* * *
Допросы и следственные действия напоминали своим алгоритмом одни и те же сцены из плохого спектакля, с той лишь разницей, что это была жизнь, и происходящее вокруг неё принадлежало одному человеку. Толчея суеты, смена декораций, лиц, гибнущие герои, сегодня мстящие за свою смерть.
Посещая под конвоем все эти места, "места боевой славы", как принято было говорить в узком кругу (прошу прощения за сравнение - пишу, как есть), я заставлял себя переживать всё заново. Никогда не чувствовал необходимости забыть что-то, происходящее само по себе уходило в небытие, а желания вспоминать никогда не было, возможно, из-за сопровождения событиями, не самыми приятными. А покрытое пеленой времени приходилось доставать для объяснения следствию. Подробности были своеобразны, их особенность состояла в том, что их временные рамки не отметились в памяти. И чтобы объяснить, когда и что происходило, приходилось вспоминать мелкие нюансы в мизансценах происходящего: время года, погоду, сопутствующие события, общественные, политические, личные и, собирая всё воедино, определялся и год, и месяц, и часто день.
Шаг за шагом я проходил вновь некоторые из вех прожитого, и скоро перестал понимать (как, впрочем, и окружающие меня люди), как всё это смогло поместиться не просто в мою жизнь, а в тот отрезок моего существования, который характеризовался рамками уголовного дела. Сухие строки, фотографии, ограничивающиеся числами и подписями, вычленяли лишь малую часть из прожитого за это время. Как окрасить всё это, как описать всё то, что было живым организмом, хлещущим переживаниями, восторгами и насыщенным бытием?! Все эти тома серым и, по прочтении их, неприятным отблеском ложатся не только на жизнь нескольких десятков человек, чьи повествования они содержат, но и на время, в которое они жили, и в котором проходила их деятельность. Они совершенно неразлучны, взаимозависимы, и что из них первично, непонятно, если руководствоваться только стопками этих бумаг. Ради того, чтобы понять эту зависимость, и пишется данная книга. Беда лишь в том, что она носит субъективный характер, лишь с редкими вкраплениями рассказов и мнений других участников тех событий. И я рад был бы включить точку зрения противоположной стороны, но, думаю, это маловероятно, хотя бы ввиду того, что имевшие место разговоры и воспоминания настоящих и бывших работников оперативных служб являлись всё же личными, и вряд ли подлежат выплескиванию на эти листы.
В отличие от оперов, которые спокойно могут называть сами себя "ментами" (что лично мне режет слух), по всей видимости, облекая это слово в какую-то сущность, я не могу назвать себя "бандитом", так как не совсем понимаю, что вкладывают в данное понятие другие.
Всего рассказать невозможно, на многое просто не может пролиться свет, но в моей судьбе было немало ситуаций, подобных участию "батьки Махно" в боях против армии генерала Деникина, особенно в тылах, что было одной из важных причин позволивших "советам" остаться у власти, за что Нестор Иванович и получил "Орден Боевого Красного Знамени" за номером четыре от советской власти, пока временно был на её стороне (причем не единственный раз). Впоследствии же во всей историографии упоминался как руководитель анархистско-преступных банформирований, хотя бывал и "комдивом" и главнокомандующим Советской Революционной рабоче-крестьянской армии одного из районов Малороссии, и конечно, "батькой", как принято у казаков, а теперь покоится на небезызвестном кладбище Пер-Лашез… Понимаю, что параллели неуместны, а сравнения некорректны, и тем не менее…
Чем больше времени проходит, тем меньше я воспринимаю своё прошлое и тем меньше хочу объяснять его для себя. Остаются голые факты в одну строчку, в наброшенных на их обнажённые плечи статьях УК, заголовки в интернете, материалы дела, напоминания людей, всевозможные продукты масс-медиа и собственный небольшой архивчик, собранный, в основном, для написания книги.
С каждым выездом на следственные эксперименты. между участниками оставалось всё меньше и меньше натянутости, и это отражалось и на офицерах конвоя из ОМСНона, встречавших меня, поначалу с каменными лицами, но расстававшихся с улыбкой и прощающимися рукопожатиями. Они никогда не угощались предложенным шоколадом, привезённым адвокатами, наверняка, из-за жёсткой инструкции и высокого профессионализма, но всегда, покупая обед в какой-нибудь забегаловке, брали и на мою долю, замечая много общего в наших судьбах, несмотря на нахождения по разные стороны границы, определённой законом, кажется, поняв, что всему виной ветер противоречий, дующий в определённых кругах не всегда в одну сторону, а главное - отсутствие единого начала этих ветрил и, что более опасно и обидно, зачастую их противоборство.
Иногда завязывались разговоры, а общих тем была масса, и взгляды на основное совпадали. О многом мы говорили на одном языке, пользуясь одинаковыми лексикой и сленгом. Об образе мыслей, мотивациях, направленности действий этих ребят я знал не понаслышке, и потому спокойно вклинивался в их "святая святых" - разговоры о службе.
И всё же наш профессиональный опыт разнился, их любопытство всегда брало верх и всегда имело удовлетворение. Одно дело - предположения и теория, другое - пропущенное через свою кожу и пережитое. Правда, их опыт вряд ли чем можно измерить и вряд ли с чем можно сравнить, разве что только дополнить. Служащие тюрьмы с удивлением смотрели на искренние рукопожатия и взаимные пожелания удачи, сил и милости Божией. Это взбадривало на сон грядущий после эмоционально тяжёлого дня.
* * *
В очередную встречу со следователями и защитником, которая была последней в ИВС на Петровке, до меня довели информацию о переводе в следственный изолятор (СИЗО) 99/1, ныне - СИЗО-1, и этим всё сказано. Подобных СИЗО в Российской Федерации всего пять, и находятся они под патронажем не ФСИН РФ, а, мягко говоря, Министерства юстиции. Интересное заведение, именуемое в народе "Малым Лефортово" или "Кремлёвской тюрьмой", или "девяткой", арестанты, бывшие там, очень часто называют "лабораторией", а людей, находящихся в заключении, по словам Ивана Миронова, - "замурованными", что по общепризнанным и общепринятым понятиям отображает действительную сущность положения лиц, находящихся там.
В изоляторе есть свои минусы и свои плюсы, и при полнейшем отсутствии связи, по сравнению с другими СИЗО, имеется, как я уже говорил, великолепнейшая библиотека, а все непонятности и странности компенсируются полнейшей тишиной, ввиду отсутствия суеты, межкамерных "дорог" и вообще связей. Единственное, что могло помешать тихому течению мысли - громко включенный звук телевизора, о чём имело смысл вести дискуссию с сокамерниками, или "соратниками", как обращался к живущим в камере господин Ходорковский, обращаясь к каждому по имени-отчеству, и сигаретный дым, который некурящему был сродни пытке, но и о месте курения у вытяжки или у окна можно было договориться.
Всё остальное, касающееся быта, было не так важно, и погибало внутри человека, имея лишь изредка выход наружу. "Спустившись" однажды в очередную камеру, в которой провёл всего пару дней, и которая была уже то ли седьмой, то ли восьмой по счёту, подумалось об уже появившейся привычке заключённого быстро обживать-< я и о нежелании покидать обжитое.
Редкими подсчётами и нехитрыми арифметическими действиями, я пытался подсчитать возраст всех родных и близких, в случае получения мною снисхождения в вердикте присяжных, что исключало не только пожизненное заключение, но и срок не более 2/3 от максимального. Занятие глупое, но иногда успокаивающее, неутешительным был лишь возраст мой и детей, причём не сегодняшний, а к моменту предполагаемого окончания заключения.
Чем дальше шло дело (в прямом смысле - уголовное), тем больше, исходя из задаваемых вопросов, я убеждался: на меня вообще ничего нет, кроме показаний о моём участии в ОПГ и неопределённых слухов о моей профессионально направленности. Ни одного отпечатка пальцев, биологических остатков (волос, жира, крови, и так далее), ни свидетелей, которые видели бы, что именно я стрелял, ни видео, ни аудионосителей - ничего. И в очень редком депрессивном состоянии приходили мысли об изменении пути защиты, но даже с меркантильной точки зрения и с разумным подходом была понятна бредовость этого изменения.
Совершенно очевидно, что давно включены те механизмы, которые не позволят мне выйти из зала суда на свободу, и любые изменения однозначно приведут к ещё одному, непоправимому сроку. Если серьёзно, то судьи не особенно рассматривают виновность участников преступных групп, скорее, больше пытаясь понять, было или нет, и в основном через органы, контролирующие процесс.
* * *
Я уже объяснял, чем обусловлено такое отсутствие улик. Но повторюсь.
Я всегда пользовался перчатками, предпочитая, в основном "вторую кожу", которой пользуются американские лётчики, внутренняя поверхность ладони обтянута тонкой кожей, а внешняя - материей, что обеспечивает "дыхание" эпидермиса и плотное обтягивание, а значит, лучшую чувствительность. Зимой поверх одевались более тёплые трёхпалые рукавицы, но перед выстрелом оставались всё те же, тонкие. Так я поступал, беря в руки любое оружие, даже на охоте, и делал иногда исключение лишь для метательных ножей.
Не было исключений и для смазки, причём это процесс довольно сложный для конспирации, но зато успокаивающий. Именно во время него можно оставить какие-нибудь следы: упавший волос, специфический кусочек материи, да чего угодно - металлический остаток "ежика", который хранится у тебя дома, или ветоши. Причём достаточно их мизерной части, которая потом может быть, возможно, единственным доказательством моей причастности.
После очередной сделанной "работы", я менял всё-от подкладки, на которой чистил оставленное после выстрела оружие, набора для чистки и заканчивая маслом, щёлочью и тканью. Причём эти же остатки стирались тщательно и с другого оружия, если оно было почищено подобной же ветошью или подобным маслом. Но обычно для предполагавшегося к использованию ствола был свой комплект.
Чтобы ничего не перепутать и уничтожить необходимое, составлялся список используемого, а сама чистка обычно происходила в головном уборе, в специальной одежде и, конечно, так, чтобы никто не видел. При желании, разумеется, можно оставить и чужой волос, нитку, да хоть табак, и всё, что угодно, скажем, в углублении приклада для хранения пенала с какими-нибудь биоостатками, случайно застрявшими там.
Интереса ради скажу, что в начале и середине 90-х многое из найденного экспертами собиралось, но сама экспертиза почти не проводилась. Единственное, к чему подходили серьёзно, - собирание гильзотеки, но первоисточники зачастую терялись или пропадали. Констатирую это из примеров своих судов. В этом смысле невыгодны для лабораторных исследований полуоболочистые, с гонкой оболочкой, экспансивные, и конечно, полностью свинцовые пули. Их частичная или полная деформация при соприкосновении с чем-то даже полутвёрдым сводит почти всю работу экспертов к нулю, а обработка перед выстрелом той же свинцовой пули каким-нибудь активным реагентом, сгоревшим не полностью, тоже может усложнить их работу. Эта тема бесконечна, и, в любом случае, патроны, оставшиеся подобно используемым, должны либо доотстреливаться, либо уничтожаться вместе с коробкой, которые никогда и никто не должен был видеть, иначе появляются мысли о свидетелях, а они могут далеко завести. И снова, кроме вашей вины, здесь ничьей не будет.
Действительно, огромное количество нюансов, которые должно учитывать, сведёт с ума кого угодно. А ведь есть ещё связь, и чем с большим количеством людей ты общаешься, тем сложнее соблюдать конфиденциальность и осторожность.
Для примера, меняя сим-карту, необходимо менять не только сам аппарат телефона, но и заставлять менять номера телефонов подобным же образом тех, кому ты звонишь. Меняя машину, надо менять и человека, на которого она была оформлена, нотариальную контору, выписывающую доверенность, сервис и страховую фирму, а заодно и свои права. И, конечно, очень стараться не попадать ни на штрафы, ни, тем более, в аварию.
Необходимо всегда помнить о камерах, которых меньше не становится, о компьютерных программах и системах, объединяющих их в бесконечное множество информации - ведь если вы можете найти любого человека, значит и вас тоже можно найти.
Хотя, я ещё раз повторюсь: всё возможно, и зависит это от выделенных средств, самодисциплины и соответствующей подготовки, как, впрочем, возможно и повторение моей судьбы. Человеку, желающему или уже занимающемуся подобным профессионально, неплохо было бы прочитать ещё раз эти строчки в виде предупреждения: "Предупреждён - значит вооружён". А скорее стоит задуматься и понять, что очень возможно - конец будет идентичен, а потому может и стоит заняться другим. И еще. Если в подобных описываемых мероприятиях вы не предпринимали такие же предосторожности, то будьте уверены - что-то на вас уже имеется!
Ну а если вы ленивы, непоследовательны, невнимательны, то не стоит и вовсе начинать. Если же чувствуете в себе недюжинные силы - идите в армию, даю гарантию, вы найдете там многое, из того что искали и прежде всего коллектив, который точно не позволит закопать вас в ближайшем от даче лесочке…
Переезд и первые соседи
Не особенно важно, как происходит этапирование из одной тюрьмы в другую, помню только имеющуюся возможность - небольшое отверстие в двери "ЗАКа" (специально оборудованная машина для перевозки заключенных), а также через стекло другой двери, "Газели", на которой меня перевозили, рассматривать ещё заснеженную, ночную Москву. Невозможно передать те чувства (хоть и избитая фраза), которые я испытывал, с жадностью впитывая каждую картинку увиденного. Там, где я не смогу быть ещё долго, всё было по-прежнему и не собиралось меняться. Люди занимались своими делами, припаркованные машины, расцвеченные витрины и уставшие от ежедневного однообразия и беспросветности конвоиры рядом. Всё говорило о статичности и определённости жизни.
Почти пустые мелькающие улицы сменились серыми стенами, сильный выдох из моей груди продолжился скрипом автоматики закрывающихся ворот, обозначив очередную ступень, к чему - пока оставалось вопросом.
К осмотрам личным и личных вещей я не привык и по сей день, чего не скажешь по намётанному взгляду, Рациональным и точным движениям принимающих конвоиров. Ничего обидного, даже в приседание голышом, я не увидел - правила есть правила. Гораздо больше меня pазочаровала слабость ног и съежившаяся дыхалка. Если месяц назад в свои 40 лет пробежка 10-километровой дистанции была плёвым делом, как и 25 подтягиваний на турнике, а вес в 90 килограмм в жиме с груди был разминочным (140 кг я выжимал на раз - не весть какой, конечно, результат), то сейчас мне казалось тяжёлым справиться с 30-килограммовым "баулом". Полное отсутствие движения, страшная прокуренность помещений, сжигающий "невроз" и предположение безысходности "спалили" уже 12 килограммов, и при своём росте 185 см я стал весить 78 кг. Правда, через год я более или менее восстановился, пробегая по прогулочному дворику 4–5 километров от стенки до стенки - длина пробежки 5 метров, поворот, затем опять поворот, и так до бесконечности. Поначалу кружилась голова, но бег по малюсенькому кругу мешал остальным, да и травмы голеностопа начинали поднывать.
Не думайте, что режим дня в тюрьме - норма (как говорится - "тюрьма живет ночью", а днем все мероприятия срывают сон на клочки), скорее, личное желание каждого, с приложением больших сил в следовании ему. В этой тюрьме следовать режиму было несколько проще, нежели в остальных. Ночью не мешали крики "дорожников", налаживающих и ведущих межкамерную связь, небольшое число сокамерников, отключаемое на ночь освещение с оставлением дежурного, неплохое питание, - конечно, из того, что передавалось из дома и продавалось в местном магазине. Но всё равно, фраза: "Тюрьма сохраняет", - глубоко ошибочна для нормального, ведущего здоровый образ жизни и попавшего в заключение, человека. Сохранить она может лишь того, кого могли убить, или наркомана, которого такое учреждение заставляет сделать паузу в употреблении "отравы", или алкоголика, лишившегося возможности употреблять пойло, и вдруг почувствовать себя здоровым человеком…
…После осмотра и часового нахождения в маленьком, метр на метр, боксе трое офицеров сопроводили меня с воем сирены по лестничному маршу и далее, по ковровой дорожке на этаже, к камерам. Металлическая дверь открылась после волшебных и долгих упражнений со всевозможными запорами, задвижками и замками и постоянным созвоном с какими-то дежурными, а время было - почти 24.00…