надо договориться о гостях. (Лучше бы в тот же день.) Или пригласить на обед. Например, в "Арагви". В "Континенталь". И еще важна статья в "Литературке": очень важен масштаб.

23.03.84 г. (Ночь)

Как замечательна ветла, И дуб, и пальма, но поверьте, Что мне сейчас нужна метла, Чтоб было чисто перед смертью! Но мне сейчас нужны дрова И кипятка крутого чашка. Что мне великие слова, Когда мне сумрачно и тяжко!

* * *

Моя дорога коротка -

Мой путь - длинней.

(А у недописанных строк есть своя прелесть - обещание, точнее, что-то оракульское. В них тайна, в них возможности.)

Вызвал Ермаш - делай поправки. (Перед этим он отказал дать копию в "Знания", сказав: "Быков не является на студию, но пока он не сделает поправки"...) Моя надежда на то, что у него и Сизова разная игра - опять наивность. Я потерял уйму времени. Опять не был активен.

Поправки он дал столь незначительные, что диву даешься. Сначала их было три: 1. Сократить битье ногами. 2. Сократить костер. 3. Убрать один раз директрису.

Я отбил первое и третье замечание. Осталось сократить костер.

Сократил на 2 метра. (!) Отрезал фальшивую черную проклейку, которую был вынужден вставить, - всего убрал 11 метров.

Вечером Досталь сказал, что ему нужен приказ о новой редакции. Тут - стоп! Не уловка ли это опять? Если новая редакция - все сначала?! Опять студия будет принимать? Э-э, нет! Тут уж Сизов выспится на мне как надо. Это все его, сизовские, дела. Ермаш сказал: "Сделай то, что мы обещали Сизову". (Стало быть, этот старый лис сказал Ермашу, что он со мной о чем-то договорился?)

Я категорически откажусь делать что бы то ни было, если разговор будет о новой редакции. Иначе хана.

Я должен прийти к Ермашу и сказать: "Отчего у Евтушенко нет новой редакции?". Не нужен мне ни черт, ни дьявол, ни перезапись, ни озвучивание. А эти копии могут остаться и с подрезками, я берусь сделать вырезки в копиях.

Если же речь идет о новой редакции, давайте утвердим две серии, вернем 150 метров и будем ее делать.

Так или иначе, идет интрига старого милиционера. Не мытьем так катаньем берет он реванш за поражение. И это надо бы объяснить Гришину. Он и с Ермашом договорился, а тот ему потрафил. Вот отчего и нетверд был Ермаш в своих претензиях.

24.03.84 г.

Подготовка статьи о Гоголе

Новое время - это не только рождение нового, это и новый взгляд на старое. Художники, уходившие в свое время на столетия вперед, не становятся нашими современниками - они открываются настолько по-новому, что это разрушение в нас самих. Эта перемена разрушительна.

Сегодня, уже не боясь "гоголеведов", можно смело говорить, что Николай Васильевич Гоголь - писатель, на сегодня еще не изученный.

(Ой, тяжко! Оттого что нет свободы внутри!)

(Так, наверное, вопрос ставить невыгодно. Но мысль о том, что это самый непонятый русский гений, очень важна. Очень важна и мысль о полном взгляде на вещи. - Хотелось бы смазать по мордасам Рассадина.)

Прочтение Гоголя Андреевым и современным скульптором: "Сегодня он встал, поднять-то можно, хоть и грешно..."

Непонимание бывает разного рода - враждебное и влюбленное, тенденциозное и абсолютное, естественное и противоестественное, историческое и национальное. Сподручней всего непониманию быть скромным, но сегодня непонимание поразительно наглое, тупое и даже полицейское.

Непонимание Гоголя все время имеет характер присваивания Гения. Его присваивали славянофилы, богоискатели, фрейдисты. Его присваивали все кому не лень, отщипывая от него по кусочку, клали его величие подставкой для сковороды с наскоро приготовленной яичницей безглазого литературоведения.

Можно, конечно, нарядившись в пару "джинсовых" фраз, этаким "гоголем" пройтись по колонкам "Литгазеты" - как это сделал ушлый критик С. Рассадин, обнаружив глубину знания, и в порядке откровения процитировать Николая Васильевича (какое-нибудь самое известное высказывание).

Минуя доводы, сразу кинуться к выводам.

Смысл статьи таков: пришло время разобраться в Гоголе. И вовсе не как в сатирике, а как в лирике. Как в особом направлении гуманизма материнского, взамен отцовского (Толстого). Пришло время открывать подлинного Гоголя как отца натуральной школы, как художника, давшего программу всему современному искусству.

Перед Гоголем люди до сих пор в оторопи.

Гоголю в кино "повезло": дважды экранизировался "Ревизор", были сняты знаменитые "Мертвые души", поставленные во МХАТе. А сейчас на "Мосфильме" выходит 8 (6) серий "Мертвых душ" с Калягиным - Чичиковым. Дважды ставилась "Шинель", поставлена "Майская ночь", "Нос".

Так случилось в моей жизни, что я в разные периоды своего творческого пути сталкивался с Гоголем. Это был спектакль в письмах и воспоминаниях (тогда еще такой жанр не входил в обиход и не был модой), в училище я играл "Тяжбу" и Добчинского в "Ревизоре", в театре первым эпизодом был Мишка в "Ревизоре", потом снова Добчинский, и даже сам Хлестаков (2 акта - перед худсоветом) и снова "Тяжба". Наконец, были "Шинель", Акакий Акакиевич, работа над "Ревизором" (поставил Л. Гайдай) и "Нос" на ТВ.

Что есть мой Гоголь?

Гоголь - это для меня проблема взаимоотношений кинематографа и литературы.

Гоголь - это открытие идей "полного взгляда на вещи".

Гоголь - это открытие сложных отношений художника и времени, гения и толпы, прошлого и настоящего.

Гоголь - это предвосхищение нашего сегодня, невыполненное задание дней сегодняшних и завтрашних.

Гоголь - это открытие материнского гуманизма. И т.д. и т.д. (не перечислить!)

Наверно трудно писать о своем Гоголе, ибо кто сегодня может интересоваться тем, что "давно известно каждому": "Все мы вышли из Гоголевской шинели", "смех сквозь слезы" - небольшой набор нашего утлого "знания" великого классика загораживают от нас фигуру грандиозную, фантастическую, непонятую, фальсифицированную, драматическую, сегодняшнюю и завтрашнюю.

Гоголь шел от тайны жизни к ясности и от ясности к новой тайне.

Не понимать артистической, именно актерской, лицедейской природы творчества Гоголя - это ничего в нем не понимать.

Зачем ставить "Нос"? Кроме всего еще и затем, что школярское представление о классике и развязное суждение какого-нибудь "эрудита" в равной степени отвращает людей от классики...

"Нос" Д.Д. Шостаковича - грандиозное произведение. Вот бы достало Д.Д. Шостаковичу от критиков: "Там не только "Ковалев умирает", там с торговкой бубликами что делается, а нос убивают...", чтобы сделать реальным его возвращение.

Но самое прекрасное - это раскрытие страдательности фигуры Ковалева. Хочет этого кто или не хочет, но Ковалева становится жалко, и он попадает в положение Акакия Акакиевича. Он проходит тот же путь: частный пристав его поносит, значительное лицо его вообще не принимает, никто не хочет и не может его понять. Вот в чем "отдельность", "разобщенность". (Для С. Рассадина застолье и распитие - уже близость и даже братство, это от нищенства.)

В картине "Нос" в заведении "Кушанье и чай" авторский текст распределен между цирюльником Иваном Яковлевичем и майором Ковалевым. Они хорошо знакомы, ведь Иван Яковлевич регулярно брил Ковалева. В своей печали по поводу пропажи носа Ковалев снизошел до застольной беседы с цирюльником. Они выпивают по рюмке водки, но в конце фильма, когда нос уже на месте, Ковалев в который раз говорит свою "коронную" фразу Ивану Яковлевичу: "У тебя, братец, вечно руки воняют!". И, как всегда, отвечает цирюльник: "Чего бы им вонять, право не знаю. Чисты-с". Поэтому ни о близости, тем более братстве речи быть не могло, в чем упрекнул Быкова критик Рассадин.

Подчас в разговоре о специфике телевидения или о специфике задач телевизионных экранизаций есть странная попытка найти специфические признаки особой (телевизионной) глупости, телевизионной некомпетентности и специфически телевизионной бездарности.

"Все это наша необразованность" - этим пользуются полупридурки у Островского или Чехова. Еще у Гоголя в "Ревизоре" судья Ляпкин-Тяпкин прочел две книги и считал себя умнее всех... Критик, который сидит в засаде с цитатой, известной всем.

Эпиграфом к ответу Рассадина могла бы быть песня, которая так не понравилась Рассадину: "Уж как нонешние люди, они молоды-лукавы, с измальенька вороваты, не видавши, много видят, не слыхавши - много слышат".

Надо действительно преувеличивать значение застолья всерьез, чтобы близостью и даже братством считать то, что Ковалев и Иван Яковлевич чокаются. Очевидно, по этой логике М. Козаков - лучший актер телевидения, а оскорбительное у Гоголя "братец" для Рассадина уже звучит как "я брат твой!" (Достоевский!).

01.04.84 г.

Да!.. Ермаш нанес в пятницу неожиданный коварный удар: "Убирай (почти) костер!" Позвонил Досталю - вырезайте без Быкова. Я заявил: "Напрасно вы это сделали". И, не оборачиваясь, вышел из кабинета со словами: "Я вам не мальчик". (Что я имел в виду - осталось неясным не только для него, но и для меня.)

В "Советской России" статью мою напечатали с варварскими сокращениями, но это еще полбеды. Совсем уже беда - "приписки" газеты. Общечеловеческие идеалы оказались идеалами марксизма-ленинизма, а к мученикам духа Толстому, Достоевскому и Гоголю приписали Шолохова и Леонова. Вот так.

Продумываю контрборьбу, но пока одно приходит в голову - выиграть время. Эти подлецы решили убить картину в закоулке. Они сняли ажиотаж, распустили слух, что все в порядке, нужны только "косметические" поправки, и хотят запустить нож в сердце картины.

Надо выиграть время. Второе надо, чтобы Ермаш убивал картину не потихоньку, а громко, всенародно. Чтобы все знали, что происходит.

Продаст Железников или нет? Имеем ли мы право закрыть картину, как авторы, надо узнать.

Читал и слышал я, как распинают,

Как тайный суд вершится в тайный срок...

В конце концов все узнают и знают,

Но прошлое, к несчастью, не урок.

Сегодня все со мною происходит,

Разбойный свист и топот за спиной,

Не верится, что все это со мной -

Приходит ночь, и смертный час приходит.

И все это старо до неприличья,

Распятье, крест, Голгофа и позор,

И в гибели ни капли нет величья,

Все буднично - и плаха, и топор.

Не страшно. Унизительно и пошло.

И нету бури чувств - одна тоска.

Потом, когда все это станет прошлым,

Красив и пистолет, что у виска.

Ведьма: "Это раньше было, когда еще ни Горынычей змеев никаких не было, так у воды ползали гады маленькие, незначительные. Тогда главные, кто верховодил, была рыба-сом о шестнадцати клыках, да двухглавый ерш - великан".

03.04.84 г.

Что делать? К четвергу Ермаш ждет "поправок" - я должен убрать сцену костра - убить картину. То, что это глупо, вредно, не нужно, отвратительно - никого не волнует. Досталя сегодня волновало лишь одно - а вдруг смотрел сам Черненко?

В субботу был у Велихова на даче - в бане парились. Атмосфера неустроенности. Какая-то еще пара живет. Угощали блюдечком пшенной каши с изюмом и чаем.

В "проект" Велихов и сам не очень верит, но хочет попробовать - а вдруг!

Пашу переводим из спецшколы в обычную. По-моему - верно.

03.04.84 г.

Разговор с Белявским (кинофикация):

- Как же так, последний в этом веке юбилей Гоголя, следующий будет в 2009 году, а ни одного фильма...

- Да-да... Мы виноваты. Муки с планом, понимаете ли, у нас... Мы даже "Судьбу человека" проспали...

Устами прокатчика! Гоголь-то что - тут о Бондарчуке не вспомнили! И какое совпадение, не что-нибудь, а "Судьбу человека" проспал наш кинематограф.

Еду к помощнику Гришина - хоть что-нибудь выясню.

24.04.84 г.

Назад Дальше