Он вырос в семье сельских учителей в деревне Запрудье на Витебщине, отличником окончил 4-ю среднюю школу в Витебске. Решив стать инженером, поступил в Московский авиационный технологический институт. Война застала его на третьем курсе. В самом начале июля сорок первого он добровольно ушел в армию, храбро дрался, стал кандидатом в члены ВКП(б). В двадцать лет командовал взводом 444 стрелкового полка 103 стрелковой дивизии, в ноябре сорок первого попал в плен, бежал, скрывался на родине от немцев. С весны сорок второго стал подпольщиком в группе Рудакова. Его называли героем витебского подполья. Будучи ближайшим помощником руководителя этого подполья Морудова, Шпаков устраивал дерзкие диверсии на железных дорогах Витебск - Орша и Витебск - Полоцк, выкрадывал оружие со складов вермахта, снабжал разведданными партизанскую бригаду Бирюлина, потом сам возглавил в Витебске подпольную группу, командовал разведгруппой под Минском… Только в июне сорок четвертого вышел он из вражеского тыла вместе с Зиной Бардышевой.
На отдыхе и переподготовке пробыл неполных два месяца… А теперь вот снова командир группы.
Эх, Павка, Павка! Ушел Павка, не попрощавшись ни словом, ни взглядом, не успев даже понять, что умирает, что убит.
Сгинул, оставив ему восемь разведчиков-десантников и немыслимо трудное задание, за которое теперь он, Николай Шпаков, в ответе.
В квадрате, засаженном в два яруса елками, группа, круто повернув вправо и назад, отрывается от преследователей. Немцы, освещая лес ракетами, уходят все дальше на север. Мельников, орудуя саперной лопатой, минирует след группы миной-противопехоткой, потом посыпает след табаком. Поразмыслив, Шпаков принимает дерзкое решение - свое первое на этом задании командирское решение: снова выйти к Парве, найти брод или лодку, в то время как немцы наверняка будут думать, что разведчики ушли на север, глубже в лес.
По пути к реке Шпаков вновь и вновь повторяет про себя в эту черную, грохочущую, вспыхивающую ракетами ночь задачу группы "Джек". Он помнит наизусть этот длинный приказ: установить контроль за железнодорожными и шоссейными перевозками; организовать систематический захват "языков"; освещать наличие и состояние оборонительных рубежей; освещать сосредоточение войск на этих рубежах; освещать намерения противника по дальнейшему ведению операций.
Для того чтобы установить контроль за перевозками, надо выйти ближе к железной и шоссейной магистрали. В этой Пруссии, как видно, придется полагаться на визуальное наблюдение, а не на показания местных жителей. И ясно, что с первоначальным планом легализации Лебедя под видом русской беженки в каком-нибудь здешнем городе - об этом мечтал Павел Крылатых, к этому поначалу готовили Аню - ничего не выйдет без документов. Этих документов нет, а чтобы изготовить их, потребуется уйма времени на то, чтобы захватить образцы и переслать на Большую землю… Нет, Лебедь, видно, так и останется лесным Лебедем. Эх, Павка, Павка, друг сердечный! Что-то ждет впереди группу "Джек"? Собственно, группы "Джек" больше нет, как нет Павки. Есть группа "Еж". Но Шпаков хочет, чтобы в честь погибшего командира группа по-прежнему называлась псевдонимом ее первого командира.
Аня хорошо понимает, что творится в Колиной душе. На ходу, в темноте, она берет его за руку:
- Ничего, Коля! Александру Невскому было двадцать два года, когда он разгромил немцев на Чудском озере. А тебе двадцать три!…
Коля с благодарностью отвечает Ане пожатием руки. Уверенно находит он на небосклоне тускло-желтый огонек путеводной звезды "Джека" - Сатурна.
На этот раз группе везет. Пока немцы разыскивают разведчиков в лесу, пока эсэсовцы мчатся на машинах и мотоциклах к деревне Едрайен из Инстербурга и Тильзита, Ваня Мельников находит на пустынном берегу Парве, на песчаной прогалине в густом ивняке старую, рассохшуюся шлюпчонку. Нет весел, но это не беда - Ваня срезает финкой молодую сосенку. Шест готов.
Но не затонет ли эта фрицевская душегубка на середине плеса?
Сначала Ваня перевозит Аню, Раневского, Тышкевича и Зварику. Остальные прикрывают переправу, лежа на берегу.
Воду, быстро наполняющую лодку, Генка вычерпывает ржавым дырявым ведерком, от которого пахнет рыбой.
- Не шуми! - говорит ему Раневский.
- Быстрей! Потонем! - торопит Мельникова Зварика, наполняя водой фляжку за бортом.
На середине залитого лунным светом плеса Мельников едва достает до дна своим сучкастым шестом. Ваня сидя орудует дрыном, цепляет им прусский месяц в черной реке. Лодку заметно сносит по течению. Вода в лодке поднимается все выше. Вот сейчас немцам появиться!… Но все кончается благополучно. Четверка высаживается, залегает лицом к речке в ивняке, чтобы прикрыть второй рейс. Ваня, вычерпав воду, возвращается за остальными. А ракеты над лесом вспыхивают все ближе, все ярче. Немцы сигналят зелеными и красными ракетами. Похоже на то, что они опять напали на след группы…
Аня лежит в кустах. Глухо колотится сердце. Ко лбу липнут потные волосы. Она снимает с головы берет, сует в карман.
Остыть бы немного. Так и кинулась бы сейчас в эту Парве.
Все в Ане онемело. Как в тот день, когда Сещу облетела весть: "Полицай Поваров подорвался на партизанской мине!" По улице поселка медленно тащилась подвода. Из-под рогожи, из-под драного, в бурых пятнах тряпья торчал разодранный взрывом сапог, другого не было. Ни сапога, ни ноги. Под колесами шуршали в грязи желтые листья, и сещинцы, глядя вслед, ворчали вполголоса: "Собаке - собачья смерть!" Как горевала тогда Аня, как страшно было ей встать на место Кости Поварова - руководителя сещинского подполья. А Павла Крылатых они даже не похоронили…
Второй раз теряет Аня командира. И сейчас, в Восточной Пруссии, не легче, а куда труднее, чем в Сеще. Уже столько погибло на войне замечательных парней, таких как "полицай" Поваров, таких как Джек. И никто, кроме "Центра", их не знает…
Погибнуть суждено миллионам парней, ровесников Ани, но немногие уйдут с таким боевым счетом, как у Кости и Павла…
Аня достает пистолет капитана и крепко сжимает его в руке. Меняя при лунном свете обойму, она не видит красной точки предохранителя, - из глаз льются теплые, соленые слезы.
Так ни разу на своем последнем задании и не выстрелил из "Вальтера СС" капитан Павка Крылатых…
Рядом, ведя наблюдение, шепотом переговариваются ребята.
- Не пойму, - говорит Генка, - искали нас те немцы или ненароком там оказались?
- Может, Аню запеленговала какая-нибудь ближняя часть? - гадает Зварика, срезая финкой прутья лозняка. - Эх, зря капитан велел последние известия слушать!
- Зря или не зря - этого мы никогда не узнаем, - со вздохом заключает Раневский.
Ваня Мельников последним вылезает из лодки. Если развернуть лодку носом по течению и вытолкнуть на середину плеса, то ее подхватит течением, унесет в Лаукне, и, если не прибьет к берегу, к утру выплывет она в залив Куришес Гаф.
Но у Вани Мельникова иной расчет - самое лучшее для группы "Джек", чтобы лодка, набрав воды, затонула. И Ваня, выхватив финку, продырявливает днище… Зварика, соорудив веник, заметает следы на песчаной отмели.
Группа "Джек" спешит на юг, шагает мрачным бором. Во фляжках тихо булькает вода. На вкус она чуть отдает бензином и соляркой. Для разведчика ясно - вверх по течению реки Парве стоит моторизованная, а то и танковая часть. Остается посмотреть по карте, мимо каких населенных пунктов протекает Парве…
Разведчики уходят в глубь сосновой чащи, а за рекой гудят, тарахтят моторы - это мчится из Тильзита моторизованный отряд эсэсовцев к городку Гросс-Скайсгиррен. Через считанные минуты они будут стоять над недвижным телом Джека и рассматривать при свете мотоциклетных фар его застывшее лицо…
Утром в далекой вятской деревне Выгузы старая, седая женщина пойдет с коромыслом по воду. Ей встретится у колодца почтальонша на велосипеде, и шестидесятилетняя седая женщина тихо, со страхом и надеждой спросит, нет ли весточки от сыновей.
У Евдокии Яковлевны пятеро сыновей на фронте.
"От сынов-то ваших? - скажет почтальонша. - Нет, ничего нет, а газета веселая! Кучу городов наши взяли - Брест, Белосток, Львов…"
А Павка в тот день будет лежать на каменной плите в морге тильзитского гестапо.
А генерал армии Черняховский и его помощники будут думать, как поскорее и с наименьшей кровью разгромить дивизию, чью скрытую передислокацию раскрыла группа "Джек".
К утру девушки совсем выбиваются из сил.
- Ти-ти-ти-та-та! - подбадривает их Шпаков, - "Идут радисты!"
В сером свете утра Аня видит на своих ладонях запекшуюся кровь командира.
Аня переводит взгляд на Шпакова, внимательно приглядывается к нему. Широкий, чистый лоб под шапкой густых русых волос, раздвоенный сильный подбородок с ямочкой, в задумчивых серо-голубых глазах затаилась тревога. Еще неизвестно, кому труднее поставили немцы задачу - Александру Невскому или Коле Шпакову…
В неуютное место попадают к утру разведчики. За южной, чересчур редкой опушкой - чистое поле и фольварки до самой "железки" Тильзит - Кенигсберг. Кругом дороги, снуют машины; в лесу полно рабочих, заготавливающих древесину; неподалеку - палаточный лагерь Гитлерюгенда. Шум и гам, как на воскресной массовке. Дотемна лежат разведчики, лежат тише воды, ниже травы. Нечего и думать вести разведку, базируясь в этом парке.
Глава четвертая.
"ДЖЕК" И "ЗУБЫ ДРАКОНА"
В УКРЕПРАЙОНЕ "ИЛЬМЕНХОРСТ"
Где короткими перебежками, а где ползком, по-пластунски, пробирается, держа путь на юг, группа "Джек". В стороне остаются освещенные луной крутые черепичные крыши деревни Миншенвальде. В первую же ночь разведчики переходят через железную дорогу Тильзит - Кенигсберг. Вот она, узкая среднеевропейская колея, ее ширина - 1435 миллиметров.
Советская железнодорожная колея заметно, почти на девять сантиметров, шире. Всем в группе памятна эта "среднеевропейская" колея - было время, немцы перешили на свой манер чуть не все железные дороги от Бреста до Брянска и за Брянском почти до Москвы…
Слева раздается заунывный паровозный гудок - от Меляукена, стуча колесами на стыках, поезд идет на станцию Лабиау.
Вот бы, по доброму партизанскому обычаю, оставить под шпалой на этом безлюдном лесном перегоне "визитную карточку" группы "Джек" - килограммчиков этак пять тола с верной "ПМС" - противопоездной миной Старикова! Но разведчики проходят мимо - всякие диверсии "Джеку" строго-настрого запрещены. Да и нет у них тола, если не считать семидесятиграммовых кругляшек в противопехотках, предназначенных для преследователей.
- Выходит, иди воевать, да не смей стрелять! - сокрушенно вздыхает Ваня Мельников.
Может быть, здесь, на этой стороне "железки", найдет "Джек" надежное укрытие?
Километрах в трех-четырех за "железкой" группа ползком перебирается через широкое бетонное шоссе. Аня ползет, стараясь не испачкаться в полупросохших лужицах черного масла.
На той стороне тоже тянутся культурные, рассеченные частыми просеками леса. Шпаков решает идти дальше, на юго-восток, под Инстербург.
Сухо хрустит под ногами седой лишайник. Загадочно тихи просеки. Молчат сосны.
Дневка проходит в заросшем можжевельником овражке, недалеко от деревни Ежернинкен, что лежит на магистральном шоссе Тильзит - Велау. Пополудни какие-то жители этой деревни проезжают по давно не езженой дороге краем оврага. Разведчики, замерев, видят трех стариков бауэров на фурманке. Один из них сидит с раскрытой газетой "Остдейче Цейтунг" в руках. Если заметят, надо будет догонять их и… Но старики, увлеченные неторопливой беседой, не глядят в овраг; только породистый тракененский конь косит туда равнодушным глазом да наплывают, редея, облачка табачного дыма из трубок…
Шпаков оказывается еще более строгим командиром, чем капитан Крылатых. Он берет на учет все наличные продукты, распекает Юзека Зварику за неумеренный партизанский аппетит и устанавливает "блокадную" норму - в сутки по одной банке американской свиной тушенки на девять человек.
На следующее утро Аню подташнивает, у нее кружится голова, противно сосет под ложечной, но Аня не падает духом. Правда, она уже чувствует, что тут придется голодать куда сильнее, чем в Сеще.
Первого августа дневка проходит недалеко от просеки, на которой посажен картофель. Пышная зеленая ботва усыпана белыми и фиолетовыми цветами.
От голода все сильнее, нестерпимее жжет в пересохшем рту, гложет в желудке.
- Давайте, ребята, накопаем картошки, когда стемнеет, - предлагает Аня.
- Эх, рубануть бы сейчас молодой картошечки со сметанкой и укропчиком! - мечтательно произносит Ваня Овчаров, глотая слюну.
- От сырой бульбы пузо лопнет! - мрачно изрекает Зварика.
- Конечно, накопаем! - поддерживает Аню Шпаков. - Может, когда и удастся развести костер.
- К тому времени, - угрюмо усмехается Ваня Мельников, - ваша молодая картошка здорово постареет!
- Есть у немцев такая поговорка про покойников, - добавляет Раневский. - Мы говорим - землю парить, а они - смотреть снизу, как растет картошка…
- Не смешно! - сухо обрывает его Шпаков.
Сумрачен бор. Ни единого птичьего голоса. Только, курлыча, высоко в небе пролетают на юг журавли. Не за горами осень… А если вдруг война затянется? Что будет с группой "Джек" осенью? А зимой? Нет, зимой тут Лебедю не прожить…
В ночь на четвертое августа группа наталкивается на оборонительную полосу. Надолбы, эскарпы, "зубы дракона". Все подготовлено для обороны. И кругом - ни души. Жутко видеть черные проемы дверей, черные амбразуры железобетонных дотов, ходы сообщений. А вдруг там притаился враг! Разведчики прислушиваются. Ни звука. Только перешептываются о чем-то сосны…
- Осторожно! - шепчет Шпаков. - Могут быть мины! Вдруг и впрямь тут мины - поди разгляди их в эту безлунную ночь.
Впрочем, разве не словно на минах ходят они с первого дня в Восточной Пруссии!…
- Соблюдай дистанцию, - добавляет Шпаков, - три метра.
Добрую половину ночи тратит Шпаков на то, чтобы при свете звезд нанести на карту хотя бы часть оборонительной полосы. Он посылает в одну сторону Овчарова и Целикова, в другую - Мельникова и Тышкевича. Целый час идут обе пары вдоль оборонительной полосы, и не видать ей ни конца, ни края.
Разведчики идут, подсчитывая, сколько заготовлено на каждый километр бетонированных площадок для тяжелых орудий. Три ряда траншей, колючая проволока, противотанковый ров, бронированные колпаки. И - загадочное дело: почти все амбразуры нацелены на северо-запад, а не на юго-восток.
Описывая эту оборонительную полосу, Шпаков высказывает в радиограмме предположение, что она тянется, по крайней мере, от Тильзита до Велау и является как бы северо-западной стеной огромной крепости. Так разгадывает он тайну нацеленных на северо-запад амбразур. И оказывается прав: обнаруженная "Джеком" оборонительная полоса - лишь часть обширного укрепленного района "Ильменхорст" - основного укрепрайона северо-восточного угла провинции Восточная Пруссия, центром которого является город Инстербург.
Именно в этот укрепленный район и вошла группа "Джек".
Из отчета штаба 3-го Белорусского фронта:
"…B Восточной Пруссии мы не имели ни одной разведывательной точки. О рубежах обороны да и вообще обо всем тыле противника в этой области Германии у нас было слабое представление. В такой обстановке для раздумий времени не оставалось - надо было действовать решительно, быстро, идя на вынужденный риск и повышенные потери. Иного пути не было…"
К утру зарядил моросящий дождь. Шпаков бросает взгляд на часы: половина пятого, через десяток минут взойдет солнце, пора подыскивать место для дневки. Он останавливает группу в лесу под деревней Гросс-Бершкаллен, что связана узкоколейкой с Инстербургом.
Разведчики устраиваются неподалеку от большого пустого дота на перекрестке просек. День проходит без происшествий.
За полчаса до захода солнца, по приказу Шпакова, Зина связывается с "Центром". Теперь Аня помогает Зине. Хозяин узнает об укрепленной полосе, о гибели командира. Потом Зина принимает известия из Москвы. Разведчиков ожидает сюрприз.
Оказывается, войска 3-го Белорусского, того самого фронта, на который работает, чьими глазами и ушами является группа "Джек", еще 1 августа освободили Каунас. А от Каунаса до Инстербурга всего сто сорок километров.
Рассудительный Зварика сразу же начинает высчитывать:
- Если наши хлопцы будут наступать по четырнадцать километров в день, то через десять дней они придут сюда!
- Теперь все ясно, - задумывается Мельников. - Та немецкая дивизия, с которой мы повстречались ночью, спешила на помощь Третьей танковой армии под Каунас!
- Каунас! - шепчет Раневский. - Он чуть не стал для меня могилой…
- Послушай-ка Берлин, - просит Шпаков Раневского. - Что там Геббельс заливает?
Зина настраивается на берлинскую "Дейчландземдер". Прошли те времена, когда эта мощная радиостанция, громыхая на весь мир, почти каждое сообщение ставки фюрера начинала громоподобным трубным кличем сотни фанфаристов. Не до фанфаронства Берлину теперь, в августе сорок четвертого…
Давно отзвонили колокола рейха по Шестой армии, погибшей в Сталинграде, отзвонили и замолкли. Их перелили на пушки, и потому не плакали колокола после прошлогоднего Курского побоища, после гибели группы армий "Центр" этим летом в Белоруссии. Не объявлял Геббельс и официального траура…
Высокий светловолосый Раневский присаживается на корточки, надевает наушники. Лицо его суровеет. При звуках немецкой речи ему вспоминается лагерь "Б" в Каунасе, где он пять долгих месяцев жил как в аду.
Раневскому двадцать четыре. Родился он в деревне Мякоты под Минском, в семье поляка-крестьянина. Учился в минской школе, там вступил в комсомол. Война застала его в ленинградском комвузе имени Крупской. В августе сорок первого будущий историк ушел с третьего курса в 1-ю Ленинградскую авиабригаду, отважно дрался против тех самых гитлеровских дивизий, которые обороняли теперь Восточную Пруссию. В конце сентября попал в плен под станцией Мга. Третий смелый побег в марте сорок второго оказался удачным. Чуть живой добрался до отцовского дома; там его выходили сестры. Как только встал на ноги - связался с подпольщиками, а после провала бежал к партизанам. Сначала воевал в отряде "Буревестник", оттуда перешел в отряд имени Фурманова партизанской бригады имени Рокоссовского, а затем, в начале августа 43-го, стал одним из главных помощников командира разведывательной группы штаба Западного фронта Михаила Минакова. В этой группе он и встретил капитана Крылатых.
Заслуга Раневского - широкая сеть связных в Минске, Столбцах, Дзержинске. Ему удалось завербовать и немцев в погонах вермахта.
С помощью одного из своих агентов он похитил в генерал-комиссариате Белоруссии план военных объектов и укреплений Минска.