Непонятно, но его простое замечание вызвало гнев у повелителя. Шарлемань велел Алкуину уделять внимание умам девушек и никогда больше не заговаривать об их замужестве. Впредь всем британским сборщикам шерсти и рыбакам запрещалось высаживаться на побережье Шарлеманя. Одновременно он запретил Элише, византийскому полукровке, приближаться к Ротруде. Шарлемань сказал, что опьяненный двор Константинополя отнесся пренебрежительно к его дочери, что могло быть, а могло и не быть правдой.
Алкуин больше ничего не сказал по этому вопросу, полагая, что этот гнев – просто результат плохого настроения его повелителя. Однако в этом проявилось своенравие Шарлеманя. Он жаждал слышать звонкие поющие голоса своих девочек и следил взглядом за их легкими движениями, когда они ехали верхом вслед за ним в очередной поездке. Он не мог отказаться от этих радостей и под тем или иным предлогом удерживал их от замужества, хотя Ротруда и Берта были уже достаточно взрослыми для мужских объятий.
Возможно, потому, что они облегчали его усталость, или потому, что Фастрада перенесла свою неприязнь на дочерей Хильдегарды, Шарлемань еще больше приблизил их к себе. Стали поговаривать, что он любит своих дочерей до безумия, и это мало походило на просто отцовскую любовь.
Среди паладинов Ангильберт, со своей стороны, стал верным рыцарем дочери Шарлеманя Берты. Будучи наставником этой девушки, Ангильберт мог гулять с ней в одиночестве; испытывая в прошлом те же чувства к ее матери, человек поэзии теперь страстно стремился к веселой красивой дочери.
– Она голубка, – согласился с ним Алкуин, – но коронованная голубка.
– Нет, – воскликнул Ангильберт, – она никогда не будет, согласно королевскому запрету, носить корону! Чтобы угодить ему, она должна быть песней, ласкать взор своей красотой, быть голубкой в клетке.
Он не мог говорить откровенно, как это делал когда-то Адальгард, с повелителем страны франков. Также не мог он с легким сердцем обучать девушку извлекать мелодию из струн арфы или звонким голосом петь хвалебные гимны. Будучи старшим по возрасту и глубоко влюбленным, Ангильберт представлял ее безжалостно приговоренной к непорочности, как ее тетя Гизела, или к порабощению, как Хильдегарда, ее дорогая матушка.
У Берты не было подобных опасений. Она гримасничала, стараясь подразнить его, она танцевала перед ним на тропинке, и, когда он продолжал хранить угрюмое молчание, она ласково спрашивала: "Что вас печалит, мой друг?"
И она крепко обнимала его своими сильными молодыми руками.
Спустя годы, когда Шарлемань попросил своего паладина описать Берту в стихах, Ангильберт написал: "Она светится, как цветок из венка ее служанок. В ее мелодичном голосе, ясном лице и гордой походке отражается образ ее царственного отца".
Шарлемань остался доволен стихами.
Глава 6
ОПАСНОСТЬ НА ВОСТОКЕ
Едва закончился 786 год, Шарлемань отправился освобождать свою восточную границу, хотя это не представлялось возможным. Осенью на совете паладины резко выступали против. Герольд, брат Хильдегарды, хранитель Баварской марки, рассказал, насколько горд был Тассилон в своем стремлении сохранить независимость в горах Баварии, и, если на него нападут, он моментально объединится с сильными аварами. Тассилон уже убил франкского графа, хранителя итальянской границы.
– За это, – настаивал Шарлемань, – он должен предстать перед судом страны франков и быть судим.
Он не мог простить своему кузену Тассилону старого преступления – дезертирства и нового предательства – как понимал это Шарлемань, – состоявшего в поисках союза с его врагами именно тогда, когда ему приходилось тяжелей всего в саксонской войне.
Честный Герольд описал, насколько безопасно чувствует себя Тассилон за естественными укреплениями Баварских Альп, окруженными ущельями и озерами, которые протянулись до Зальцбурга и истоков Дуная в стране аваров. Герольд добавил, что Тассилон обладает силой могущественного короля и его просто так не обойти.
– У нас есть друзья в баварских церквях и монастырях. Пошли приветственные послания, добрый Герольд, епископу Зальцбурга и добавь, что мы навестим их до следующего Рождества.
Стойким паладинам это было не по душе. Они хорошо понимали зависть Шарлеманя к богатым и гордым баварам, к их королевской династии Агилулфингов, более древней, чем приобретающие влияние Арнульфинги. Супруга Тассилона приходилась сестрой Дезире. Неужели кровавая распря с лангобардской династией никогда не закончится миром?
Сенешаль Адульф, еще не остывший от жестокой борьбы с бретонцами, уведомил своего короля, что сами франки не хотят так скоро куда-то отправляться. Победа над саксами досталась им дорогой ценой. Два года они не сеяли и не снимали урожая со своих земель; даже оставаясь в живых, они теряли родственников и боевых коней.
– Тяжела ноша для самых преданных. Чтобы содержать одного пехотинца на войне, нужны результаты трудов троих крестьян на родных полях: на снаряжение вооруженного всадника идет урожай с фермы. Тот, кто верен и откликается на твой призыв к оружию, разоряется; тот, кто находит отговорки, чтобы остаться в своем поместье, богатеет. Конечно, они могут позволить себе платить пени. Не бери в армию преданных людей в этом году.
– Одни защищают других! – гневно выпалил король и замолчал.
Его паладины сказали правду. Он не мог столкнуться с новым бедствием вроде Синталя.
– А что, если мы проделаем путешествие, – предложил Шарлемань, – без сражений?
Всем показалось, что он предлагает одну из загадок Алкуина. Они не могли придумать никакого ответа.
Когда совет закончился, Адульф с горечью спросил у Герольда:
– Может быть, Господь всемогущий заставит аваров уклониться от битвы или превратит великолепного Тассилона спустя тридцать лет в верного вассала? Ответь мне, брат!
С полным на то основанием Шарлемань не решился сказать, что у него на уме. Он до сих пор держал в мозгу давнюю смутную мысль – объединить могущественную нацию христиан в единых надежных границах. После Ронсеваля он не упоминал о христианской армии. Тем не менее фризийские христиане оставались лояльными, в отличие от своей языческой родни. Благодаря этому они были такими же верноподданными короля, как и дворяне из Рейнской области.
Но его дворяне никогда этого не признают. Также не станут они снаряжаться и отправляться вместе с ним в поход, покидая свои семьи, если он скажет им правду: "Нас, франков, слишком мало. Мы вымрем, если не сольемся с другими нациями, чтобы создать единый христианский народ, который будет жить".
Он осознал теперь, что именно таков был план Пипина.
Новые знания принесли ему некоторое облегчение. Разве Августин не предсказал, что после краха римского правления придет спасительное Царство Божье? Разве не призывал проницательный Адриан людей молиться во всех христианских землях после победы над саксами и установления мира?
Шарлеманя это обнадежило. После совета он послал своих паладинов вызвать франков с Рейна не на битву, а для того, чтобы совершить долгое зимнее путешествие. Затем он призвал верноподданных из алеманнов, тюрингов и саксов собраться в начале лета на посту Герольда на баварской границе.
Введя в заблуждение своих офицеров, Шарлемань затем приготовился обмануть Тассилона с помощью Адриана, верного друга баваров.
Тассилону он послал мягкое распоряжение явиться в Ингельхейм, чтобы ответить на обвинения в дезертирстве, клятвопреступлении и предательстве. Находчивому бавару не составит труда уклониться от подобного вызова.
Вместо того чтобы дожидаться ответа своего враждебного кузена на это предложение, большой и сильный рейнский монарх обратился к своим самым верным сеньорам, восточным франкам, чтобы те собрали всадников-ветеранов и снова отправились вместе с ним в поход. На этот раз с наступлением зимы. Он обещал им, что теперь их путешествие не закончится битвой.
Самый старый из них припомнил тот первый зимний переход через Альпы и усомнился в словах Шарлеманя. Все указывало на войну в Баварии. Но в верхнем течении Рейна Шарлемань повернул к перевалу горы Жов, открывавшему путь в Италию.
Он смеялся над их мрачным настроением.
– Какие ужасы мерещатся вам на этой дороге? – подзадоривал он. – Вы будете праздновать Рождество в Городе Цветов, вы обретете душевное спокойствие у гробниц апостолов в Риме, и вы будете гостями прекрасного, богатого герцогства Беневент.
Веселость Шарлеманя отвлекала его спутников от дурных предчувствий.
– Такого покоя и радости, – ворчали они, – нам никогда не доводилось знать.
– Тогда поезжайте с легким сердцем и доброй волей, и вы их узнаете сейчас.
С этим головным отрядом воинов он поднялся на заснеженный перевал. С ним не было его семейства и святых отцов. Никакой обоз не тащился за быстрыми всадниками. Пипин Карломан, десятилетний король Италии, сопровождал отца.
На этот раз Шарлемань не взял с собой Фастраду.
Как и обещал король, они миновали Павию и добрались до похожей на сад Флоренции как раз к Рождеству. Оттуда он решился написать Алкуину: "Мы на пути к тому, чтобы устроить свои дела в Ломбардии".
Эти дела не были такими легкими, как можно заключить из его слов. Над полуостровом, раздираемым на части, нависли грозовые тучи, начавшие волноваться, когда с севера поползли слухи о восстании. Непокорность баваров эхом отозвалась в Южной Италии. Там ждала нетронутая войной сила, беневентанцы, чувствовавшие себя в безопасности в своем городе-крепости с неприступным убежищем в Салерно на вершине горы, господствующей над южным морем.
Это герцогство Беневент занимало то, что как раз и зовется настоящим итальянским "сапогом" с горными хребтами и портами, обращенными к историческим заливам, с римским увеселительным курортом в Капуе и курящейся вершиной Везувия, и поддерживало тесные связи с флотами, торговцами и шпионами могущественного Константинополя. Кое-что из римской культуры и досуга сохранилось в этом городе, где греческие церкви возвышались над виноградниками, а придворные развлекались игрой в триктрак и скачками.
Пожилой герцог Беневента, Арихиз, был одновременно обходителен и хитер. Сам лангобард, он превратил свою землю в последнее убежище лангобардской свободы вне досягаемости дикого франка. Находясь спиной к морю, бородатый и утонченный Арихиз мог призвать на помощь силу моря, если бы открыл свои порты флотам Византии. Что он теперь и делал.
Послания Адриана Шарлеманю предупреждали об этом – Арихиз предъявляет претензии к монастырям Святого Петра, герцог собирает вооруженные силы, укрепляет стены Капуи и Салерно, стрижет волосы и бороду по византийской моде, принимает шитые золотом мантии, меч и скипетр от византийского стратегав Сицилии.
С самого моря пришло предупреждение: забытый сын Дезидерия выпрашивал у императрицы Ирины галерный флот и армию, чтобы обрушиться на Италию и отвоевать Равенну, город византийских цезарей. Арихиз скоро станет правителем Неаполя.
Возможно, Шарлемань ухватился за эти вести, чтобы открыто разорвать помолвку Ротруды с сыном Ирины.
Тем не менее он твердо настроился против этого брака. По его мнению, беневентанцы обратили свои взоры к Византийской империи точно так же, как бавары повернулись лицом к аварам, решив, что его подкосила долгая и тяжелая борьба с саксами.
А здесь, кроме того, дочь Дезидерия, пылкая герцогиня, не верившая, что дело лангобардов проиграно, сопротивлялась ему. Шарлемань почти не думал об Арихизе, но очень хотел бы знать, насколько сильна воля и отвага герцогини. Он припомнил, что она была покровительницей Павла Диакона, который ее обучал. "Очаровательная и стойкая", – отзывался о ней Павел.
Шарлемань легко и свободно ехал во главе своего вооруженного отряда, направляясь в Рим, чтобы его люди смогли совершить паломничество к гробницам апостолов. За исключением этого спокойного перехода, нам мало что известно в той пестрой и стремительной мешанине событий и интриг, изобилующей всякими слухами.
Очевидно, что Шарлемань избегал баваров, где его ждали, и появился в Италии, где его никто не искал. Тем не менее он внимательно выслушивал все вести о Тассилоне. Шарлемань всячески демонстрировал мирное путешествие, однако за спиной у него имелась ударная сила.
В Риме Адриан, волнуясь, встретил его с хоругвями и настойчивыми просьбами выступить в поход против лангобардов, будь они неладны, и захватить порт Гаэту, пока не поздно. Проницательный Адриан предупредил, что Арихиз укрепляет Салерно как морской плацдарм, куда войдут флоты Византии для восстановления правления лангобардов в Италии. Король Карл должен поторопиться в Салерно.
Но кажется, что война совсем не волнует путешествующего Шарлеманя. В Рим спешат посланцы Арихиза с богатыми дарами из тяжелого золота и легким разговором о верности и лояльности франкскому королю и его выдающемуся сыну в Риме.
Шарлемань принимает дары, но не обещания. Раздав золото своим спутникам, он продолжает путь от гробницы святого Петра к монастырю Монте-Кассино, расположившемуся на безлюдном горном хребте. Здесь он обнимает своего старого школьного учителя, Павла Диакона, интересуется, что нового у друзей Павла, как идут дела. Большой и сильный владыка из страны франков вызывает легкое волнение в тихом монастыре бенедиктинцев. Он восхищается библиотекой и нетерпеливо спрашивает, можно ли увидеть Плеяды на горизонте. С помощью Павла он шлет приветственное послание и уведомляет о своем намерении нанести визит герцогу Арихизу.
Из Кассино он едет дальше, переправляется через унылую реку Вольтурно и разбивает лагерь у роскошного города Капуя, который франки не грабили. Став лагерем у городских стен, они в голодный месяц март добывали еду и фураж в сельской местности.
Шарлемань узнает, что Арихиз вместе с герцогиней и своим двором сбежали из Беневента и укрылись в безопасности в Салерно. Они обмениваются приветственными и деловыми посланиями, пока франки изничтожали зерно и мясо, "как саранча". Они слишком сильны, чтобы Арихиз рискнул сразиться с ними в открытом поле. Герцог не получает никаких известий от свояка Тассилона и не видит, чтобы византийский флот входил в порт. В лучшем случае он мог только попытаться оборонять недостроенные стены Салерно.
Удивительно, но повелитель франков соглашается на сделку. Он не станет переходить реку Вольтурно или требовать, чтобы Арихиз преклонил перед ним колени; он примет клятвенное заверение в преданности от герцогини Беневента с ежегодной данью в 7000 золотых монет. Но Арихиз должен сбрить бороду и остричь волосы в стиле франков как доказательство своей доброй воли. (Что подумает об этом его герцогиня?)
В качестве гарантии Арихиз выдаст своего сына Гримвальда и 12 беневентских вельмож как заложников. Павел с радостью приветствует соглашение между лангобардами и своим прежним хозяином. Он предупреждал Арихиза о том, как свирепы бывают франки, когда разоряют страну. Фактически Шарлемань с трудом удержал своих сторонников от разграбления Капуи.
Затем в Капую приезжают два знатных посланника от двора императрицы Ирины. Со всей возможной учтивостью они спрашивают Шарлеманя, намерен он или нет выдать свою дочь замуж за юного императора. Он отвечает, что не собирается этого делать.
В сонной Капуе король получил наконец долгожданные вести. Тассилон нашел умный ответ на требования Шарлеманя; он не рискнул покинуть Баварию, а вместо себя послал двух епископов, из которых один был Арно из Зальцбурга, в Рим просить папу Адриана помирить двух королевских кузенов. Дальновидная просьба – потому что папа пуще всего стремился сохранить мир. Шарлемань увидел в этом руку лангобардской женщины, которая его ненавидела.
Он быстро, как раз к Пасхе, привел своих приверженцев в Рим и преподнес в дар Адриану ключи от Капуи, сообщив о восстановлении в монастырях папского правления. Шарлемань встретил баварских епископов мягко. Арно он знал как человека совестливого и дружески к нему настроенного. Адриан убеждал Шарлеманя постараться сохранить мир между франками и баварами.
– Именно это я и хочу сделать.
Заявив, что он никогда не желал войны с их герцогом, своим вассалом, Шарлемань попросил только, чтобы они поручились за верность Тассилона, в которой столько раз клялись его отцу, ему самому и его сыновьям.
Однако, если бы посланцы поступили подобным образом, это означало бы, что они ручаются за верность Тассилона как подданного короля Шарлеманя. Арно чувствовал, что не может, по совести, так поступить:
– У нас нет полномочий подписывать это за своего господина герцога.
Франк немедленно попросил Адриана рассудить их. Разве не был бы Тассилон виновен, если бы отказался подтвердить клятву верности, которую он когда-то давал? Адриан не мог этого отрицать, а Тассилона не было, чтобы оспаривать это. Поскольку Адриан только что видел, как Шарлемань без боя усмирил гордых беневентанцев, Адриан вынес свой приговор Тассилону в выражениях, носивших отпечаток силы убеждения Шарлеманя.
– Тассилон будет предан анафеме, если откажется подтвердить свою клятву верности. Если герцог проявит бесчувствие к этим словам папы римского, Карл, король, и его вооруженное войско, если они выступят против Тассилона и его союзников, будут невиновны и им отпустятся все грехи, даже убийства и поджоги.
Получив моральное отпущение грехов, король франков покинул беспокоившегося Адриана. Арно и второй баварский посланец поспешили обратно в Альпы с новым грузом на совести. Однако Шарлемань не торопился давить на Тассилона папским рескриптом Адриана. Вместо этого он повел своих вассалов вместе с сыном Пипином на северо-восток к побережью Адриатического моря и когда-то величественному городу Равенне.
В Риме он восхищался новыми постройками Адриана – особенно прекрасно спроектированными римскими церквями Святой Марии в Космедине рядом с древними руинами Форума и храмом Святого Петра в Чаинсе. Адриан перестраивал Рим в мраморе, и Шарлемань пожалел, что у него нет таких архитекторов в Ингельхейме или Вормсе.
В Равенне короля дожидался умелый солдат Эрик, герцог Фриуля, страж горного хребта, за которым бродили авары. Там его также ожидали граф Вероны и другие франки. Шарлемань приказал им собрать свои войска, чтобы приветствовать своего короля Пипина. Таким путем он собрал небольшую, но боеспособную армию.
И тут случилось нечто непредвиденное. Шарлемань подпал под чары мертвого города. Каким-то странным образом город показался ему знакомым, хотя он никогда раньше в нем не бывал.
Забыв, по всей видимости, баварский кризис, Гримвальда и вынужденных заложников доброй воли Беневента, он рыскал среди осыпающихся стен, словно охотничья собака по следу. Круглую, поросшую мхом громаду гробницы Теодориха, прямоугольный, увенчанный куполом Витали с мозаичными портретами Юстиниана и императрицы Феодоры, восхитительное пурпурное внутреннее убранство гробницы неизвестной женщины, Галлы Пласидии, где он чувствовал себя словно под сводом ночного неба, усыпанного золотыми блестками, – все это он внимательно осматривал, стараясь запомнить все подробности и детали.