- Я совсем не чувствую потребности в этой вере, - возразил Толстой. - Она есть самообман. На первой стадии своего развития человек ставит в центре мира собственную личность. На второй стадии этот центр переносится на семью, общество, на все человечество. И только на третьей стадии человеку дано осознать бесконечное и свое единение с ним. Не только умом постичь, а всей душой почувствовать бесконечность мира и любить его. Когда человек любит себя и сознает, что ему недолго остается жить, он старается наслаждаться жизнью. Если он любит всего больше семью, общество, человечество, то положит душу свою за них. Если же любит он бесконечный мир, то посвятит себя исканию истины, стремлению познать ее.
- Однако вы не опровергаете этим бессмертие души, - заметил Вернадский.
- Я об этом не задумываюсь и не стану даже стараться опровергать это, как если бы мне сказали, что в моем саду гуляют семнадцать слонов! Какое это имеет значение для постижения смысла жизни? Если любишь бесконечный мир, то смерть отдельного человека не столь важна, потому что то, что любишь, продолжает существовать. Вот когда нет этой любви, то смерть тяжела. Единение с бесконечным миром дает жизни смысл, несмотря на существование смерти!
- Но вы не учитываете, - сказал Вернадский, - двух бесконечностей. Одна относится к пространству Вселенной. Это, можно сказать, физическая бесконечность. Но есть еще другая, духовная бесконечность, относящаяся к миру сознания. Весь ощущаемый нами мир - это создание нашей бесконечной бессмертной личности, плод ее творчества. Происходит слияние двух бесконечностей - физической и духовной.
- Да вы просто мистик, - сказал писатель ученому.
Каждый из них был уверен в своей правоте. Вернадский записал в дневнике:
"Был у нас Л. Н. Толстой - с ним продолжительный разговор об идеях, науке etc. Он говорил, что его считают мистиком, но скорее я мистик. И я бы им быть был бы рад, но мне мешает скептицизм. Я думаю, что в учении Толстого гораздо более глубокого, чем мне это вначале казалось. И это глубокое заключается:
1) Основою жизни - искания истины и 2) Настоящая задача состоит в высказывании этой истины без всяких уступок.
Я думаю, что последнее самое важное, а отрицание всякого лицемерия и фарисейства и составляет основную силу учения, т. к. тогда наиболее сильно проявляется личность, и личность получает общественную силу. Толстой анархист. Науку - искание истины - ценит…"
При отчасти скептическом отношении к науке Лев Толстой в своих рассуждениях прибегал к научным идеям. В одном случае он даже сослался на принцип симметрии, который изучал в курсе кристаллографии Владимир Вернадский.
"Что такое симметрия? - задавал риторический вопрос Толстой. - Это врожденное чувство, отвечал я сам себе. На чем оно основано? Разве не все в жизни симметрия? Напротив, вот жизнь - и я нарисовал на доске овальную фигуру. После жизни душа переходит в вечность - и я провел с одной стороны овальной фигуры черту до самого края доски. Отчего же с другой стороны нету такой же черты? Да и в самом деле, какая же может быть вечность с одной стороны, мы, верно, существовали прежде этой жизни, хотя и потеряли о том воспоминание".
Естествоиспытатель вряд ли сочтёт такие рассуждения убедительными. В природе, как в жизни, далеко не всё симметрично. Скажем, переход от детства к старости свершается последовательно, неотвратимо и безвозвратно. Никакой симметрии тут нет.
Переход души в вечность для Владимира Вернадского, как для многих, хотя и далеко не всех мыслителей, был равнозначен погружению в небытие, распадение на атомы и молекулы, входящие в новые тела земной природы. Но это не снимало вопроса о предсуществовании до рождения и вечности духовной субстанции.
Много позже напитттет он о вечности жизни, а в своих убеждениях натуралиста будет придерживаться мнения знаменитого нейрофизиолога и психиатра В. М. Бехтерева, высказанного в 1916 году в статье "Бессмертие человеческой личности как научная проблема":
"Ни одно человеческое действие, ни один шаг, ни одна мысль, выраженная словами или даже простым взглядом, жестом, вообще мимикой, не исчезают бесследно…
Речь идёт не о бессмертии индивидуальной человеческой личности в её целом, которая при наступлении смерти прекращает своё существование как личность, как особь, как индивид… а о социальном бессмертии ввиду неуничтожаемости той нервно-психической энергии, которая составляет основу человеческой личности…
Поэтому понятие о загробной жизни в научном смысле должно быть сведено, в сущности, к понятию о продолжении человеческой личности за пределами её индивидуальной жизни в форме участия в совершенствовании человека вообще и создания духовной общечеловеческой личности, в которой живёт непременно частица отдельной личности, хотя бы уже и утттедтттей из настоящего мира, и живёт не умирая, а претворяясь в духовной жизни человечества".
Но вместе с тем оставалось чувство недопонятости чего-то важного и загадочного, какой-то тайны духовного бытия. Такая неудовлетворённость своими знаниями - залог дальнейших поисков истины.
Владимир Бехтерев, выдающийся специалист по физиологии мозга, психолог и психиатр, завершил свою статью признанием неведомого, недоступного разуму человека:
"Все вообще превращения материи или вещества и вообще все формы движения, не исключая и движение нервного тока, представляют собою не что иное, как проявление мировой энергии, непознаваемой в своей сущности".
Биолог, исследователь эволюции академик И. И. Шмальгаузен в книге "Проблема смерти и бессмертия" (1926) пришёл к выводу: "Смерть является платой за продление жизни особи как гармоничного и стойкого целого с высокоразвитой индивидуальностью". Иначе говоря, смерть - плата за совершенство, бессмертие - удел простейших форм.
Он сослался на Е. Шульца (не знаю, кто это, но мысль верная): "Природа… отняла у нас бессмертие и взамен его дала нам любовь".
Не менее мудрое высказывание принадлежит Гёте: "Жизнь - прекраснейшее изобретение природы, а смерть - её искусственное средство, чтобы иметь много жизни".
На мой взгляд, оно требует уточнения: есть вечная Жизнь Природы и бренная жизнь её творений, которым она предопределила смерть во имя разнообразия, изменений, рождения нового, исканий лучшего, стремления к прекрасному.
Глава 4
Исследователь
Живой предмет желая изучить,
Чтоб ясное о нем познанье получить,
Ученый прежде душу изгоняет,
Затем предмет на части расчленяет
И видит их, да жаль: духовная их связь
Тем временем исчезла, унеслась!
"Поверить алгеброй гармонию"
Каждому из нас не раз приходится думать, как поступить. Так бывает при выборе профессии или места работы, при определении условий быта, к которым следует стремиться. От верности избранного направления во многом зависит наша дальнейшая судьба.
Вернадский мог бы браться за не слишком трудные темы, углубляться в одну специальность. Для этого надо было отказаться от юношеских идеалов и жажды познания… Нет, об этом не могло быть речи.
Другой путь - отдаться общественной практической деятельности… Нет, он не в силах отказаться от счастья научных исследований. Тем более что именно так у него есть возможность приносить пользу людям.
Значит, остается путь научной работы. Надо верить в свои силы. По-прежнему задавать себе вопросы, искать на них ответы, сомневаться и не ограничивать свободу мысли.
И тут судьба (в лице университетского начальства) определила ему занятия кристаллографией. Она изучает, в частности, распределение атомов в пространстве, объемные узоры кристаллических решеток, форму кристаллов. Это роднит её с геометрией. В кристаллах почти так же, как в движениях небесных тел, просто и наглядно проявляется гармония Мира.
Работая во Франции. Вернадский прочел классическую работу Рене Жюста Гаюи, изданную в 1784 году. В ней исследовалась форма кристаллов. Тогда некоторые ученые предполагали, что кристаллы устроены и живут как живые организмы. Гаюи возражал:
"Внимательное изучение минералов, наоборот, показывает, что в их внутренних частях отсутствует какая-либо подвижность и гибкость. Это - простая структура, без органов и без функций, одним словом, симметричное скопление молекул, последовательно соединенных друг с другом".
Принцип симметричного расположения молекул-шариков (или атомов-шариков), высказанный еще до Гаюи англичанином Р. Гуком, голландцем X. Гюйгенсом и М. Ломоносовым, позволил французскому ученому постичь некоторые законы кристаллического строения.
В 1890 году выдающийся русский ученый Е. С. Федоров (годом позже - А. Шенфлис) геометрически вывел 230 пространственных групп кристаллических решеток. Триумф математической идеи симметрии! Было завершено грандиозное здание геометрической кристаллографии.
Вернадского интересовали главным образом физика и химия кристаллов. Он первым упомянул о термокристаллографии, изучающей изменение свойств кристаллов в зависимости от температуры. По его мнению, кристаллография будет все более проникаться учениями об энергии и равновесии - "этого нового отпрыска векового и нерушимого чувства мировой гармонии".
Совершенство геометрической кристаллографии было достигнуто ценой удаления в мир абстракций. Ведь реальные кристаллы мало похожи на идеальные: имеют изъяны, включения, индивидуальные химические и физические свойства.
Чтобы разобраться в гармонии реального мира, надо от абстрактных форм переходить к минералам и познанию их жизни. На этот путь стал в своих исследованиях Вернадский. Его интересовала связь кристаллографии с минералогией, строением Земли и даже Вселенной.
Тем же путем шла мысль Гаюи. В начале своего трактата о структуре кристаллов он писал: "С какой бы точки зрения ни рассматривать природу, всегда поражает обилие и разнообразие ее творений. Украшая и оживляя поверхность земного шара постоянным чередованием живых существ, она в то же время в своих подземных расселинах тайно подвергает обработке неорганические вещества и, как бы играя, порождает бесконечное разнообразие геометрических форм".
А в конце трактата он отметил, что выводы кристаллографии важны для развития минералогии, и призвал "связывать отдельные частности посредством самых общих взглядов, позволяющих нам расширить крайне ограниченное знание тех конечных причин, от которых зависят различные явления Вселенной".
Привнесенные в кристаллографию принципы симметрии и энергии расширили область применения выводов этой науки, позволив перейти к структуре и симметрии пространства, организованного в виде кристалла.
Знание истории кристаллографии помогло Вернадскому выяснить общий ход мысли ученых, достигших современного уровня науки, найти истоки научных достижений и заблуждений, выявить некоторые забытые перспективные идеи.
"Явное проявление исторического сознания, - писал он, - особенно необходимо при изложении современного состояния какой-нибудь науки, так как только этим путем возможно сохранить для будущего исследователя указания на взгляды и факты, которые кажутся автору ложными или неважными, но которые ход времени как раз выдвинет вперед как правильные или научно полезные".
И впредь он останется верен этому принципу, сообщая не только о современных научных взглядах, но и об их формировании с момента зарождения. Современность - лишь одна плоскость, которая уже завтра может быть преодолена. Надо иметь в виду именно поток научной мысли.
В учебнике "Основы кристаллографии" Вернадский дал отличный очерк развития этой науки. И сделал вывод: некоторые достижения кристаллографии будут все глубже входить в научное мировоззрение, "философское значение этой области физики выступает еще резче и определеннее при систематическом изучении ее конкретных явлений".
Он шел от конкретного к общему, а от общего вновь к частному, обдумывая строение вещества и структуру мирового пространства. Только через три десятилетия он завершит эти исследования.
Работа над историей кристаллографии помогла сформироваться одному из его грандиозных замыслов. Он написал в 1893 году: "У меня выясняется все больше и больше план истории развития человеческого знания". Не просто истории науки. Он мечтает "возможно глубже проникнуть в законы развития сознания в мире".
И этот свой замысел он не оставил, десятилетиями стараясь воплотить его в жизнь. Трудно подыскать более яркие примеры целеустремлённости сразу в нескольких областях знаний. А сомнения так досаждали ему, что он взмолился: "Хоть немного бы веры в свой дух, хотя бы немного самоуверенности!"
Возможно, ему недоставало явной осознанной веры в себя. Но всей силой своей волевой натуры он верил в правильность избранного пути, не переставая работать, познавать новое, отстаивать и развивать свои взгляды.
Надо сразу сказать: законы развития сознания в мире (не совсем ясно - в мире людей или в Мире природы?) ему раскрыть не удалось. До сих пор они остаются на уровне религиозных и философских концепций. В сугубо научном плане их вряд ли можно выразить вообще.
В своих работах Вернадский отдавал предпочтение конкретным научным проблемам. Например, выявил различия между системами минералов и кристаллов. Он отнес к минералам, кроме твердых тел, жидкости и газы. Прочно связал минералогию с химией и геологией. Ввел в практику её преподавания экскурсии, чтобы изучать минералы в природных условиях, а не только в учебных коллекциях.
Тридцатилетний приват-доцент перестроил по-своему две традиционные науки! Вот его признание: "Научное размышление и наблюдение есть наиболее полное и ясное проявление моего духа, и в это время все его стороны напряжены, и в это время сознание… бьет самым сильным темпом".
Удивительно полезной оказалась для него широкая специализация, которую он приобрел отчасти случайно. Докучаев перешел от минералогии и кристаллографии к почвоведению. Вернадский, занимаясь почвоведением, продолжал изучать минералы и кристаллы. Слияние трех течений мысли помогало ему более полно постигать земную природу.
Учение о симметрии было для него проявлением "векового и нерушимого чувства мировой гармонии", равновесия природных процессов. Изучение почв и практическая деятельность привели к новому, более сложному пониманию сути мировой гармонии.
… В Вернадовке он заметил, что молодые дубки, растущие на склоне холма, страдают от пасущегося скота. Чтобы сберечь растения, распорядился окопать их канавами.
Прошел год, другой, и проявились печальные результаты проведенных мер по сохранению "гармонии в природе". Начался размыв почв, канавы превратились в овраги, склон холма был разъеден ими так, что немногие дубки уцелели.
Молодой учёный наглядно убедился: непродуманное вмешательство человека в жизнь природы, даже с наилучшими намерениями, может рано или поздно вызвать негативные последствия. В обращении с природой требуется глубокое проникновение в законы её жизни.
Подобные мысли рождались и угасали в его мозгу, порой не оформляясь окончательно в словесной форме, - более прочувствованные, чем ясно понятые. В дневнике он вновь и вновь осуждает свой дилетантизм, недостатки характера и силы воли.
Лето 1894 года он провёл в Западной Европе, знакомясь с крупными минералогическими музеями, спускался в соляные и свинцово-серебряные шахты, проводил маршруты по гранитным массивам и районам древних вулканов. Изучал минералы некоторых районов, пополнив коллекцию Московского университета.
Однако он далеко не всегда мог научиться новейшим методам исследований и методике преподавания минералогии и кристаллографии. Оказалось, что во многом он идет впереди тех, к кому приехал учиться. Даже П. Грот, поделившийся с ним своими достижениями, к великому удивлению, узнал, что его опередил Вернадский, изложив те же выводы в своем скромном курсе минералогии для медиков.
Свобода личности
Владимир Иванович работал за границей чрезвычайно напряженно. В Германии к нему присоединился на несколько дней один из русских коллег. Вернадский старался ездить и ходить с ним с большими удобствами, чем обыкновенно. Однако спутник не выдержал и должен был сутки отдыхать.
Снова, как всегда от общения с природой, Вернадский ощущает творческий подъем:
"Когда быстро идешь по красивой местности и стараешься отгадать, заметить основные черты жизни местности, то быстро в уме пробегают картины былого, иногда удивительно ясно… Часто они так быстры, что бессознательны. Остается лишь впечатление, что они были, чувство или память интенсивного наслаждения…
Теперь, когда я стараюсь улавливать не картину рельефа, а более глубокое свойство - химические процессы, - мысль особенно сильно… работает".
Он учится читать рельеф, мысленно восстанавливая не только его историю, как геоморфолог, но и происходящие при этом химические процессы, обмен веществ между воздушной, водной и каменной оболочками при участии живых организмов. Это было предчувствие учения о биосфере:
"У меня масса всяких отдельных наблюдений. И в общей минералогии мысль окрепла. Мне кажется, я постигаю законы. Мысль охватить сразу картинно Землю как планету. Как это трудно!
Но мне кажется, с каждым разом яснее и яснее становится картина, и мне иногда блестит перед умственным взором - общая схема химической жизни Земли, производимой энергией Солнца. Не изнутри "из Земли" идет вся жизнь на Земле и образование всех минералов, а извне, производится энергией, постоянно приносимой нам каждым лучом нашего Солнца".
Великолепное научное обобщение! Многие ли современные учёные столь верно почувствовали, осмыслили солнечную основу земной жизни?!
Его мысль всё дальше отходит от застывшей гармонии геометрической кристаллографии. Перед ним открывается обширная, едва ли не бесконечная область исследований, иная, более высокая гармония природных процессов, охватывающая жизнь кристаллов и почв, газов и воды, растений и животных, земной природы, человека и космоса.
Казалось бы, пришла пора всецело отдаться научным исследованиям, уйти в мир идей, философствовать, не отвлекаясь на посторонние занятия. Однако он не мог позволить себе такую роскошь, когда "посторонним" оказывается судьба Родины.
… В начале XX века Российская империя переживала трудные времена. Мало кто верил в разумность её общественного устройства.
Мечта об ограниченной конституцией монархии, проекты перестройки государственной системы (которые разрабатывал еще Иван Васильевич Вернадский) получили широкое распространение даже в среде царских сановников, служащих, военных, дворян.
Пришедший на смену Александру III царь Николай II назвал подобные проекты "бессмысленными мечтаниями". Этим он разочаровал многих своих приверженцев. Историк Ключевский пророчески заметил: "Помяните мои слова: Николаем II закончится Романовская династия. Если у него будет сын, он уже царствовать не будет".
Владимир Вернадский, сравнивая общественную жизнь России с жизнью западных стран, понимал, что полуфеодальный, застарелый бюрократический строй плохо приспособлен к меняющимся научным, техническим, социальным условиям.
Летом 1896 и 1897 годов Вернадский совершил экспедиции на Урал и в Предуралье. Восхищала минералогическая роскошь этих мест. Гнетущее впечатление осталось от хищнического использования природных богатств (на одном месторождении выбрасывали как ненужную глину ценнейшую никелевую руду!), от безобразной жестокой эксплуатации людей.