Теперь же соседи саксов поднимали мятеж, а он не мог снять гарнизоны из Бретани, Аквитании или Баварии, чтобы увеличить свое войско. Оставить границу открытой в такой момент значило бы дать дорогу новому вторжению, и на самой опасной границе с Баварией такое вторжение уже готовилось, пока Тассилон и аварский каган наблюдали за его поражением в Саксонии. В Италии, где Адриан провозгласил его вторым Константином, у него находились несколько графов с охраной в качестве чисто символического войска. Нет, он мог положиться только на небольшое количество всадников с родных ферм Рейнской области, на тех, кто пережил Синталь.
И эти рейнландцы теряли силу духа, веря, что неуловимый Витукинд одержал верх над их королем с помощью колдовства. Верные советники вроде Адальгарда опасались, что две женщины – Фастрада и баварская королева, сестра покойной Дезире, – оказывают гибельное влияние на Шарлеманя.
После долгих лет эта злосчастная лангобардская женщина должна была наконец отомстить за себя.
Если бы Шарлеманя убили и нарушили хрупкую гегемонию франков, Западная Европа могла бы стать, как это было в прошлом столетии, ареной воюющих племен. А новая граница христианства исчезла бы в огне.
Никто не понимал этого лучше утомленного короля франков. Он не питал никаких иллюзий насчет своих возможностей или степени угрожавшей ему опасности.
Итак, с отчаянием в сердце Шарлемань действовал с отвагой великого короля. С того момента, осознав, что все висит на волоске, он отказался от всех своих старых планов и привычек – расхаживать собственной персоной вместе с семьей среди саксов, вести военные действия зимой и летом без передышки. Он маршировал, словно на решающем сражении, строил церкви в Эресбурге, восстанавливал жилища в Падерборне. В Рим Карл посылал гонцов с новостями о завоеваниях и настойчивым повелением беглецу Виллехаду возвратиться к своей миссионерской деятельности в Саксонии.
Виллехад обнаружил, что за частоколом и в хижинах пограничного городка кипит бурная жизнь и полно монахов, которые, работая, возносили хвалу Господу. Казалось, что сам король взял на себя задачу миссионерства. Энтузиазм Виллехада разгорелся вновь.
– Где ты планировал построить свою церковь? – спросил его король.
Виллехад вспомнил давнее путешествие к туманному берегу.
– За Везером, – ответил он. – Но сейчас это невозможно.
– Через год мы построим ее там, за Везером.
Вместо того чтобы посылать своих паладинов на войну, Шарлемань сам принял командование под собственным штандартом. Столкнувшись с небольшим отрядом на лесистых высотах Тевтобурга, он не попытался отступить, а позволил своим всадникам атаковать. Неискушенный в бою, Карл своим присутствием вселил спокойствие в колеблющихся франков, и саксы были выбиты с высот. В другой раз ему пришлось сразиться в ущелье, носившем название Тесный Путь. Снова саксы попытались отойти и были жестоко разбиты при бегстве. Однако Шарлемань больше никогда не командовал рукопашным боем.
Он остался жив. Суровой зимой он высылал вперед из Эресбурга небольшие конные отряды, которые патрулировали дороги и совершали налеты на деревни, чтобы отбирать съестные припасы у крестьян. Это был голодный год, и в Саксонии запасов продовольствия не хватало. Он приказал доставить с Рейна зерно и скот для своих гарнизонов. С одним из отрядов он послал двенадцатилетнего сына Карла, чтобы продемонстрировать, насколько король уверен в себе.
Залитые паводком равнины отделяли его от Везера; оставив Карла командовать, король направился кружным путем на восток через Гарц, чтобы добраться до северной равнины. Он вел свое войско через разлившиеся реки, вознося хвалу Господу. Такой стремительный рейд создавал впечатление, что в леса Саксонии вторглись крупные силы.
Переплывая на лошадях через бурные реки, перетаскивая фургоны по заболоченным местам, Карл забрался далеко за Везер и отогнал толпы славян, говоря своим последователям, что саксов необходимо охранять от язычников, поклонявшихся демонам. (Его армия, потерянная при Синтале, собиралась сделать то же самое.)
– Наш прославленный король, – рассказывал Керольд своим сотрапезникам, – подъехал однажды к такому потоку, что его боевой конь заартачился у воды. И клянусь Богом, что наш король-исполин, который выше самого Атласа, держащего небесный свод на своих плечах, спрыгнул с седла и переплыл реку, таща боевого коня за собой.
Подобные истории разрастались в ходе рассказа и распространялись по всем саксонским деревушкам. Шарлемань поощрял такие предзнаменования победы. Существует легенда, что он взял двух саксонских благородного происхождения мастеров обращаться с мечом в свою личную стражу. Спустя какое-то время он заметил, что этим неистовым бойцам скучно стоять у входа в его шатер. Карл рискнул и попросил их прислуживать внутри его палатки, если они желают. Они поклялись ему в верности и ответили, что будут повиноваться ему.
Как-то вечером, закончив прислуживать ему, подавать письма, вино и свечи, два воина ринулись в лагерь за его шатром и рубили мечами до тех пор, пока их не сразили те, кто попадал под их удары. Таким способом воины-саксы кровью смыли позор быть слугами.
Что бы ни случилось в действительности, этот случай типичен для того напряженного времени, когда Шарлемань старался оторвать людей от старых обычаев. В конце концов он победил.
Хроники не объясняют, как он добился победы. Саксов и раньше загоняли в леса. На этот раз у франков была для них еда. Однако похоже, что Шарлемань, живя среди саксов, добился того, что они им восхищались и страшились его. Раса воинов должна уважать вождя и подчиняться ему. Могучий франк, делавший набеги на их долины и имевший власть карать или миловать, очевидно, чем-то отличался от того господина с берегов Рейна, который издал "Эдикт для саксонских земель". И также стало очевидно, что их вождь Витукинд слишком долго скрывался среди данов. Он не смог в этот раз уговорить с помощью лести или обмануть несгибаемого короля франков.
Затем Шарлемань поставил один из своих убедительных спектаклей. С удивительным чутьем он устроил свое весеннее собрание в перестроенном Падерборне, пригласив саксонских вождей на вино, мясо и песни, словно он правил здесь всю жизнь. Никто из миссионеров не проповедовал на этом собрании вождей, и смущенные саксы жадно поглощали вкусную еду. После праздника он объяснил им одну простую вещь: война закончена. Карл попросил только об одном: Витукинд и Аббион должны приехать, чтобы их окрестили.
На этот раз саксонские вожди послали за своим командиром. В укрытии за Эльбой верховный вождь потребовал у франков заложников ради собственной безопасности. Шарлемань выслал заложников, а Витукинд и Аббион, потерявшие доверие своих людей, вошли в расположение франков без сторонников. Миссионер по имени Альбин повел их к речушке под названием Аттини.
"И там, – рассказывают хроники, – были окрещены вышеупомянутые Витукинд и Аббион вместе со своими товарищами; и вся Саксония покорилась".
Шарлемань использовал это представление наилучшим образом. Действуя сам как крестный отец, он руководил обрядом, дал христианское имя Витукинду и преподнес крестные дары из золота и вышитых одежд. С потрясающим добродушием он устроил пир для вождей шестилетнего восстания и проводил их с почетным эскортом домой.
Своими действиями Шарлемань уничтожил власть коварного вестфальца над его народом. После этого, смирившись перед франком, Витукинд никогда больше не смог заставить ни одного сакса обнажить свой меч против Шарлеманя. О Витукинде, так обесчестившем себя, даже после его смерти нигде не упоминается.
В Риме Адриан приказал три дня молиться и славить Господа во имя одержанной победы.
Покорив саксов и воздвигая собор в Эресбурге до самых верхушек деревьев, Шарлемань обратил свое внимание на "Заговор тюрингенских графов и дворян", как зовется он в хрониках. Он не потерял ни часа, ведя своих ветеранов через Гессианскую равнину. Его всадники рассыпались по дорогам тюрингенских холмов.
Заговорщики не могли бороться с такой силой; они укрылись в аббатстве в Фульде. Разорив их поместья, король договорился с аббатом Фульды о выдаче объявленных вне закона дворян с тем, чтобы рассмотреть их дело во дворце в Вормсе.
Выступление перед судом заговорщиков могло бы удивить современные умы. Они были осторожны в изложении правды. Они согласились и подтвердили, что договорились убить короля и в любом случае встать на сторону саксов в восстании. (Фастрада старательно выложила доказательства их преступления перед своим господином.)
– Если бы мои товарищи и соратники, – объявил граф Нардрад, – выполнили мой план, ты бы никогда не вернулся живым с берегов Рейна.
Услышав их дело, так правдиво изложенное, Шарлемань всех помиловал. Все заговорщики были приговорены к совершению паломничества под эскортом к гробнице святого Петра или другой знаменитой святыне. Там они должны были принести присягу на верность ему и его сыновьям.
Необыкновенная мягкость Шарлеманя в подобном деле могла быть для него чисто инстинктивной. Его физическая мощь и здоровье делали его мягким в обращении со слабыми или несчастными. Его жестокость, как в случае под Верденом, рождалась из его гнева. Хотя сам он не питал никаких иллюзий относительно своего рождения, теперь Шарлемань обладал всеми атрибутами прежних правителей Меровингской династии. По воле Бога они были абсолютными монархами над всей своей расой и подданными; они выносили окончательный приговор и толковали волю Божью.
Короче говоря, они были неприкосновенны как в плане личности, так и в плане власти.
Его подданные не произносили пустых фраз, когда теперь, обращаясь к монарху франков, называли его "ваша милость" или "ваше благоденствие". В его милости лежало их благоденствие.
Более того, исходя из долгого и трудного жизненного опыта, Шарлемань становился самым проницательным прожектером своего времени. Окрестив и наградив своего самого опасного противника, Витукинда, он приобрел больше, чем могла бы принести ему самая напряженная военная операция. Погибший в бою с мечом в руке Витукинд стал бы героем легенд, достаточно великолепным, чтобы вдохновлять будущие поколения бестолковых мечтательных саксов на такие же действия. На самом деле Витукинд действительно стал своего рода легендой. Сейчас можно прочесть о том, как этот самый Витукинд, подобно Вильгельму Теллю, посвятил свою жизнь освобождению своего народа, что вряд ли соответствовало истине. Но в свое время Шарлемань умудрился спастись от опасности подобной легенды. К несчастью, он не мог предвидеть опасность, которая будет исходить от его собственных миссионеров; Алкуин предупредил его об этом слишком поздно.
Даже в усмирении тюрингов король не мог подчинить Фастраду. Что именно произошло, неясно, но Фа-страда, несомненно, отомстила лично. В хрониках говорится: "Только трое тюрингов потеряли свои жизни; они сопротивлялись аресту с мечами в руках и были зарублены после того, как убили нескольких человек". Гораздо больше пострадали те, кто отправился в паломничество к святыням; некоторых из них перехватили по дороге и ослепили; остальные обнаружили, что их изгнали с родины, а их собственность соответственно конфискована в пользу короля и королевы. Лаконичная запись утверждает, что причиной этому послужила "гордость и жестокость королевы Фастрады".
Между тем Шарлемань получал возможность послать часть своих войск Адульфу, смотрителю Бретонской марки (кем в свое время был Роланд). В тот же 786 год франки, оккупировав весь полуостров Бретань, принудили повстанцев к лояльности и заставили по-прежнему платить налоги. Легенда повествует о том, что эти самые бретонцы, эмигрировавшие с острова Бретань, по-прежнему не признавали власть. На побережье выше устья Рейна фризы-христиане усмирили тех, кто вернулся к язычеству. Таким образом, на западе Шарлемань сохранил контроль над своими пограничными областями. Но в лесах Саксонии тогда он еле-еле избежал гибели.
Готовясь отправиться на опасный восточный фронт, Шарлемань с радостью вернулся к занятиям с Алкуином во дворцах на Рейне. Другой друг, тоскующий по родине Павел Диакон, просил отпустить его в Монте-Кассино "под любимую крышу святого Бенедикта". Шарлемань неохотно отпустил лангобардского ученого на двух условиях. Во-первых, Павел должен был составить книгу проповедей – речей Отцов Церкви на все дни в году; во-вторых, Павел должен был отвезти определенные послания его друзьям, герцогу и герцогине Беневента. Потому что Шарлемань намеревался использовать их, как и Адриана, в своей авантюре на востоке.
В то же самое время первая политическая затея мягкого Алкуина неожиданно провалилась, столкнувшись с одним из личных предубеждений Шарлеманя. К тому времени Алкуин стал наставником всего государства франков, распределяя – как говорится в одном из его писем – "мед Священного Писания, старое вино Античности, фрукты грамматики, ослепительный блеск звезд".
Его энтузиазм восхищал такого же трудолюбивого короля. Во время ночных бдений в Эресбурге "Давид" продвинулся в астрономии к пониманию затмений, как предлагал Алкуин (который читал о началах этой науки у Плиния Младшего). Проследив мысленно движение солнца и луны через знаки зодиака – Близнецы, Стрелец и другие, – Шарлемань снова почувствовал неудовлетворенность древними классическими именами.
Большая Медведица с неподвижной Северной звездой едва ли напоминала тех медведей, на которых он охотился. Она скорее напоминала тележку или повозку с дышлом, указывающим на путеводную звезду. Поэтому он назвал ее Телегой.
Но главное – приведение в порядок науки Шарлеманем коснулось наименования ветров. Поэты, подобные Вергилию, говорили только о четырех ветрах, и неправильно. Может быть, в Риме западный ветер и был "мягким Зефиром", но здесь, на Рейне, это был, безусловно, обжигающий ветер с моря. Далее, как могло быть всего четыре ветра, когда они дули со всех сторон – по крайней мере с 12 направлений? Если небо само было разделено на 12 зон зодиака и ветры дули с неба, то их также должно быть 12. Шарлемань назвал их соответственно и методично "нордрони-нордострони", "остнордрони-острони" (северо-северо-западный, западо-северо-западный) и так далее по всему небесному кругу. (Семь столетий спустя фламандцы по-прежнему пользовались названиями ветров Каролингов, а потом мореплаватели, отправляясь за океан, наносили эти названия на деления компаса.)
С очень интересного неба жадное любопытство Шарлеманя обратилось, естественно, к земле. Без сомнения, этот слепой бродячий народный певец Гомер описал землю, как он ее представлял, а этот поэт императора Вергилий много рассказывал о Средиземном море и его островах. Но Вергилий, который, похоже, хорошо разбирался в сельском хозяйстве, всегда заканчивал тем, что прославлял римлян. Император Август, возможно, одаривал его за это золотыми браслетами и рогами для питья. Римляне, однако, были мертвы и исчезли вместе со своими разрушенными акведуками, которые бесполезно тянулись вдоль дорог. Пришествие Иисуса, настоящего Сына Божьего, превратило их мир в нечто совершенно другое.
Реальность этой новой земли поражала Шарлеманя. В полной мере он понимал только то, что мог пощупать сильными руками, увидеть или услышать. Более того, получив лесное воспитание, он верил, что все разнообразные земные вещи – результат шестидневного Сотворения мира – имеют свое назначение. Сухие ветки на земле рождали огонь, если их энергично потереть друг о друга; они являлись топливом для огня, на котором, в свою очередь, готовилось мясо мертвых животных. Шарлемань непрерывно пытался выяснить назначение продуктов земли. Африканские торговцы уверяли его, что даже фантастические гигантские слоны служили для корчевки деревьев или разрушения каменных стен. Он страстно желал иметь такого зверя, чтобы проложить тропу в своем лесу.
Но что такое Африка? Алкуин меньше рассказывал Карлу о форме Земли, чем о небесном своде, и это раздражало сильного франка. В книгах Алкуина утверждалось, что прародителем населения Африки был один из сыновей Ноя и что Африка была житницей Рима и родиной божественно мудрого Августина. Но в них ничего не говорилось о ее форме, за исключением того, что за палящим зноем пустыни нет человеческой жизни, кроме как вдоль реки Нил, которая должна течь с горы Парадиз (Рай), расположенной на востоке, где солнце каждый день вставало со своей мокрой постели в океане.
Однажды Шарлемань увидел картину сотворенной Земли, нарисованную на стене Латеранского дворца. Адриан назвал ее скатертью мира, и это не имело никакого смысла, хотя образованный римский пастырь объяснил, что знаменитый космограф Космас доказал по Священному Писанию, что Земля имеет форму стола с Иерусалимом в центре.
Однако Шарлемань ясно помнил, как латеранская живописная карта показывала обширность Земли, простирающейся до Эфиопии от побережья Африки и до Вавилона или Багдада и Персии на восточном краю. Очевидно, сам он путешествовал близко к северному краю, где туман скрывал море Норманнов. Дальше лежали только вечные льды под Северной звездой.
Так же как король франков мечтал о прокладывающем дороги слоне, он желал, чтобы у него на стене, возможно в Ингельхейме, где любила жить Фастрада, красовалась живописная карта. Опять же, размышлял он теперь, если бы у него была ладья-дракон вроде той, пустой, ждущей в тумане, он мог бы с Рейна отправиться на север по открытым морским дорогам – если бы он смог заключить мир с норманнами и арабами, чьи флоты бороздили моря, забирая добычу с других судов. Он не смог удержаться и не рассказать детям желанную сказку о путешествии, которое они предпримут вместе с паладинами и воинами на больших кораблях в Иерусалим.
– Мы будем жить там на Сионе, – объяснял он, – и смотреть на колыбель Господа в Вифлееме, и после этого мы будем жить в мире, и не будет больше никаких путешествий.
Дети верили, что король возьмет их туда, за исключением, пожалуй, улыбающейся Берты, которая держала свои мысли при себе.
Именно Берта, без всякой на то вины с ее стороны, возбудила гнев отца против Алкуина. Этот мастер обучения никогда не любил страну франков, как свою родину; он страстно стремился вновь посетить библиотеки Йорка и Лидисфарна, откуда он брал прекрасно иллюстрированные сборники месс, чтобы переписать их для библиотеки Шарлеманя. Алкуин намекнул, что на той стороне канала можно было найти карты, нарисованные просвещенными ирландцами. И все-таки король отказался отпускать своего наставника.
Прилежный Алкуин, однако, поддерживал переписку с Оффой, королем Мерсии, самым выдающимся из множества диких королей англосаксонской Британии. Перед Оффой Алкуин расхваливал щедрость и власть своего короля "Давида", стремясь добиться если не союза двух своих повелителей, то хотя бы их дружбы. Полезные товары – шерсть, сушеная рыба и украшенные драгоценными камнями переплеты для священных книг – прибывали с британского побережья вверх по рекам страны франков в тех случаях, когда торговцам удавалось ускользнуть от бороздящих морские просторы норманнов.
Поэтому случилось так, что Оффа согласился породниться с Карлом. Но когда этот далекий правитель Мерсии предложил, чтобы дочь короля Берта обручилась с одним из его сыновей, Шарлемань впал в дурное настроение, восклицая, что Берта еще слишком молода для этого. И в любом случае ей не следует отдавать себя варвару.
– Однако маленькая голубка должна выйти замуж, – запротестовал Алкуин. – Разве ее не для этого учили?