"Ход времени наложил на нас, натуралистов, огромную историческую нравственную ответственность. В трудную и тяжелую эпоху социальных опытов небывалого в человечестве масштабов, экономической разрухи, связанной с войной, внешней и междоусобной… нам приходится творить нашу научную работу. И это наше творчество теснейшим образом связано, - я скажу, стихийно и неизбежно по сути вещей, - со строительством основ жизни. Социальные основы существования народов, каковы бы они ни были и какую бы форму ни принимали, являются лишь надстройкой на более глубоком фундаменте жизни. Этим более глубоким фундаментом является потенциальная энергия страны и населяющих её народов, которая исторической жизнью и социальным строительством приводится в полезное для жизни активное состояние - в народное богатство".
Такой была его принципиальная установка. И она, как мне представляется, при всех возможных оговорках, патриотическая. Но в 1928 году ему пришлось вступить в открытый конфликт с партийными идеологами, предпринявшими атаку на Академию наук СССР. Она оставалась единственной крупной и влиятельной организацией, которая финансировалась советской властью, оставаясь вне партийной идеологии.
Те, кто уверовал в единственно верное марксистско-ленинское учение, в незыблемую твердь исторического и диалектического материализма, требовали философского единомыслия в рядах академиков. А кое-кому из партийных идеологов хотелось официального признания научным сообществом их достижений в философии, социологии, экономике.
По словам наркома просвещения A.B. Луначарского, настала пора влить "научные марксистские силы" в эту "наиболее консервативную часть нашего культурного мира". Правительство постановило увеличить число академиков с сорока трех до восьмидесяти пяти и ввести новые кафедры по техническим, социально-экономическим и философским наукам.
Кандидатами в академики стали десять членов партии, в их числе член Политбюро Н. И. Бухарин, философ А. М. Деборин (Иоффе), историки Д. Б. Рязанов (Гольдендах) и Н. М. Лукин (двоюродный брат Бухарина), литературовед П. Н. Саккулин, искусствовед В. М. Фриче. Всего претендентов было двести семь, и для отсева "недостойных" создали специальные комиссии.
В. И. Вернадский возглавил комиссию по философским наукам.
Академики были возмущены вмешательством правительства в их дела. 6 октября 1928 года на общем собрании один из старейших академиков, Нобелевский лауреат по физиологии И. П. Павлов отказался работать в одной из комиссий, эмоционально заявив: "Впервые в истории нашей академии, насколько я знаю, правительство перед выборами заявляет о желательности для него определённых результатов… Мне представляется, что это подрывает достоинство академии".
Историк B.C. Брачев в статье "Укрощение строптивой, или Как АН СССР учили послушанию", приведя это высказывание, продолжил:
"Более серьёзное значение имело для Академии наук выступление академика В. И. Вернадского. Он не только не отказался от участия в предвыборной кампании, но, напротив, начал действовать не в том направлении, на которое рассчитывали власти.
Учёный резко выступил против одного из спущенных сверху кандидатов на академическое кресло по кафедре философских наук - профессора-коммуниста А. М. Деборина. Мнение В. И. Вернадского поддержали ещё три академика.
В представленной в Президиум АН СССР записке он изложил мотивы, которые побудили его пойти на этот необычный, не сулящий ничего хорошего шаг. По его мнению, уже сама приверженность А. М. Деборина диалектическому материализму начисто лишает его труды какого-либо серьёзного научного значения, ибо это философское направление представляет собой просто-напросто "пережиток гегельянства, которое отходит всё дальше и дальше в историю"…
В. И. Вернадский заявил, что привилегированное положение диалектического материализма должно быть уничтожено, ибо в противном случае неизбежно "замирание творческой философской мысли, как это всегда и неизбежно происходило со всеми охраняемыми официальными философскими учениями. Свобода мысли - есть основа философского творчества, она не терпит и не сносит оков"…
В конечном итоге стараниями В. И. Вернадского и его коллег А. М. Деборин, пройдя 12 декабря 1928 г. согласование на отделении, был тем не менее через месяц провален общим собранием Академии наук, ибо не собрал необходимые в таких случаях две трети голосов". Также не прошли в академию Н. М. Лукин и В. М. Фриче.
Академики пошли на компромисс, приняв в свои ряды коммунистов: Бухарина, бывшего народовольца биохимика А. Н. Баха, геолога И. М. Губкина, инженера-энергетика, председателя Госплана и автора ГОЭЛРО Г. М. Кржижановского, Рязанова, Саккулина, Покровского. Однако назревал конфликт с "передовым отрядом работников идеологического фронта" (как тогда выражались), которых представлял Деборин.
Заявление Вернадского было воспринято как вызов официальной идеологии. По-видимому, в Совнаркоме провели соответствующую беседу с вице-президентом АН СССР А. Е. Ферсманом, после чего он выступил на Президиуме академии с предложением разрешить - вопреки уставу - баллотировать вторично три отвергнутые кандидатуры.
И. П. Павлов призвал коллег проявить принципиальность. К нему присоединились И. П. Бородин и Д. М. Петрушевский. Но при голосовании только меньшинство, девять человек, голосовало против. Среди них был большевик Саккулин, но не было воздержавшегося В. И. Вернадского. Судя по всему, Ферсман объяснил ему, что в Совнаркоме готовы предпринять крутые меры для "усмирения" строптивых академиков.
"Правда" опубликовала статью члена Коммунистической академии Ю. А. Ларина (М. З. Лурье) "После выборов в Академию. Академики и политика". Он утверждал, что был отвергнут "ряд видных учёных работников из нашей среды не за то, что они мало известны, а за то, что это коммунисты, т. е. люди, участвующие в борьбе рабочего класса против… капиталистов и их идеологических прихвостней".
Ну а если в АН СССР укоренились идеологические прихвостни капиталистов, их надо решительно искоренять. С этой целью автор предлагал проводить периодические чистки в академических институтах, через каждые десять лет пересматривать личный состав академиков, а впредь избирать их "коллективным голосом" всех советских учёных.
Эту инициативу поддержали в печати представители различных организаций, журналисты. Раздались призывы ликвидировать Академию наук. 5 февраля 1928 года в газете "Известия" нарком Луначарский грозно предупредил: "Наше время - эпоха очень серьёзная, огненная, и с этим огнём не рекомендуется шутить никому". По его словам, Коммунистическая партия, советская власть и общественность могут "отвергнуть Академию и её вещественные богатства передать иначе организованному научному миру".
Не прошло и десяти дней, как Деборин, Лукин и Фриче (умерший через несколько месяцев) стали академиками. Против было десять человек (среди них - коммунист Саккулин). Вернадский и ещё трое воздержались. Возможно, он опасался, что угроза Луначарского может реализоваться и не следует обострять конфликт.
Это подтвердили последующие события. Летом в Ленинград нагрянула правительственная комиссия по проверке аппарата АН СССР, возглавляемая партийным деятелем Ю. П. Фигатнером. Вскоре газета "Ленинградская правда" сообщила сенсационную новость: "Найдены неизвестные письма Николая II". Эти письма отрекшимся от престола царём были адресованы бывшему гофмаршалу графу П. К. Бенкендорфу. В статье был намёк на то, что эти документы руководство Пушкинского Дома прятало, дожидаясь реставрации монархии.
Началась чистка сотрудников Академии наук по анкетным данным. За три недели были уволены восемьдесят человек, хотя, как указал Фигатнер, ещё осталось "немало людей вредных и чуждых Советской власти".
Репрессии
Осенью 1928 года грянула новая сенсация: комиссия Фигатнера обнаружила запечатанный пакет, в котором находился конверт с пометкой "Г. Е. Старицкий, № 607" (сенатор, брат Натальи Егоровны Вернадской). В конверте находились подлинные экземпляры отречения от престола Николая II и его брата, великого князя Михаила.
Но и это ещё не всё. Из архивов академических учреждений были изъяты нигде не зарегистрированные политические документы, в частности списки лиц, сотрудничавших с полицией, и членов Союза русского народа, архивы ЦК партий кадетов и эсеров, дела провокаторов и т. д.
Ю. П. Фигатнер постарался предать этому делу яркую политическую окраску. По его предложению Политбюро ЦК ВКП(б) создало комиссию, которую возглавил он, а вошли в неё известные чекисты, члены коллегии ВЧК А. Х. Петерс и Я. С. Агранов.
Подробности этого дела освещены в книге B.C. Брачева "Травля русских историков". Автор делает обоснованный вывод: "Никакого плана по "избиению" Академии, не говоря уже об уничтожении русской интеллигенции, у Кремля не было, да и едва ли могло быть. Единственно, чем было озабочено правительство, так это проблемой скорейшей советизации Академии и повышением эффективности ее работы".
Комиссия допросила в первую очередь С. Ф. Ольденбурга и С. Ф. Платонова. Фигатнер телеграфировал в Политбюро о необходимости начать официальное следствие по статье "хищение или сокрытие государственных документов. Не исключил возможность и статьи 58.11 (организация деятельности с контрреволюционными целями)".
12 января 1930 года были арестованы академик С. Ф. Платонов и его дочь Мария, сотрудница Публичной библиотеки. Вещественными доказательствами его контрреволюционных замыслов стали обнаруженный на его квартире револьвер иностранного производства и старые письма на его имя от великого князя К. К. Романова и П. Н. Милюкова.
Арестовали некоторых друзей и коллег Платонова, в их числе академиков Е. В. Тарле и Н. П. Лихачева. "Следователи Ленинградского ОГПУ, - пишет B.C. Брачев, - разработали версию о создании под руководством С. Ф. Платонова из сотрудников академических учреждений контрреволюционной организации "Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России", ставившей своей целью свержение советской власти и восстановление при поддержке извне монархии…
Определяя С. Ф. Платонову роль руководителя "контрреволюционной организации", следователи ОГПУ знали, что делали…
С. Ф. Платонов сумел… объединить вокруг себя не только ленинградских, но и московских историков, превратившись, к досаде М. Н. Покровского и его единомышленников, в подлинного лидера старой национальной историографии".
Противники "старой" школы историков торжествовали победу. В Москве С. А. Пионтковский (в 1936 году он был расстрелян) сделал доклад: "Великорусская буржуазная историография последнего десятилетия". Он клеймил "великорусский национализм", "великодержавность и национал-шовинизм". В Ленинграде с подобными докладами выступили директор Института истории Комакадемии Г. С. Зайдель и доцент Ленинградского историко-лингвистического института М. М. Цвибак. Последний отметил во взглядах С. Ф. Платонова "национализм" и "антисемитский душок".
В марте 1930 года начальник 2-го секретного отдела ОГПУ A.A. Мосевич написал, что "гражданин Платонов" "достаточно изобличён" в создании и руководстве контрреволюционной монархической организацией, ставившей своей целью свержение советской власти и установление в СССР монархического строя.
10 февраля 1931 года по приговору "тройки" ОГПУ 29 человек из 84 первых арестованных были приговорены к расстрелу, остальные - к отправке в исправительно-трудовые лагеря сроком от трех до десяти лет. Расстреляли шесть бывших офицеров. (В последнее время пишут о 680 тысячах приговорённых к расстрелу в период с 1922 по 1951 год без уточнения, что многим из них была изменена мера наказания, а среди "жертв террора" большинство были уголовники.)
О том, что дело было шито белыми нитками, показывает решение Политбюро не передавать его в суд. Основные фигуранты отделались ссылкой и позже вернулись к научной работе. Постановлением Коллегии ОГПУ десять человек были отправлены в концлагерь сроком от трех до пяти лет, восемнадцать (в том числе С. Ф. Платонов) были приговорены к "высылке в отдаленные места СССР" сроком на пять лет.
Зная упомянутые в связи с этим делом еврейские фамилии (тут приведены не все) и то, что в те годы начались репрессии по обвинению в русском национализме и к бывшим царским офицерам и генералам (операция "Весна"), можно сделать вывод, что это был эпизод борьбы евреев за власть над Россией.
Но именно русский М. Н. Покровский, родившийся в семье помощника управляющего Московской складской таможни, был инициатором чисток в АН СССР и призывал: "Надо переходить в наступление на всех научных фронтах. Период мирного сожительства с наукой буржуазной изжит до конца". Доносчик С. А. Пионтковский, в отличие от осуждённого Е. В. Тарле, не был евреем.
В данном конкретном случае, как и во многих других, наиболее сильно сказались пережитки "революционной бдительности" и междоусобной жестокой борьбы внутри организаций, а также в руководящей партии.
Некоторые основания для данного дела были: Платонов не скрывал, что остался убеждённым монархистом и сторонником германской государственности. После признательных показаний некоторых арестованных он согласился, что были в их кругу разговоры на антисоветские темы. Вот и всё.
Говоря о репрессиях начала 1930-х годов, надо иметь в виду, что они проводились во многом вопреки Сталину, а то и против него. Известно, что Ленин однажды обругал его русским великодержавным шовинистом. В отличие от многих влиятельных большевиков в аппарате ОГПУ и ВКП(б), Сталин был уверен, что без опоры на русский народ, русскую культуру и русский язык огромная страна начнёт разваливаться на куски, раздираемая местным национализмом. В эти годы он защитил или даже спас Михаила Булгакова от яростных нападок русофобов.
Осип Мандельштам в 1933 году написал во многом несправедливый пасквиль на Сталина и его "сатрапов": "Мы живём, под собою не чуя страны" ("Его толстые пальцы, как черви, жирны", "И широкая грудь осетина"). Поэта приговорили за это… к высылке в Чердынь, а затем в Воронеж. В 1937 году он написал несколько стихотворений, восхваляющих Сталина и советскую власть. Например, из "Стансов":
И это ощущенье сдвига,
Происходящего в веках,
И эта сталинская книга
В горячих солнечных руках…
Ничего антисоветского он в эти годы не писал. Напротив, "средь народного шума и спеха" мог убедиться, что советские люди живут всё лучше. Единственно тревожная строка начинает стихотворение "Если б меня наши враги взяли", которое завершается:
И налетит пламенных лет стая,
Прошелестит спелой грозой Ленин,
И на земле, что избежит тленья,
Будет будить разум и жизнь Сталин.
О каких врагах он писал? Этот вопрос задал К. И. Чуковский. Ответ был не на словах, а на деле: Осипа Мандельштама арестовали через год после того, как закончился срок ссылки, - 2 мая 1938 года. "Особое совещание" НКВД 2 августа приговорило его к пяти годам лагеря. Как писал историк и литературовед В. В. Кожинов: "Подписавший постановление "ответственный секретарь ОСО тов. И. Шапиро" был арестован всего через три с небольшим месяца… и позднее расстрелян".
Та же участь постигла утвердившего постановление Глебова (Зиновия Юфу) и распорядившегося об аресте Мандельштама замнаркома Фриновского.
В 1933 году был арестован о. Павел Флоренский. А в ноябре 1937 года был приговорён к расстрелу "тройкой" Ленинградского УНКВД во главе с комиссаром ГБ 1-го ранга Заковским (Штубисом), которого расстреляли в следующем году. Приводя подобные примеры, В. В. Кожинов сделал вывод, что если говорить о "терроре" 1937–1938 годов, то это "было всё же трагедией определённого социально-политического слоя, а не народа - то есть бытия всей страны".
В руководстве партии, армией, органами госбезопасности сражались сторонники и противники сталинского направления развития государства и общества, завершая революционный период. Начался быстрый подъём промышленности, сельского хозяйства, науки, образования. Страна с огромным напряжением готовилась к неизбежной войне.
Академия наук фактически не пострадала, сохранив самостоятельность и дореволюционные кадры. В. И. Вернадский не был даже привлечён к дознанию, несмотря на своё кадетское прошлое, участие во Временном правительстве и прочие "тёмные пятна" в биографии. Хотя в лице одного из новых академиков-болыпевиков он приобрёл опасного врага.
Анатомия одной дискуссии
В "Отчёте о деятельности АН СССР за 1929 год" говорилось: "Не может быть сомнения, что диалектический материализм, переступивший в отчётном году пороги кабинетов и лабораторий Академии, окажет животворящее и созидающее влияние, какое он оказывает в тех областях, куда вступает как воинствующая сила нашей эры, эры социальной революции".
Владимир Иванович испытал это влияние на личном опыте. 26 декабря 1931 года он прочёл доклад "Проблема времени в современной науке", чуть позже опубликованный в "Известиях АН СССР". Говорил о новом осмыслении понятия "время" с позиций геохимии. Затронул общие проблемы научного метода и дал исторический очерк представлений о времени в науке.
Заканчивалась статья оптимистично: "Мы стоим на границе величайших изменений в познании мира, оставляющих далеко за собой эпоху создания новой науки в XVII веке… Мы только начинаем сознавать непреодолимую мощь свободной научной мысли, величайшей творческой силы человеческой свободной личности, величайшего нам известного проявления ее космической силы, царство которой впереди".
В том же номере журнала была опубликована статья недавно введенного в состав академии А. М. Деборина, идейного соратника Н. И. Бухарина. "Акад. Вернадский, - писал Деборин, - не делает никакого различия между материалистической и идеалистической философией". "Совершенно чуждо сознанию акад. Вернадского правильное представление о процессе познания", и он дает неправильную картину структуры науки во взаимоотношениях отдельных ее частей, оставаясь на почве "ползучего эмпиризма, открывающего двери мистицизму". "В. И. Вернадскому чуждо историческое понимание развития научного знания".
Общий вывод Деборина: "…нам преподнесли окутанное густым мистическим туманом "новое" религиозно-философское мировоззрение, согласно которому в мире обитают бесплотные духи ("духовные начала"), существуют явления вне времени и пространства… Все мировоззрение В. И. Вернадского, естественно, глубоко враждебное материализму и нашей современной жизни, нашему социалистическому строительству…
Он чрезвычайно ярко подтверждает глубочайший кризис, переживаемый буржуазной наукой, выражающийся в резком разрыве между великими достижениями науки и враждебным ей мистически-идеалистическим мировоззрением… Преодоление этого гибельного для науки разрыва, устранение этого противоречия, оздоровление научной атмосферы, настоящий невиданный подъем научной мысли возможны лишь сознательным поворотом к философии диалектического материализма… Победа пролетариата в капиталистических странах явится гарантией и необходимым условием дальнейшего расцвета науки".
Философский разнос оборачивался политическим доносом, призывом избавить среду ученых от "чуждых элементов", глубоко враждебных "нашему социалистическому строительству".