Мальчику ещё нет и двенадцати лет, а он формулирует ту философию семейной жизни, которую будет исповедовать до конца дней. Любовь его к женщине - всегда искренняя, восторженная, полная, рыцарская - не раз будет подвергаться испытаниям. Он узнает на своем веку и измену, и предательство со стороны той, которую боготворит, и груз "рогов" ему тоже придётся ощутить…
В биографии Павла Петровича молодых лет остаётся немало неясностей и "провальных лет", Порошинский дневник остаётся единственным источником, дающим надежные и регулярные сведения. Из него можно узнать, что впервые Павел присутствовал на маневрах в Красном Селе в одиннадцатилетнем возрасте, летом 1765 года, в звании командира Кирасирского полка. Накануне отъезда Павел страшно волновался. По словам Порошина, "у него всё лагерь в голове был. Насилу я уложил его, сказав, что, ежели всё о том думает и худо спать будет, не выспится, и завтра Никита Иванович и в армию перед сорок тысяч не повезёт. Идучи ещё к постели, жмурился, для того чтоб поскорее заснуть". В Красном Селе Цесаревич был в восторге оттого, что восседал на лошади, облачённый в кирасу с палашом в руке. Но всё еще было совсем невинно и, как записал Порошин, Павел "на месте баталии, верхом сидя, покушал кренделя" и поехал домой спать.
Дневниковые записи Порошина обрываются на пороге двенадцатилетия, а далее - только случайные и отрывочные данные. Потому существует так много неясностей и противоречий, касающихся различных сторон жизни Павла, и специфики формирования его личности. Сам Павел ничего не рассказывал о своем детстве и юности; ему эта тема всегда была неприятна, а потому за него говорили поколения историков и публицистов. Отсюда - неизбежные домыслы и предположения, без которых в данном случае обойтись невозможно.
Это касается разных сюжетов; остановимся на одном, особенно важном: об общепризнанной склонности Императора Павла Петровича к военному делу, или, как иногда пишут, к "милитаризму". Действительно, трудно понять, каким путём в душе юноши сложилась подобная наклонность, тем более что внешних побудительных причин к формированию её не существовало. Екатерина военный дух в своём окружении не насаждала; она вообще не любила военные разводы, муштру, да и военные парады особо не жаловала и уж, во всяком случае, старалась, чтобы они были как можно покороче.
Ответственный за воспитание Павла Никита Панин был человеком сугубо светским и штатским; он не только не имел склонности, но и вообще не переносил шум и грохот военных караулов и парадов. Подопечный же его вырос совсем иным; для его всё это - своего рода "музыка души", которую он готов был слушать (и слушал) до последнего дня своей жизни. Трудно удержаться от предположения, что данная склонность стала своего рода генетическим наследием, полученным Павлом от отца Петра Фёдоровича.
Вторая удивительная склонность, проявившаяся у Павла и которая шла вразрез с господствующими настроениями при Дворе, - симпатия к Прусскому Королю Фридриху II. Екатерина II если и не испытывала неприязни к Фридриху, который когда-то являлся ходатаем перед Императрицей Елизаветой за "Фике", то имела стойкое неприятие Короля. Она не забыла и не простила Фридриху то, что он был ментором её мужа, а потом, не стесняясь, прилюдно критиковал Императрицу Екатерину. Когда Цесаревич Павел отправился в поездку по Европе в 1781 году, Екатерина специально запретила ему посещать Берлин, и Павел со старым Королем так тогда увидеться и не смог.
Симпатия к Фридриху, как и непроходившее обожание своего прадеда Петра 1, возникли в душе Павла совсем не вдруг. Что касается Петра, то тут всё более или менее ясно: Первый Император превозносился на все лады при правлении его дочери Елизаветы, да и потом образ этот оставался почти священным для всех элементов русского общества.
Отношение же к Фридриху было не столь ясным в России. Он был правителем государства, с которым Россия в конце царствования Елизаветы Петровны воевала. Русские войска даже вошли в Берлин, но затем Пётр III свел на нет все успехи военной кампании, и в России возобладало стойкое неприятие Императора Петра Фёдоровича и его прусского ментора Фридриха. Но при Дворе всегда находились люди, симпатизировавшие Прусскому Королю, этому "философу и воину", который сумел не только выигрывать военные баталии, но и достойно их проигрывать. И самое главное: он создал дееспособную, прекрасно организованную государственную машину и мощную дисциплинированную армию.
Павел, который с детства имел, как уже говорилось, математический склад ума, не мог не восхищаться организацией, построенной на ясной регламентации, на чётком порядке и дисциплине. Ведь успех в любом деле зависит в первую очередь от организации этого дела, а армия должна служить эталоном государственной организации, И Фридрих создал такое государство, где обязанности и права каждого подданного и всех групп населения были распределены и законодательно зафиксированы со скрупулезной тщательностью. Потому и Пруссия, которая еще несколько десятков лет назад представлялась ничтожной и слабой, теперь - в числе главных скрипок в европейском концерте государств.
В Пруссии каждый знал, что он служит Королю, а Король - первый слуга Родины - Фатерланда. Все знали свои обязанности и старались исполнять их с максимальной отдачей сил. А в России что происходит? Невесть откуда появляются люди, не имеющие ни родовых заслуг, ни государственных талантов и в одночасье становятся чуть ли не вершителями судеб Империи. Взять тех же Орловых: только Екатерина заняла Престол, так они в такую силу вошли, что за их фигурами и Престол уже рассмотреть невозможно стало. Понятно, Григорий: первый "любезник", "ночной Император". Но ведь и при свете дня власть алькова не заканчивалась. Ничего добиться нельзя, ничего решить невозможно без этого всесильного временщика.
Конечно, никто публично не возмущался; все понимали, что единое слово может сломать и карьеру, и жизнь. Но в узком кругу, среди своих, об этом много говорили с первых дней воцарения Екатерины. Никита Панин был в числе тех, кто не одобрял придворные нравы. Но ещё более резко высказывался его младший брат Пётр Иванович (1721–1789) - герой Семилетней войны.
Подобные разговоры долетали до ушей юного Павла Петровича и служили поводом для постоянных размышлений. Порошин в своём дневнике по вполне понятным причинам не рисковал фиксировать особо резкие пассажи, но сам факт подобных бесед не раз удостоверял.
"Его превосходительство Пётр Иванович рассуждал о дисциплине военной и о введении её между прочими чинами в государстве. Сказывал при этом на некоторые примеры оной дисциплины, примеченные Его превосходительством но Германии, во всех правительствах, между гражданами и между крестьянами. Его превосходительство Никита Иванович рассуждал, какие бы у нас можно ввести штатские учреждения, чтобы такой порядок везде господствовал".
Пётр Панин ввел в круг общения Цесаревича своего знакомого полковника Московского пехотного полка Михаила Фёдоровича Каменского (1738–1809), который тому чрезвычайно понравился. Бравый офицер, служивший волонтёром во французской армии, а затем участвовавший в Семилетней войне, много интересного рассказывал. Летом 1765 года Каменской был командирован в лагерь под Бреславлем, где Король Фридрих проводил обучение своих войск. Там Каменский составил план лагеря и описание диспозиции маневров, которые и были осенью того года подарены Цесаревичу Павлу. Для него это стало драгоценным подарком, который он изучил в мельчайших деталях, восхищаясь организаторским гением Прусского Короля. Это восхищение даже вызвало нарекания и Порошина, и Панина…
В описании Каменского имелся один абзац, обращенный к Цесаревичу, на который не мог не обратить внимание юный Павел. "Хотя правнуку Петра Великого меньше всех нужны примеры иностранных государей, однокож оное (описание. - А. Б.) напомнит, по крайней мере, Вашему Императорскому Высочеству недавно прошедшее счастливое время для российского войска, когда оно удостоено было видеть лицо своего Государя после сорока лет терпения". Тут можно обнаружить намёк не только на Петра I (в 1765 году исполнилось сорок лет со дня его смерти), но и на Петра III, лицо которого ещё помнили в войсках.
С 1765 года начинается в жизни Павла увлечение военным делом. Раньше он участвовал в баталиях лишь в своём воображении; теперь же о том увлечении начинают узнавать и приближенные. Чрезвычайно важная запись встречается у Порошина под 5 сентября 1765 года. В тот день Порошин играл на бильярде с ещё одним преподавателем, господином Остервальдом, а Великий князь бегал вокруг, изображая то пальбу, то военные команды. Порошин затем поинтересовался, в какие времена он сие увлечение заимел. И Павел открылся. Порошин записал рассказ одиннадцатилетнего юноши..
"Давно уже, в 1762 году, представлялось ему, что двести человек набрано, кои все служили на конях. В сём корпусе был он в воображении своём сперва ефрейт-капралом, потом вахмистром, и оную должность отправлял ещё в то время, как мы отсюда в оном годе в Москву ехали (на Коронацию. - А. Б.)… Из оного корпуса сделался пехотный корпус в шестистах, потом в семистах человек. Тут Его Высочество был будто прапорщиком. Сей корпус превратился в целый полк дворян из 1200 человек. Тут Его Высочество был поручиком и на ординации у генерала князя Александра Михайловича Голицына. Отселе попал он в гвардию в Измайловский полк в сержанты и был при турецком посланнике. Потом очутился и в сухопутном кадетском корпусе кадетом. Отсюда выпущен в Новгородский карабинерский полк поручиком; теперь в этом же полку ротмистром".
"Таким образом, - подытоживал повествование Павла Порошин, - Его Высочество, в воображении своём, переходя из состояния в состояние, отправляет разные должности и тем в праздное время себя иногда забавляет". В мыслях своих и мечтах Павел Петрович начал "отправлять службу" по крайней мере с восьмилетнего возраста…
Сохранилось несколько описаний облика, манер и образования юного Цесаревича Павла Петровича, принадлежавших иностранцам, которым довелось общаться с ним лично.
Посол Дании Ассебург, имевший продолжительную встречу с Павлом 4 ноября 1768 года, написал: "Великий князь, умеющий придать приятность всему, что он говорит, прибавил несколько слов, крайне лестных для меня, и заставил меня очень живо почувствовать печаль от разлуки с ним. Нельзя совместить вместе большего ума, большей мягкости и большего очарования, чем их сказывается в его поступках и на лице".
Более подробное описание физического и умственного состояния Цесаревича оставил англичанин Фома Димсдаль (Димсталь, Димсдэль, 1712–1800). Занимая пост врача в английской армии, он сделался европейской знаменитостью, став зачинателем важного дела: прививками против оспы. Екатерина II пригласила Димсдаля в Россию, где от оспы умирало множество людей, чтобы покончить с этим страшным бедствием. Она решила показать прочим личный пример, и 12 октября 1768 года в Зимнем Дворце английский врач привил оспу Императрице. На очереди была прививка и у Павла Петровича, но тот несколько недель проболел ветрянкой, и процедуру пришлось отложить до 1 ноября, когда прививка и состоялась. Причём она была сделана с согласия самого Цесаревича.
Когда Димсдаль в августе 1768 года прибыл в Россию, то сразу же с ним встретился Никита Панин и обратился к гостю с куртуазной речью по поводу Павла Петровича, желавшего получить прививку. "Он (Павел. - А. Б.) желал даже, чтобы она была произведена. Поэтому, прежде чем будет приступлено к делу такой важности, я должен просить Вас исследовать предварительно его телосложение и состояние его здоровья. Его Высочество знает, что Вы приехали, хочет Вас видеть и приглашает Вас кушать с ним завтрак. Смею Вас уверить, что Его Высочество будет весьма доступен и вполне расположен познакомиться с Вами".
Однако только этими общими фразами дело не ограничилось. Панин попросил Димсдаля и о другой услуге, в круг английского визитёра первоначально не входившей. "Будьте с ним сколь возможно больше, наблюдайте за ним во время стола и при его забавах, изучайте его телосложение. Не будем торопиться, но, когда каждое обстоятельство будет достаточно соображено, представьте Ваше донесение с полною свободою".
Этот эпизод английский врач позже описал в своих воспоминаниях, и нет никаких оснований сомневаться в их достоверности. Он может показаться несущественным, если только не принимать в расчёт реальную ситуацию при Дворе. Никита Панин прекрасно знал её; знал многие скрытые и тайные эпизоды и настроения, которые такому опытному царедворцу ничего не стоило разглядеть за фасадом фальшивых поз и фраз. Павлу - четырнадцать лет; он на пороге совершеннолетия, он имеет все законные природные права на Престол, которого его беззастенчиво лишили.
Екатерина, занятая угождением личному тщеславию, своим удобствам и удовольствиями, никогда не допустит сына к Трону. Он слишком был хорошо осведомлен о характере этой женщины - он знал её ещё скромной "Фике" из нищего Цербста; да и потом немало нагляделся и наслушался о её поведении, пристрастиях, и о её полной беспринципности. Она готова на любое преступление, лишь бы сохранить властные прерогативы, которые она ставит превыше всего на свете.
Панин прекрасно понимал, что Павел не только нелюбимый сын, но и - постоянная угроза и укор для матери. И его подопечный это знал, а потому никогда не тянулся к матери, потому закрывался молчанием и порой выглядел волчонком в золоченых дворцовых палатах. Павел боялся матери, боялся всего её окружения, которое играло и подыгрывало "Минерве". Павел боялся отравления, и несколько раз случались странные вещи: неожиданно у Цесаревича, которому всегда готовили отдельно, начинались приступы болей в животе, а затем кровавый понос. Один раз, когда Павлу было пятнадцать лет, он обнаружил в своей еде толченное стекло и так был потрясен, что побежал показывать сие матери, которая, конечно же, изобразила возмущение, приказала провести расследование, но так виновного и не нашли…
Никита Панин знал, что в окружении Екатерины по отношению к Павлу были уже произнесены слова "ущербный" и "сумасшедший". Пока это был лишь слушок, казалось, недостойный и внимания, но Панин слишком хорошо знал придворные нравы, чтобы приписать всё это случайной недобросовестности отдельных лиц. Потому он и обратился к английской знаменитости с предложением фактического медицинского освидетельствования Цесаревича, чтобы поставить заслон всем злобным измышлениям, и это при том, что при Дворе имелись придворные врачи. Но они ведь фактически - прислуга Императрицы, а Димсдаль совсем другое дело…
Димсдаль наблюдал на Цесаревичем несколько недель, проводил не раз полное освидетельствование, беседовал с ним на разные темы, и его заключение не оставляло никаких возможностей для двусмысленного толкования.
Цесаревич и Великий герцог Голынтинский Павел Петрович, единственный сын Её Величества, росту среднего, имеет прекрасные черты лица и очень хорошо сложён. Его телосложение нежное, что происходит, как я полагаю, от сильной любви к нему и излишних о нем попечений со стороны тех, которые имели надзор над первыми годами Наследника и надежды России. Несмотря на то, он очень ловок) силён и крепок, приветлив, весел и очень рассудителен, что не трудно заметить из его разговоров, в которых очень много остроумия. Что касается до его воспитания, то едва ли есть принц, которому было оказано более заботливого внимания. Он имеет по всем наукам отличных учителей, которые каждый день приходят его наставлять, и им он посвящает большую часть своего времени. Утро проводит он весьма прилежно с ними. Около полудня он отправляется изъявить своё почтение Императрице; после того он проводит несколько времени с придворными, которые имеют честь обедать за его столом. Окончив обед, после кофе, он отправляется к своим учебным занятиям, в свои внутренние покои, до самого вечера".
И через двести пятьдесят лет после Димсдаля его заключение остаётся наиболее полной зарисовкой физического и умственного развития четырнадцатилетнего Павла Петровича.
Внутренний уклад жизни Павла, процесс его возмужания фактически скрыт от потомков. После Порошина никто не вел каждодневных записей, никто не оставил подробных свидетельств. Сохранились только отрывочные и куцые зарисовки и характеристики, которые, конечно же, не дают возможность судить об этом с максимальной точностью.
Куда лучше известны общая обстановка при Дворе и политика Империи - две важные составляющие, влиявшие на мировоззрение и характер будущего Самодержца.
В 1768 году началась война с Османской империей; одновременно Россия вела военные действия в Польше против войск конфедератов.
Тяжелые сражения развернулись на южных рубежах; война с Турцией продолжалась несколько лет (1768–1774), была долгой и кровопролитной. Главные военные действия разворачивались в Северном Причерноморье, вдоль нижнего течения Днепра, Южного Бута, Днестра и устья Дуная. В июле 1774 года в болгарской деревне Кючук-Кайнарджа был заключён мир между Россией и Турцией. Турция признавала независимость Крымского ханства, которое отныне становилось вассальным от России; за Россией окончательно закреплялись некоторые причерноморские территории. Турция признавала право России свободно пользоваться Черным морем, и её судам дозволялось проходить через Босфор и Дарданеллы.
На фоне военной кампании на Юге, в 1772 году, Екатерина вместе с Пруссией и Австрией пошла на раздел Польши, присоединив к Империи восточные районы Королевства. Через двадцать лет, в 1793 году, Екатерина вместе с Пруссией и Австрией осуществит второй раздел Польши. Угроза потери независимости в 1794 году привела к Польскому восстанию во главе с Т. Костюшкой. В 1795 году, после взятия Варшавы, последовал третий, последний, раздел Польши, а к России отошли значительные территории, в том числе и вся Курляндия.
Раздел Польши - старая идея Прусского Короля Фридриха II, которую первоначально Императрица Екатерина решительно отвергала, но затем приняла. "Фридрих Великий" здесь явно обыграл "Екатерину Великую", которая сделала Россию заложницей своей мегаломании. Россия получила в свой состав не просто чужеродную территорию, но и враждебные русскому духу - Православию - этноконфессиональные элементы: поляков и евреев. Польша стала "бомбой с тлеющим фитилём", постоянно угрожавшей целостности Империи до самого конца существования Монархии.