Вернадский - Рудольф Баландин 25 стр.


Интересна помощь разорённым немцами городам и сёлам и армии вообще как отдельными членами колхоза, так и колхозами. Посылками колхозами продуктов или транспортом и машинами, танками, пушками и т. д. С ними на фронт едут и их уполномоченные".

"Загадка жизни все-таки остается, - записывает он. - И я чувствую себя здесь мальчиком, вспоминая прекрасный образ Ньютона, о котором он писал в старости: маленький мальчик, строящий постройки на берегу океана Неизвестного". И еще: "Готовлюсь к уходу из жизни. Никакого страха. Распадение на атомы и молекулы… Чувство единства всего человечества…"

Он не похож на героя, бросающего вызов смерти. Он ее просто не замечает. Он продолжает жить и работать, как обычно. И в этой обычности, быть может, больше героизма, чем в отчаянной решимости того, кто сознательно рискует своей жизнью.

Запись в дневнике (23 августа 1944 года): "Сейчас ученых должны сильно поднять, так как их роль в достижениях войны огромна, и мы должны считаться с огромным ростом русской науки в ближайшем будущем. Мировое значение русской науки и русского языка будет очень велико, ранее не бывалое". Так и произошло.

Он продолжает жить будущим; пишет дочери: "Лично я думаю, что мир будет скоро и что я увижу зарю ноосферы". Готовит доклад "Проявление минералогии в космосе". Он по-прежнему охвачен чувством космоса, его непостижимой стройности, отражением которой являются на Земле биосфера, живое вещество, ноосфера, человек.

Неожиданна его дневниковая запись 7 ноября 1944 года: "По существу, аморальное - цель оправдывает средства - даёт временные выгоды. Но в конце концов может разрушить всё. Миллионы арестованных. Думаю иногда, что кончится крахом. Сейчас Берия лучше Ежова, но в конце концов его "работа" отрицательна - гангрена. Я думаю, что будущее моей внучки безопаснее в США".

В 1944 году в ГУЛАГе находилось менее 1,2 миллиона заключённых (при населении страны около 200 миллионов), из них осуждённых "за контрреволюционные преступления" - 269 тысяч. Учитывая ситуацию в стране, немного. (В "благополучных" США процент осуждённых был примерно такой же, как в СССР и до, и во время войны, и позже.) В окружении Вернадского были распространены преувеличенные слухи о репрессиях в СССР, и это сказывалось на его политических взглядах.

Несмотря на слабое знание Вернадским реальной жизни советского народа и тех трудностей, которые приходилось преодолевать СССР из-за происков внешних и внутренних врагов, отдельные его замечания весьма проницательны. Крах великой державы во многом предопределило буржуазное вырождение партийно-государственной верхушки. Это он отмечал не раз. И смерть Сталина стала роковым рубежом, что он тоже предполагал.

Сказалась и позиция уважаемых Вернадским интеллектуалов, среди которых преобладали вовсе не патриоты евразийской державы и славянского единства, не бескорыстные искатели истины, а поклонники западной цивилизации, заражённые буржуазной идеологией, алчные до материальных благ и почестей.

Они называли себя борцами за демократию и права человека, против тоталитаризма. Как верно сказал философ Александр Зиновьев: "Целили в коммунизм, а попали в Россию". Добавлю: целили в Сталина, а попали в русский народ. Хотя были и те, кто целил в Россию-СССР и в русский народ.

Нет ничего особенного в том, что у государства и народа есть внешние и внутренние враги. Это - обычная ситуация. Вопрос в том, как на это реагируют народные массы. Советский, а прежде всего русский народ, как показали события начиная со времён хрущёвской "перестройки", утратил доверие к правителям страны. Высокие идеалы остались на словах.

После огромных трудностей, одержав великую Победу в самой жестокой и кровопролитной войне, наш народ постоянно улучшал свои бытовые условия. Выросли поколения, не знавшие бед и лишений. Казалось бы, вот она - эра ноосферы! А страну сдали на милость победителям в идеологической войне, где преимущество имеет наиболее подлый и лживый. Победители, как водится, принялись присваивать природные и интеллектуальные богатства России.

Проживи Владимир Иванович ещё всего лишь год, он бы ужаснулся злодейству США, испепеливших в атомном пекле два японских города с населением около 100 тысяч человек. А он полагал, что для СССР будет благодатным "союз с англосаксонскими государствами-демократиями, в жизнь которых вошли глубоким образом идеи свободы мысли, свободы веры и формы больших экономических изменений с принципами свободы".

Теперь, много десятилетий спустя, можно воочию наблюдать, как эти "демократии" подавляют свободу мысли, разжигают войны, обогащаются за счёт менее развитых стран, ведут преступную экономическую политику.

При торжестве ноосферы ничего подобного произойти не могло. И смерть Сталина мало бы повлияла на процессы в нашей стране и в мире. Что означает одна личность, пусть даже выдающаяся, на фоне глобального процесса? Бесконечно малая величина. Если идеалы социализма и коммунизма соответствуют ноосфере, как писал Вернадский, то почему рухнул Советский Союз?

Всё это заставляет всерьёз задуматься: допустимо ли концепцию ноосферы считать бесспорным эмпирическим обобщением? Вернадский не задавал себе этого вопроса. Последней его статьёй стала "Несколько слов о ноосфере", пронизанная оптимизмом, верой в счастливое будущее.

…А жить ему остается недолго. Он это понимал, продолжая работать по-прежнему. Его не тяготил трагичный вопрос человеческого бытия: о неизбежности смерти. Это не просто научная, философская или медицинская проблема. Тут мысль человека начинает отрицать самое себя, убеждаясь в своем достаточно быстром - через месяцы или годы - исчезновении. Познание оборачивается страданием.

Когда друзья сообщили Сократу, что судьи обрекли его на смерть, мужественный мудрец усмехнулся: "А их осудила на смерть природа!"

Странно воспринимает человек некоторые явления. Ужасны душевные муки осужденного на казнь. Но ведь и тот, кто осуждает, и тот, кто казнит, - почти такие же несчастные, как их жертва, хотя до поры не осознают этого. Мы вольно или невольно отделяем гибель принудительную от естественной. Казалось бы, в таком случае каждый должен воспринимать "естественную" смерть как нечто закономерное и обыденное, с философским спокойствием. Но так происходит редко.

Вернадский никогда не испытывал желания продлить свое существование во что бы то ни стало из-за страха вечного небытия. По отношению к вечности ничтожны не только месяцы и годы, но и тысячелетия.

Проблема не в размерах "чаши бытия", а в её содержании.

Человек, не осмысливающий свою причастность к окружающим людям, своему народу, человечеству, природе, замкнутый в своем личном существовании, как "улитка в скорлупке", с ужасом ожидает смерти; она для него - крушение всего, губительная катастрофа личного мира, заменившего ему беспредельность окружающей природы и бессмертие вещества, одухотворенного жизнью.

"Мыслящий и работающий человек есть мера всему. Он есть огромное планетное явление", - считал Вернадский. Кто мыслит и работает, тот выходит из ограниченного личного мирка в надличный мир. Он избавляется не от смерти, а от страха перед ней.

Это ощущение постарался передать другой научный гений прошлого века - Альберт Эйнштейн:

"Там, вовне, был этот большой мир, существующий независимо от нас, людей, и стоящий перед нами как огромная вечная загадка, доступная, однако, по крайней мере отчасти, нашему восприятию и нашему разуму. Изучение этого мира манило как освобождение, и я скоро убедился, что многие из тех, кого я научился ценить и уважать, нашли свою внутреннюю свободу и уверенность, отдавшись целиком этому занятию.

Мысленный охват в рамках доступных нам возможностей этого внеличного мира представлялся мне - наполовину сознательно, наполовину бессознательно - как высшая цель. Те, кто так думал, будь то мои современники или люди прошлого, вместе с выработанными ими взглядами, были моими единственными и неизменными друзьями. Дорога к этому раю была не так удобна и завлекательна, как дорога к религиозному раю, но она оказалась надежной, и я никогда не жалел, что по ней шел".

Сказано это на склоне лет. Понимание и восприятие человеком смерти решительно меняется с годами. Она страшна для юного существа, едва ступившего на жизненный путь. В старости Владимир Иванович писал: "Мне кажется, в моем возрасте смерть переживается как нормальное".

Кто полно прожил, тому прощаться с жизнью, быть может, грустно, но не трагично. Иное у того, кто жил-не-дожил свою жизнь - не по годам, а по насыщенности бытия мыслью, чувствами, трудом. У него открываются провалы в прошлое - несделанное, непонятое, непрочувствованное… И - конец! - зияющая бездна небытия.

Великое счастье - ощущать жизнь, а не только жить; осмысливать жизнь как удивительный дар судьбы, соединяющий страдания и радости, тревоги и надежды, ярость и любовь, деяния и созерцание…

В середине декабря 1944 года Вернадский заболел воспалением легких. К концу месяца поправился. Врачи разрешили ему вставать с постели. 25 декабря во время прогулки он упал: кровоизлияние в мозг.

6 января 1945 года Владимир Иванович Вернадский скончался.

Осталось ему - бессмертие. Он умер для самого себя. Для нас и для будущих поколений продолжает жить его мысль.

Биография Вернадского помогает понять секрет счастливой жизни. Но значительно важнее, что его творчество предоставляет великолепную возможность размышлять над вечными тайнами бытия.

Урок жизни

Каждая прожитая жизнь - урок живущим. Нередко урок того, как не следует тратить свое невозобновимое достояние. Иной жизненный путь складывается по готовым стандартам, идёт по натоптанным дорожкам.

Вернадский не навязывал окружающим своего жизненного опыта, своих мнений. Однако его жизнь полезно обдумать каждому. Об этом хорошо сказал А. Е. Ферсман:

"Весь долгий жизненный путь (с 1863 по 1945 г.) крупнейшего естествоиспытателя последнего столетия академика Владимира Ивановича Вернадского - это путь упорного труда и яркой творческой мысли, путь, открывающий целые новые области в науке и наметивший новые направления естествознания в нашей стране.

Десятилетиями, целыми столетиями будут изучаться и углубляться его гениальные идеи, а в трудах его - открываться новые страницы, служащие источником новых исканий; многим исследователям придется учиться его острой, упорной и отчеканенной, всегда гениальной, но трудно понимаемой творческой мысли; молодым же поколениям он всегда будет служить учителем в науке и ярким образцом плодотворно прожитой жизни.

Еще стоит передо мной его прекрасный образ - простой, спокойный, крупного мыслителя; прекрасные, ясные, то веселые, то задумчивые, но всегда лучистые его глаза; несколько быстрая и нервная походка, красивая седая голова, облик человека редкой внутренней чистоты и красоты, которые сквозили в каждом его слове, в каждом его движении и поступке".

О Вернадском написано много. Не щедрый на похвалы его учитель В. В. Докучаев с восторгом отзывался о душевных качествах Вернадского и его научных талантах. Позже подобные оценки высказывали разные люди, которые встречались с Вернадским или близко знали его.

Такое обстоятельство не только радует, но и настораживает. Когда пишешь о человеке, воссоздавая в своем воображении его образ, обилие хвалебных эпитетов начинает мешать, сбивать на схемы.

Сладкое приедается. Тем более сладкие слова.

Но что поделаешь, если человек действительно замечательный, прекрасный! Не подбавлять же ложку дегтя в бочку меда специально "для вкуса"… Впрочем, такая ложка имеется.

В 1986 году в издательство "Просвещение" И. М. Забелин представил "Отзыв" о моей рукописи, посвящённой В. И. Вернадскому. Игорь Михайлович посетовал: "Образ В. И. выписан в столь голубых тонах, что исказились его личность, его характер, что такого В. И. не было.

Р. К. перечисляет те высокие цели, которые В. И. ставил перед собою с молодых лет. Я мог бы написать, что пропущено в этом списке не только овладение ораторским искусством, но и ещё две цели: Власть и Деньги. И властолюбие, и целеустремлённую заботу о благополучии (он жил богато) В. И. сохранил до конца своих дней (в годы войны принято было перечислять деньги от Сталинских премий в Фонд обороны - он оставил 50 ООО себе, хотя ни в чём не нуждался и никого из близких уже не имел рядом с собою). Инакомыслие В. И. хвалил только в историческом плане - по отношению к себе среди своих сотрудников ничего подобного не поощрял… Начисто был лишён чувства юмора… Я бы всё это мог написать, но зачем? - Р. К. всё про это знает, и если ничего подобного не пишет в книге, стало быть, и не нужно".

Отчасти Забелин был прав. Ставя человека в пример, важно соблюсти меру, не увлекаться преувеличенными восторгами и наивысшими эпитетами. Хотя и не следует принижать великого человека до уровня обыденности, к упоительной радости обывателя. Сам И. М. написал о Вернадском две интересные обстоятельные статьи, умолчав о том, что отметил в приведённой выше рецензии.

Вернадский не был героической личностью, как Петр Кропоткин; был учёным и отчасти философом, но не универсальным гением, подобно Ломоносову. Чувством юмора, увы, он не обладал, и остроумным его не назовёшь. Однако Власть и Деньги (именно с заглавных букв) никогда не были его целью.

Тот, кто любит власть, неизбежно тщеславен, старается показать свой начальственный нрав, подчеркнуть своё положение над подчинёнными (даже когда изображает "своего парня"), любит выступать и демонстрировать себя публике. Ничего подобного у Вернадского не было. Он записал в 1900 году: "Быть на виду, в положении вождя - такое тяжелое, мучительное, мне неприятное состояние".

Конечно, дневник есть вид литературного творчества, и далеко не всегда человек, даже при всём желании, способен верно передать свои мысли и чувства (многое таится в подсознании). Но в данном случае нет оснований сомневаться в его искренности. Например, он никогда не стремился к публичной политической деятельности.

О материальном благополучии семьи он заботился - не более того. Стремления к роскоши ни у него, ни у его родных не было. Назвать его богатым, по нынешним меркам, просто смешно, хотя в советское время ему, как всем академикам, были предоставлены большие льготы (докторам и кандидатам наук - в меньшей степени).

Половину Сталинской премии он не расходовал на себя (у него были небольшие материальные потребности), а пересылал нуждавшимся знакомым и, возможно, дочери в США.

Поощрял или нет Вернадский инакомыслие по отношению к своим идеям? Мне это неизвестно. В разговорах с его учеником К. П. Флоренским и с Б. Л. Личковым я ничего такого не услышал. Напротив, отзывы были прямо противоположные. Вот что писал о Вернадском Личков:

"Человек он был простой, доступный, всегда чрезвычайно тепло относящийся к другим людям, внимательный к ним, думающий об их интересах… Он делал много добра отдельным людям, оказывал им всяческую помощь, и всегда старался сделать это как-то незаметно, не подчёркивая… В беседах со мной он часто хвалил других учёных, даже в тех случаях, когда их открытия опережали его мысль. В частности, он необычайно высоко ценил А. Е. Ферсмана, считая его гораздо талантливее себя".

Нелепо представлять Владимира Ивановича какой-то особенной личностью. Он был близок к идеалу учёного, да и то с некоторыми существенными оговорками. Для него, как мне кажется, характерно именно отсутствие сверхобычных качеств.

Этим его пример особо поучителен. Он был, как бы сказать, обыкновенным великим человеком.

Как все люди, обладающие сильным и добрым характером, он сохранял в себе некоторую детскость, порой даже наивность. В юности его сдерживала боязнь показаться смешным.

Перед самим собой он был искренен всегда и до последней степени. В общении с другими не позволял себе лжи, лицемерия. Обладал великолепной способностью восхищаться чужой и не удовлетворяться своей работой.

Всякий человек наибольшим образом раскрывается с детьми.

Вернадский любил детей и был душевно близок с ними. В его времена взаимоотношения детей и родителей были не такими, как ныне. Мир детей резко отделялся от мира взрослых. Глава семейства был нередко для них недосягаем и далек, почти как царь для своих подданных. От детей требовали прежде всего полного послушания.

На детей он никогда не кричал, не ругал их - только отдалялся, замыкался. На них это действовало сильнее, чем окрики и упреки.

Владимир Иванович любил гулять с детьми. Когда они подросли, нередко брал их с собой в командировки, экскурсии.

"Дорогой папочка, - пишет ему сын Георгий, - очень грустно, что ты уехал, ты мне так много дал за тот месяц, что был здесь…"

Отец шлет сыну подробные письма, рассказывает о виденном и передуманном, делится своими планами. Это письма-беседы, чаще всего - об истории, о древнерусской живописи, завоевании Сибири, северных путешествиях новгородцев, о Византии… Он всегда остается требовательным собеседником.

"Получил очень суровый выговор от папочки, - жалуется матери Георгий, - за неинтересные письма, но что же мне делать, если иначе писать не умею".

Из письма Нины Владимировны Вернадской-Толль: "Когда я вспоминаю свое детство, отец всегда часть всего, что я помню. Я всегда, всю жизнь могла ему абсолютно верить и все сказать о себе, и он всегда всё понимал и старался понять".

В Вернадовке отец учил её слушать землю: ложиться, прикладывая ухо к земле. И тогда доносится издали стук поезда, неслышимый в воздухе (так некогда слушали древние славяне топот приближающихся орд кочевников).

Они ходили в лес за грибами, вслушиваясь в лесные шорохи и птичьи песни, узнавая растения. Он радовался мелодиям лугов и лесов; подолгу рассматривал цветы, поднося их близко к лицу; по вечерам выходил с детьми в поле встречать появляющиеся на небе созвездия.

Звезды, разбросанные будто бы в беспорядке, выстраивались в группы, создавали точечные узоры, получали имена и приобретали прошлое - легендарное прошлое, выдуманное греческими пастухами и поэтами. Он смотрел в звездное небо широко открытыми глазами, и словно не было для него десятилетий жизни, и он снова был мальчиком, летящим среди звезд…

В еде Вернадские были неприхотливы: кислые щи, котлеты с кашей, клюквенный кисель (с годами Владимир Иванович стал избегать мясного; всегда терпеть не мог "внутренностей": печенок, почек). Водки и вина не было вовсе.

Рано утром - в шесть часов - чашечка кофе, прогулка, работа; завтрак в полдень. В молодости он работал порой и ночью, но с годами ложился сравнительно рано - в десять - одиннадцать вечера; днем спал редко.

Он любил солнце. Летом в Вернадовке записал: "Я хочу иметь возможность жить где-нибудь, где тепло, где лучше природа, где больше лета и больше свободы". (Он, любитель солнца и тепла, стал инициатором научных работ в самой "холодной" области естествознания - мерзлотоведении.)

Назад Дальше