Этот призыв к духовенству, в свою очередь, привел упрямого Арнульфинга к открытому столкновению с бытовавшей в то время ересью в Испании. Там христиане на отрогах северных Пиренейских гор соприкоснулись с идеями мусульманских и иудейских книжников. Эти ученые развивали собственное независимое учение. Один из них, Феликс, епископ из Ургеля, оспаривал принцип Святой Троицы, утверждая, что человек по имени Иисус был просто приемным сыном Бога. Будучи честным человеком, Феликс рьяно проповедовал свою веру в усыновление, и его учение находило широкий отклик в церквях на Пиренеях. По мнению Шарлеманя, Иисус разделял божественное происхождение своего Отца. Мог ли обычный человек, даже усыновленный, принести спасение всему человечеству? Он призвал Алкуина и Теодульфа не допустить ереси и убедить Феликса в его ошибке и спешно послал Ангильберта в Рим для консультации с новым папой римским.
В общем, вышло так, что к концу столетия Шарлемань внутренне ощутил себя главным защитником церкви, тогда как преемник Адриана оставался лицом неизвестным. В то же самое время Алкуин, как и прежде, боролся с непрекращающимися проблемами веры и с несгибаемой волей своего короля.
– Я полетел в свое любимое гнездо, – говорил он, ища уединения в монастыре Святого Мартина.
Там, на берегу родной реки, разочаровавшись в своей работе аббата, он страстно желал снять с себя бремя немыслимой ответственности и обрести покой в монастырской обители. Мог ли он отыскать хоть какое-нибудь решение проблемы личности Шарлеманя и его растущей власти? Задача Алкуина, состоявшая в том, чтобы полностью отредактировать новый текст Библии, казалась выше его сил, и он написал Шарлеманю, что его мозг отказывает ему. Когда-нибудь второй Иероним или вдохновенное братство справится с этой задачей, но ему это уже не под силу.
"Не жди, когда наступит царство совершенных умов, – отвечал Шарлемань, – этого никогда не случится".
Он желал, чтобы новая Библия, четкая и ясная до последнего слова, была закончена и отдана ему в руки. Поэтому Алкуин продолжал трудиться, вникая в тексты духовных отцов, чтобы опровергнуть Феликса. Он вчитывался в древнегреческие священные книги до тех пор, пока у него не начинала разламываться голова, и тогда он ложился навзничь на свою койку и засыпал мертвым сном.
И в этот момент поступили вести из Рима, о которых никто и не помышлял.
Открытым текстом хроники 799 года сообщают, что "римляне схватили папу Льва III, выкололи ему глаза и отрезали язык. Будучи доставлен в тюрьму, он бежал ночью через стену и предал себя в руки посланников великого короля, иначе говоря, в руки аббата Вирунда и герцога Винигиса, правителя Сполето, которые в то время находились в базилике Святого Петра".
Этим событием ознаменовалось начало года великих свершений.
Для человека, который поклялся защищать свой народ от внешних врагов и укреплять его веру внутри страны, этот год принес немало беспокойства. В Испании, где Шарлемань жаждал с корнем выкорчевать веру в усыновление Иисуса, франки неожиданно потерпели поражение на море, когда арабские пираты хлынули на Балеарские острова. Волна страха и беспокойства охватила все подвластные Шарлеманю прибрежные земли, включая Бретань и противоположный берег Эльбы. Двое из "государственных посланцев" были убиты.
С Восточной марки пришли еще худшие вести. "Двое из вождей франков погибли, – повествует Эйнгард. – В городе на побережье (неподалеку от Фьюма) Эрик, герцог Фриульский, был убит в результате предательства. И Герольд, правитель Баварии, встретил свою смерть, разъезжая взад и вперед перед своими воинами, готовясь к сражению с гуннами".
Шарлемань очень сильно горевал по поводу гибели своего шурина Герольда. Но особенно остро он переживал смерть непобедимого Эрика, разгромившего аваров. Эрик всегда возил с собой небольшую книжку "Сборник проповедей", написанную рукой набожного Павлина, которая должна была хранить христианина на полях сражений. Все свое здоровье Эрик жертвовал на богоугодные дела; он не заботился о собственной безопасности. "Эти храбрые мужи, – говорил Шарлемань, – раздвигали и охраняли границы христианских владений".
Кто должен был занять их место? Шарлеманю нужно было самому ехать на Восточную марку. Но в своем лагере в Падерборне он наблюдал за дорогами, по которым саксонских дворян вели к их новому месту жительства в страну франков, а колонисты-франки переселялись на земли саксов. Его сын Карл переправился через Эльбу, чтобы покорить западных славян. Разве мог Шарлемань в такое время покинуть Саксонию?
В Падерборн прибыл византийский посол со странным посланием, переданным через Михаила, стратега в Сицилии. Императрица Ирина прислала подарки и поздравления королю франков вместе с объяснением, что она заточила своего сына Константина в тюрьму за его преступления, так что теперь она правит единолично и ищет дружбы с Карлом. Что собой представляла женщина, заковавшая собственного сына в цепи? И как могла она сохранить за собой последний трон цезарей?
Пока он ждал в Падерборне, мысли Шарлеманя были устремлены на юг и восток. Кроме того, от короля франков ждал помощи раненый Лев III, римский папа, отправившийся в путь, чтобы разыскать Шарлеманя в лесах Саксонии. 45 лет тому назад будущий король франков зимой, в метель и пургу, поехал встречать Стефана, просившего помощи у его отца, но в данный момент Шарлемань не мог покинуть своего лагеря и отправиться встречать незнакомого ему Льва. Но на месте Шарлеманя Пипин, его отец, сделал бы все возможное, чтобы помочь папе римскому.
Перед своими шатрами в деревянном пограничном городке Шарлемань приветствовал изувеченного Льва III. Арно и стойкие преданные сторонники сопровождали изгнанного папу римского. Лев III предпринял столь дальнее путешествие специально для того, чтобы встретиться с властелином Европы. В шатре Шарлеманя они спокойно разговаривали друг с другом, а снаружи войско бурлило, снедаемое беспокойством и всяческими догадками.
Было совершенно очевидно, что глаза у Льва не были выколоты и он мог вполне членораздельно произносить слова своим изувеченным языком. Прелаты из его свиты утверждали, что папу римского излечило… чудо. Все согласились с тем, что в неуправляемом Риме вспыхнула вражда; Лев III лишился поддержки аристократических семейств, и, когда он садился на лошадь, собираясь выехать из Латерана, его атаковала шайка людей, вооруженных мечами и дубинами. Поскольку наблюдавшая толпа в страхе рассеялась, то не много нашлось свидетелей тому, что произошло потом. Они качали головами, говоря, что Льву далеко до Адриана.
В письмах от его врагов утверждалось, что он виновен в аморальном поведении и лжесвидетельстве. Но похоже, его главным преступлением было противостояние влиятельной клике, жаждавшей власти над Римом.
Шарлемань выслушал Льва III, и, поскольку он умел хранить чужие секреты, его верные вассалы не могли знать, что у короля на уме. Конечно, он уважал папу римского как наместника Бога на земле. Это следовало хотя бы из того, что Шарлемань попросил папу римского освятить алтарь новой церкви. Тем не менее король объявил, что Лев III должен вернуться в Рим под охраной и ответить на предъявленные обвинения. Шарлемань последует за ним, чтобы выступить третейским судьей на слушании дела.
Поэтому вполне могло случиться так, что Лев III в нерешительности отправится в путь, сопровождаемый франкскими копейщиками. Это будет тяжким испытанием для него – встретиться лицом к лицу со своими врагами окровавленным и полуослепшим в родном городе после побега от них.
Как и прежде, его сопровождал Арно, но Алкуин был слишком слаб, чтобы ехать в Саксонию, а гот Теодульф по-прежнему находился на переднем крае борьбы в Испании, где корабли франков вновь осадили остров Мальорку, а ключи от Уэски королю отослал Гильом.
Однако в своем добровольном заключении в Туре Алкуин продолжал оставаться информированным о происходящих событиях через епископа Арно. Только его преданность Шарлеманю пересиливала верность святому Петру. Алкуин, сидя над книгами, много размышлял, и ему казалось ясным, что воля Творца привела раненого папу к великодушному Шарлеманю. Алкуин не мог быть беспристрастным судьей в этом деле. Он гневался на "сынов раскола" в Риме, где "с давних пор наша вера ярким светом освещала путь вперед. Люди, ослепленные в своем сердце, ослепили собственного пастыря!".
Он сразу же одобрил решение короля по поводу кризиса в Риме. Потом его мысли вновь вернулись к Шарлеманю. Кто еще мог исправить плачевное состояние христианского мира и вернуть Риму старый свет истины? Эту мысль он высказал в своем замечательном письме к Шарлеманю:
"До сих пор в мире были только три величайшие личности. Во-первых, его апостольское преосвященство, наместник Христа, который правит троном святого Петра, первого среди апостолов. И о том, что случилось с этим правителем, ты только сейчас учтиво информировал меня. Во-вторых, имперский титул и светская власть во втором Риме (Константинополе). И о том, как нечестиво его правителя сверг собственный народ, рассказывают везде! В-третьих, этот королевский титул, которым наградило тебя Божье провидение и сделало владыкой христиан – тебя, по могуществу и власти превосходящего всех вышеупомянутых сановников. Ты мудрее их и прославил свое царствование. Разве ты не видишь, что от тебя одного зависит судьба храмов Христа? На тебе лежит обязанность наказывать преступление, охранять путников, утешать скорбящих, творить добро".
Своей искренней проповедью и вкрадчивыми повторами этот неофициальный министр Франкского государства призвал своего государя и друга править христианским Западом в качестве императора. Но он не употребил этого слова.
Шарлемань ничем не показал, что потакает подобному рационализму. Он пытался уговорить Алкуина приехать в Саксонию, куда переселяли местных жителей и франков. Алкуина невозможно было убедить перебраться из "убежища мира и спокойствия в место раздора". Тогда король пожелал, чтобы советник сопровождал его в великолепный Рим, оставив "задымленные жилища в Туре, которые так вредны для твоих глаз". Алкуин возразил, что дым в Туре не так вреден для глаз, как кинжалы заговорщиков в Риме.
Однако в одном Шарлеманю невозможно было препятствовать. Он нуждался в учености и знаниях Алкуина, чтобы признать несостоятельным еретическое испанское учение перед церковным собором. Поэтому он решил отправиться в путь, взяв в собой своего простодушного соратника, а также Теодульфа.
Когда зимние бури сделали дороги труднопроходимыми, Шарлемань укрылся в Ахене. Но он не тратил много времени на размышления ни в вопросах политики, ни в вопросах, касающихся королевского величия; слишком много накопилось важных дел. Он занялся отделкой своего маленького храма и возведением стен находящихся на открытом воздухе бань, снабжаемых теплыми источниками.
– Он привык приглашать своих дворян, друзей и даже телохранителей искупаться вместе с ним, – рассказывает Эйнгард. – Иногда в бане вместе с ним находились до ста человек.
Плавая, пируя или просто одеваясь по утрам, он внутренне готовился к новому, 800 году от Рождества Христова. (Новый год начинался с Рождеством.) И из дворца в Ахене распространился слух, что Шарлемань вновь будет объезжать границы своего королевства.
Всадники его отряда подсчитали, что им предстоит долгое путешествие.
– Не повернет ли назад наш самый миролюбивый король на берегах быстрой Луары? – спорили они. – Только не он. Через языческую Испанию он отправится в Африку, третью часть мира, где живут слоны. Он поедет в Святую землю, где находится Гроб Господень.
Разве не посылал он монаха Захарию с дарами в церкви Иерусалима? Разве уже не находился где-то в пути слон, посланный могущественным халифом Вавилона или Багдада? Эхо этих популярных гипотез дошло до ушей Алкуина, чье сердце было привязано к Риму. После смерти Эрика и Герольда он боялся, что Шарлемань снова будет рисковать своей жизнью на границах. "Будь доволен тем, что имеешь. В погоне за малым можно много потерять".
Еще один голос убеждал короля не отправляться в дальнее путешествие. Его молодая жена, изнуренная тяжелым испытанием в Саксонии, страстно желала остаться с королевским двором в новом дворце в Ахене, где все женщины имели роскошные спальни, защищенные от ночного холода, с вышитыми драпировками и портьерами.
– Не езди снова по дорогам, – устало упрашивала Лютгарда.
В первых числах лентцинманота (весеннего месяца – марта) Шарлемань отправился в путь.
Туда, где его ждала граница, он спешил изо всех сил. Он проплыл вниз по Маасу до побережья; ночевал вместе с Лютгардой на своих виллах или в знаменитых монастырях. От беспокойных долин и низменностей он прочесал побережье Ла-Манша, где начал строить укрепления в устьях рек, откуда пираты совершали рейды в глубь страны. В мае он переправился через Сену, инспектируя умиротворенную Бретань. К концу месяца Шарлемань добрался до долины Луары и присоединился к Алкуину в обители Святого Мартина.
"Он приехал туда помолиться, – записано в хрониках, – но остался на несколько дней из-за слабого здоровья леди Лютгарды, своей жены, которая умерла там 4 июня. В монастыре Святого Мартина в Туре он и похоронил ее".
Хворый Алкуин глубоко переживал смерть простой девушки, которая честно пыталась исполнять свой долг и обязанности королевы. У алтаря над гробницей "хорошего солдата" Мартина он молился:
– Господь наш Иисус, добрый и милостивый, смилуйся над той, кого ты взял от нас… Ах, пусть эта девушка, которая была нам так дорога, будет дорогой и Богу, я молюсь об этом.
Шарлемань не стал задерживаться на одном месте. Взяв с собой Алкуина и встретившись с Людовиком, прибывшим из Тулузы, Шарлемань поспешил на север, захватив в Орлеане Теодульфа и навестив по дороге фамильные гробницы в Сен-Дени, где его ожидал Фардульф. Месяц спустя после похорон Лютгарды король был уже в Ахене и готовился к церковному совету.
В нише большого зала Шарлемань сидел на троне в вышитой мантии, опоясанный мечом с рукояткой, инкрустированной драгоценными камнями, увенчанный изящной короной. В окружении своих наместников, мирских и духовных, он в течение шести дней слушал великолепные дебаты между преподобными Феликсом из Ургеля и Алкуином из Тура, искушенными в доброй мудрости духовных отцов.
Это было тяжелое испытание битвы умов. В те далекие времена ересь еще не трактовали как преступление. И новая вера могла в действительности стать истинной. Разве сам апостол Павел не сломал в свое время каноны старой веры? Но истинность новой веры должна быть доказана бесспорно. Шарлемань ощущал всю тяжесть испытания. Епископ Феликс вел праведную жизнь; но проповедовал ли он истину? Был ли Иисус Христос каким-то образом усыновлен и является ли он подлинным Сыном Божьим или даже подлинным Богом только по имени?
Феликс сам объявил, что у него есть разрешение "нашего славного короля Карла… изложить ему свое мнение. Я был привезен сюда добровольно, без всякого насилия, на судебное разбирательство для подтверждения истинности моей веры, если не будет опровержения".
К концу недельных дискуссий Шарлемань отверг новую веру. Феликс уступил Алкуину, вновь призвав старую веру, и попросил прощения за раздувание вражды внутри святой церкви. Этот суд крайне утомил Алкуина.
Как только Шарлемань распорядился, чтобы испанского епископа отправили в монастырь, а в Испанскую марку послали новых проповедников, он тут же отправился в Майнц отдать распоряжения насчет управления Саксонией летом.
"Рим, столица мира, и его владыка ожидают тебя… возвращайся скорей, мой дорогой Давид, – пожелал ему на прощание Алкуин. – Вся страна франков радостно готовится встретить тебя, увенчанного победными лаврами".
Затем Алкуин поспешил обратно в Тур, где с лихорадочным волнением ожидал вестей из Рима. В конце августа Шарлемань в сопровождении нескольких дочерей и сына Карла поднялся вверх по течению Рейна. Пройдя знакомым перевалом в Альпах, он повернул, но не к Риму, а к Равенне. Там во дворце Теодориха он выслушал доклады о состоянии дел на восточной границе, давней заботе Эрика. С беневентанской границы прибыл Пипин. На юг Шарлемань отправился морем в направлении порта Анконы.
В конце ноября ему открылись красно-коричневые крыши Рима и сосновые шатры его холмов. Вновь, как он это делал 26 лет назад, король призвал своих сеньоров одеться со всей пышностью и под музыкальный аккомпанемент отправиться на встречу с папой.
Лев III встретил его на расстоянии 12 миль от города, чтобы поприветствовать короля и попировать с ним ночью. На следующий день Шарлемань сквозь строй знамен объехал вокруг городскую стену Рима. Седой, отяжелевший с годами, медленным шагом он поднялся по ступеням церкви Святого Петра. На этот раз он не преклонил коленей.
Тайна события, произошедшего в храме на Рождество, никогда не была раскрыта, несмотря на то что споры велись в течение 12 с лишним веков. Перед этим папу оправдали. В большом зале Лютеранского дворца высокое духовенство Рима и Франкского государства собралось, чтобы выслушать папу римского Льва III и доводы заговорщиков, напавших на него. В этот раз Шарлемань сидел в мантии судьи рядом с обвиняемым наместником святого Петра.
Хотя с ним не было никакой армии – отборная конница франков пребывала в малярийном герцогстве Беневент вместе с Пипином, чтобы усилить власть короля Италии, – его присутствие поддерживало порядок и спокойствие на волнующихся улицах Рима. Сам город разросся и стал еще красивее благодаря новым постройкам Адриана и пожертвованиям Шарлеманя.
В зале, где заседало высокое собрание, новая мозаика должна была привлечь взгляд Шарлеманя. По распоряжению Льва III мозаикой были отделаны стены зала. Мозаика изображала святого Петра в полный рост, как и полагается столь выдающейся исторической личности. В правой руке апостол держал плащ, протягивая его коленопреклоненному Льву III, а в левой руке у него был штандарт, украшенный розами, изображавшими надпись "Король Карл". И все это выглядело так, что изображенный в мозаике Шарлемань, рослый и воинственный, украшенный пышными франкскими усами, представлял собой как бы папу римского, несущего знамя церкви Христовой. (Теперь эта мозаичная группа, по большей части плохо отреставрированная, красуется сбоку Священной лестницы.)
По-видимому, Шарлемань не участвовал в оправдании Льва III, которое, должно быть, обсуждалось за закрытыми дверями. В храме Святого Петра он слышал, как человек, стоявший рядом с ним и державший в руке четыре Евангелия, торжественно заявлял: "…после чего я, Лев, первосвященник святой Римской церкви, которого никто ни в чем не обвинил и не заключил в тюрьму, по собственной воле очищу себя от греха на ваших глазах…"
Когда никто не подал голоса в знак протеста, Лев III торжественно присягнул в том, что он ни в чем не виновен. Те, кто обвинял его, были выслушаны и приговорены епископами к смерти, но помилованы Шарлеманем и, по просьбе Льва III, отправлены в ссылку в страну франков.
Наступила середина декабря. Духовенство по-прежнему заседало, уже неофициально. Теодульф, Арно, уже посвященный в сан архиепископа, и один из учеников Алкуина образовали сплоченную группу и настойчиво продвигали неоднократно повторенную мысль последнего, что владения Шарлеманя выросли в новую империю, империю христиан. Разве не был он ее единственным защитником? А если так, то какой титул принадлежит ему по праву?