Еще во время гастролей Мамонтовской оперы в Петербурге Вера Федоровна Комиссаржевская слушала "Садко" с участием Шаляпина. "Давно так не наслаждалась", - писала она режиссеру Александрийского театра Е. П. Карпову. Теперь ей предстояло дважды выступать с Шаляпиным в байроновском "Манфреде". "Вот я в Москве, я читаю завтра, читаю "Манфреда"… Весь литературный мир, все, что есть талантливого, молодого в России, сейчас в Москве и будут завтра слушать меня… Байрон с музыкой Шумана. Вот чего ждут они, и какое наслаждение для духа было бы хотя бы желание дать одним звуком ту бурю, что переживаешь, читая эту повесть гениальной души", - признавалась актриса. "Успех г-жи Комиссаржевской и г. Шаляпина был даже выше ожиданий, - писали "Московские ведомости". - Слушатели были словно очарованы под обаянием чудной мелодекламации двух великих талантов". 14 декабря концерт повторили. М. Горький на следующий день сообщал К. П. Пятницкому: "Федор Иванович читал первый раз хорошо, а второй - изумительно".
Выступление Шаляпина в литературном концерте позволило современникам сравнивать его со знаменитым немецким трагиком Эрнстом Поссартом - он исполнял "Манфреда" во время недавних гастролей в Москве. Поссарт выстраивал всю роль по законам мелодики. Молодой Станиславский брал в свое время уроки у немецкого гастролера. "Это произведение (речь шла о стихотворении, подготовленном Станиславским) следует читать в до-мажор, - объяснял Поссарт начинающему тогда любителю, - а потом оно переходит в ре-минор, тут идут восьмые, а здесь целые ноты".
Поссарт читал "Эгмонта" Гёте и "Манфреда" Байрона с музыкой Бетховена и Шумана. Правда, некоторые считали его исполнение нарочито эффектным, помпезным и даже вычурным, претенциозным. В отличие от Поссарта шаляпинский Манфред прост, естествен, по манере декламации он отличался от подчас холодного, рационально выстроенного чтения Поссарта. "Шаляпин выполнил свою задачу великолепно, так что для нас он был в этом отношении выше знаменитого Поссарта, выступавшего в Манфреде на сцене Большого театра", - писал критик.
Спустя несколько лет Эрнст Поссарт в Петербурге слушал Шаляпина в "Фаусте" и остался неудовлетворен исполнителем. Теляковского это привело в крайнее изумление: "Неужели он не отдал себе отчета, что такое Шаляпин? И такой человек стоит в Мюнхене во главе театра".
Возможно, в такой оценке Поссарта проявилась актерская зависть к сильному сопернику-конкуренту. Мефистофель - одна из коронных ролей немецкого актера. Его образ Духа Зла был проникнут сарказмом и иронией, но с годами сатирическое звучание притушилось. Стремясь к успеху у широкой публики, Поссарт усиливал комикование, шутовские эффекты, тем самым сильно упрощая роль. Профессор А. Н. Веселовский полагал, что поздний поссартовский Мефистофель больше смахивал на фигляра, на "вульгарного забавника". Поэтому Поссарту и не могла понравиться шаляпинская интерпретация. Теляковский вспоминал: "Поссарт объяснял русскому певцу, что Мефистофель обязательно должен хромать на левую ногу… (Основано это, по словам Поссарта, на народном предании в Германии, что у черта левая нога с копытом.) Затем Поссарт нашел неподходящим костюм Шаляпина, в особенности шпагу, затем он нашел, что у Шаляпина недостаточно выучены жесты при игре". Шаляпин тоже не оставался в долгу: он не принимал чтецкой манеры Поссарта и часто весело пародировал ее в дружеском кругу.
В Комиссаржевской Шаляпин ценил изысканную и в то же время пронзительную трепетную музыкальность - в интонациях, в пластике, в движении. Год спустя Вера Федоровна исполнила стихотворение в прозе И. С. Тургенева на музыку А. С. Аренского "Как хороши, как свежи были розы". Его с восторгом слушал Шаляпин - на этот раз он находился в зале. Да и сама природа, импульсивность мятущегося таланта Комиссаржевской во многом близка Шаляпину. Еще в пору работы в Русской частной опере Федор Иванович задумывался о Манфреде, но тогда его не поддержал Мамонтов. Теперь намерение певца осуществилось. Критик Ю. Д. Энгель писал: "Главным для невероятно многочисленной публики, переполнявшей оба раза не только большую, но и все прилегающие к ней залы Дворянского собрания, было, конечно, появление г. Шаляпина в новой для него роли декламатора… Удачно схваченный общий тон речи (соединение некоторой приподнятости, вызываемой особенностями сюжета и языка, с интонациями простыми и искренними), редкая сила и выразительность декламации - все это сделало бы честь и первоклассному драматическому артисту".
Мелодекламация сопровождалась чаще всего фортепиано, иногда скрипкой и виолончелью. В. Ф. Комиссаржевская включала в свои программы стихотворения Некрасова, Никитина, Горького. Артист Александрийского театра Николай Ходотов, друг и преданный поклонник Комиссаржевской, с пианистом-композитором Евгением Вильбушевичем ввели мелодекламацию в моду и тем самым сильно повлияли на принятую тогда исполнительскую манеру вокального и чтецкого концертного репертуара. Мелодекламация заняла едва ли не центральное место в афише 1900-х годов. Соединив поэтическую, актерскую, музыкальную эмоцию, она расширила эмоциональное поле художественного диалога. Эстрадно-сценическая мелодекламационная композиция воздействовала на настроение зала живым импровизационным эмоциональным всплеском.
Природу жанра точно определил Н. Н. Ходотов: "Чтение под музыку давало мне много новых красочных ощущений, вводило меня в особый мир музыкальной гармонии и, в свою очередь, требовало от меня много новых душевных эмоциональных взлетов в мир звуков и настроений, непохожих на переживаемые мною на сцене. Здесь я был предоставлен собственному выбору, а чуткий композитор Вильбушевич угадывал мои желания и намерения и вдохновлял меня своею музыкою".
Редкое искусство музыкальной импровизации, чуткое чувство ансамбля, высокий артистизм аккомпаниаторов, способность "экспрессивно" переосмыслять и интерпретировать перипетии песенных сюжетов по ходу выступления высоко ценили Шаляпин, Собинов, Обухова, Вертинский, позднее - Клавдия Шульженко, Изабелла Юрьева и другие мастера мелодекламации.
Публика концертов разделяла с исполнителями трепет задушевной мелодии, откликалась на иронию, шутку, ловила подтексты, "интонационные виражи", неожиданные точные жесты, увлекалась сплетением броского гротеска с игровым азартом. Верность правде искреннего чувства, виртуозное мастерство, одухотворенность обнажали душу, "нерв" талантливого артиста, отзывались в зрителях "моментом истины".
Пути и судьбы "кумиров публики" подчас причудливо сближались, ломая незыблемые, казалось бы, законы логики, пространства, времени, подчиняя их каким-то своим непостижимым "импровизациям", образуя некую высшую духовную целостность бытия.
"Есть в искусстве такие вещи, о которых словами сказать нельзя, - писал Ф. И. Шаляпин в "Маске и душе". - Я думаю, что есть такие же вещи и в религии. Вот почему и об искусстве, и о религии можно говорить много, но договорить до конца невозможно. <…> Но… есть интонация вздоха - как написать или начертить эту интонацию? Таких букв нет… <…> Движение души, которое должно быть за жестом для того, чтобы он получился живым и художественно ценным, должно быть и за словом, за каждой музыкальной фразой. Надо вообразить душевное состояние персонажа в каждый данный момент действия. Певца, у которого нет воображения, ничто не спасет от творческого бесплодия - ни хороший голос, ни сценическая практика, ни эффектная фигура. Воображение дает роли самую жизнь и содержание".
Раздумья Шаляпина - исповедь, откровение, завет старым друзьям, молодым коллегам, благодарным потомкам. В пору эмигрантских скитаний, в годы, когда русские артисты, дорожа личным общением, искали поводов для встреч и собраний, они слушали, созерцали, сопереживали друг другу…
Глава 3
ПРИЧУДЫ БОГЕМЫ И КАПРИЗЫ ПУБЛИКИ
…Проведя полгода в гастрольной поездке по Северной и Южной Америке, Шаляпин вернулся в Москву и в первый же свободный вечер отправился на "Синюю птицу" в Художественный театр: 14 октября 1908 года МХТ отмечал свое десятилетие. Труппа во главе с К. С. Станиславским и Вл. И. Немировичем-Данченко занимала первые ряды партера, сцена на этот раз отдана гостям. На портале портрет А. П. Чехова; "Чайка" - символ театра - украшает занавес, афиши, программки, билеты…
На сцену выходят депутации, растет стопка поздравительных телеграмм. Болгарскую актрису сменяет седой грузинский актер, певцы Большого театра во главе с Шаляпиным исполняют кантату А. Т. Гречанинова "Слава", потом Федор Иванович исполняет "музыкальное письмо" Сергея Васильевича Рахманинова. Его композитор прислал из Дрездена - торжественный мотив "Многая лета" вплетен в веселую польку Ильи Сада из "Синей птицы". "Дорогой Константин Сергеевич, - поет Шаляпин, - я поздравляю вас от чистого сердца, от самой души. За десять лет вы шли вперед, все вперед и нашли синюю птицу. Я очень сожалею, что не могу вместе со всеми вас чествовать, вам хлопать, кричать на все лады - многая лета". Даже подпись в этом письме - "Ваш Сергей Рахманинов. Дрезден. 14 октября 1908 года" - была "музыкальной", так же как и постскриптум - "Жена моя мне вторит".
Письмо Рахманинова Шаляпин исполнил на бис. А затем снова читались телеграммы и приветствия из столиц и глухих уголков России, от зрителей разных сословий и профессий, пришло даже теплое поздравление от "представителей контор и прилавков".
С "художественниками" Шаляпин связан давней дружбой, вместе они проводят вечера в артистическом кабаре "Летучая мышь", недавно открывшемся в подвале "дома Перцова". Затейливые барельефы, оригинальное сказочно-былинное оформление окон, балконов, подъездов, созданное по рисункам С. В. Малютина, сразу сделали этот дом достопримечательностью Москвы. Сама же "Летучая мышь" обязана своим рождением озорным капустникам Художественного театра и задумывалась как закрытый клуб, место отдыха творческой интеллигенции. "Каждый спускавшийся под свод, - писал театральный критик Н. Е. Эфрос, - оставлял в прихожей вместе с калошами печаль, снимал с себя вместе с пальто и заботы… Обязан был там, за порогом, оставить и обидчивость, способность уязвляться шуткой".
Хозяин кабаре актер Художественного театра Н. Ф. Валиев - блестящий конферансье, зачинщик веселых представлений, гостеприимно приглашал в "Летучую мышь" на "Ужин шуток" артистов других театров, музыкантов и художников. Гостей, приглашенных на пятилетие, встречали куплетами:
"Мышь" родилась в подвале в Москве пять лет назад,
Поэты воспевали ее пять лет подряд.
Кружась с "Летучей мышью" среди ночных огней,
Узор мы пестрый вышьем на фоне грустных дней…
Вечера строились на чистой импровизации. Юная мхатовка Алиса Коонен демонстрировала с Р. Б. Болеславским пародию на модный "Танец апашей". В игру включался Сергей Рахманинов: он, как вспоминала актриса, "одним махом своей дирижерской палочки… превратил эстрадную безделушку в произведение искусства". Известному дирижеру Артуру Никишу предложили стать капельмейстером маленького духового оркестра. Никиш лихо взобрался на столик, взмахнул живой розой, и зазвучал вальс из "Веселой вдовы".
Кабаре Никиты Балиева представляло артистов в неожиданном для всех качестве. Мэтр Станиславский не считал зазорным преобразиться в фокусника и виртуозно снимал у ассистировавшего партнера сорочку, оставив неприкосновенным пиджак. Шаляпин, Собинов и режиссер МХТ Леопольд Сулержицкий, игнорируя очевидное различие в весовых категориях, проводили показательный "сеанс французской борьбы". Старинная кадриль "Вьюшки" в исполнении Шаляпина и Москвина - гвоздь программы: напевая нехитрый мотив, они вели абсурдный диалог полкового писаря и приказчика из галантерейной лавки.
"Давать Шаляпина" - назывался номер мхатовского актера В. В. Лужского по мотивам спектакля "Фауст". ""А вы, цветы, своим-м душистым-м, тонким-м ядом-м-м", - пародийно подчеркивая эти двойные и тройные "м" на концах слов - этот знаменитый шаляпинский штампик, но когда В. В. (Лужский. - В. Д.), дойдя до "и влиться Маргарите в сердце", начинал по-шаляпински раздувать: "в се-е-эрдце", его вдруг действительно захватывал шаляпинский темперамент, накатывала волна стихийной шаляпинской мощи", - вспоминал В. И. Качалов.
Через несколько лет "Летучка" перебралась в Милютинский переулок и "коммерциализировалась", стала доступна не только артистической братии, но и некоторым ее настырным и высокоимущим поклонникам. Поначалу для них ставили столики, а когда "Летучая мышь" в 1915 году перебралась в Большой Гнездниковский переулок в подвал "небоскреба" Нирнзее, от столиков отказались, выгородили сцену и зрительный зал с партером и боковыми ложами.
В "Летучей мыши" нередко устраивались благотворительные вечера и остроумные аукционы в пользу "братства актеров". Выступления знаменитостей и распродажа их реликвий позволяли иногда собирать значительные суммы в помощь тем, кому изменяла капризная театральная судьба. В один из таких вечеров было оглашено письмо Шаляпина с просьбой выставить на аукционе его портрет. "Портрет Шаляпина продали за 1180 рублей, - сообщала "Театральная газета". - Значительно дешевле прошел принесенный г. Провдиным воротничок Шаляпина. Воротничок купил за 2 рубля г. Альшванг, владелец известной прачечной фирмы.
- Я этот воротничок в витрине выставлю, - объяснил г. Альшванг цель своей покупки".
Певец - живая достопримечательность Москвы. "У нас три чуда, - шутят москвичи, - Царь-пушка, Царь-колокол, Царь-бас". Жизнь Шаляпина, столь заметной и колоритной фигуры своего времени, - непременная мишень репортеров, фельетонистов, куплетистов. В программе театра Зон (бывший "Буфф"), что находился на Садовой-Триумфальной улице, номера на злобу дня посвящались члену Государственной думы А. И. Гучкову, Леониду Андрееву - автору пьесы "Екатерина Ивановна", имевшей скандальный успех, и, конечно, артистическим звездам первой величины - Надежде Плевицкой и Федору Шаляпину.
В театре "Эрмитаж" в обозрении "Кувырком" выступал талантливый опереточный артист Н. Ф. Монахов. Огромным успехом пользовался его номер - выступление певца Тряляляпина.
Популярность доставляла Шаляпину немало хлопот. Фотографы бойко торгуют его портретами, огромными тиражами выходят открытки, изображающие его в жизни и в ролях. Газеты и журналы публикуют карикатуры, шаржи, зарисовки, интервью артиста и репортажи о нем.
Есть как бы два Шаляпина. Один - реально существующий: вдохновенный артист, требовательный художник, отец семейства, обаятельный собеседник, желанный гость театральной богемы. И второй - мифологический, придуманный газетчиками и обывателями в соответствии с их представлениями о звезде, о присущих ей капризах, скандалах. Когда нет сенсаций и даже повода к ним, их придумывают, украшают подробностями, запускают в оборот, распространяют. И вот газеты пестрят сообщениями: Шаляпин пишет музыку "под Мусоргского", сочиняет оперу "Анатэма", беспробудно пьет, назначен послом в Китай и прочее. Артисту приходится опровергать нелепые выдумки, они усложняют жизнь, искажают репутацию. "Помилуйте, господа, - пламенно обращается певец к репортерам через газету, - можно ли так врать на живого человека… Я бы очень просил тех господ, которые про меня желают писать, оставить мою частную жизнь в покое и говорить лишь о моей сценической деятельности… Газеты выражают мнение общества, они не должны писать небылиц - ведь интерес должен заключаться в том, как поет артист и как он занимается своим искусством, а не в том, почему он ходит в баню по субботам, а не по пятницам".
В интервью "Биржевым ведомостям" Шаляпин возмущался бесцеремонностью публики, сетовал на то, что назойливые поклонники не дали ему спокойно пройтись по Летнему саду. "Даже в большом городе нельзя смешаться с толпой, скрыться от почитателей таланта. Дайте мне спокойствие вне сцены!" - взывал певец.
Но требовательная публика упорна. Она хочет, чтобы ее голос был услышан артистом, и часто искренне наивна в своих признаниях. Письмо юных поклонниц трогает своим простодушием:
"Премного-много-много обожаемый Шаляпин!
Наконец-то наша мечта осуществилась! Мы были 24-го ноября на "Фаусте" с участием нашего чудного Шаляпина. Если бы Вы знали только, в каком мы были восторге!
Вы простите, что мы не умеем красиво выражаться, но Вы, ей-богу, так ловко играли и пели, что в некоторые моменты у нас прямо дрожь пробегала по телу и мы невольно прижимались друг к другу. Так иногда и кажется, что перед нами настоящий Мефистофель! Мы и теперь не можем вспоминать равнодушно Ваше лицо, Вашу фигуру в черном плаще перед церковью и еще этот ужасный хохот! Боже, а как Вы дивно пели, как ярко выражали значение каждого слова!.. Вот уж теперь мы знаем, почему все так хотят попасть "на Шаляпина"! Вообще всего, что творится у нас в душе, мы, при нашем скудном красноречии, не в силах выразить, но мы надеемся, что Вы поймете наш искренний восторг!
Да! К сожалению, мы не красноречивы (хоть и гимназистки VI класса), но, знаете, настолько сильное впечатление произвел на нас спектакль, что на другой день такая проза, как гимназия, привела нас прямо в ужас, и мы решили прогулять. Теперь у нас только и разговору, что о Вас! Мы так счастливы!
Бесконечно обожающие и уважающие Вас Маруся, Лёля и Лиза".
Неведомо, как сложилась судьба юных поклонниц Шаляпина. Зато известно, что их современник, киевский гимназист Михаил Булгаков, больше пятидесяти раз слышавший в театре "Фауста", свои впечатления от шаляпинского Мефистофеля запомнил надолго. Не зря же "булгаковеды" полагают, что сценический Мефистофель повлиял на образ Воланда в романе "Мастер и Маргарита".
Совсем иная "исповедь" в письме некоего С. М. Иванова - январь 1902 года. Она подтверждает мысль о "волшебной силе искусства", способного менять человеческие судьбы.
"Федор Иванович!
5-го сего января в 5 часов вечера при выходе Вашем из театра в то время, как Вы садились в сани извозчика, к Вам подбежал какой-то босяк и, трясясь, просил у Вас подаяния. Вы и Ваш спутник не отказали и подали ему лепту, при этом Ваш спутник бросил слово: "на, получай на пропой", т. е. на водку, а Вы безнадежно махнули рукой - мол, даю, а знаю, что пропьет.
За двенадцать лет пребывания в босяках на Хитровом рынке передо мною прошли сотни босяков и сотни их ушли на хорошую оседлую жизнь и теперь при встречах уговаривают меня, чтобы я поскорее уходил "оттуда". Два года тому назад на праздник Рождества Христова я, после усиленного трехдневного пьянства (которое, к слову сказать, прекратилось лишь за неимением денег), отправился торговать театральными афишами - два десятка которых мне дал один знакомый газетчик на "поднятие", и он же дал мне один билет в Частную оперу. "Сходи, говорит, послушай пение". Ну, думаю, как бы не так, лучше продам, да и опохмелюсь знатно. Продать билет не пришлось, опоздал.