Она все понимала, и сломанные судьбы огорчали ее тем больше, чем талантливей был человек.
Периоды нашей дружбы с Фаиной Георгиевной сменялись полосами ее разочарования и раздражения моими "способностями" и безрезультативностью многолетнего воспитания. Меня качало от полублатного окружения к великосветскому салону, который мысленно сооружала для меня Раневская, надеясь на ослепительную карьеру ее "эрзац-внука". Если входила в комнату, где я сидел, давно знакомая наша соседка, Фаина Георгиевна гневно восклицала: "Не смей сидеть перед стоящей женщиной, встань сейчас же!" - и потом, после короткой паузы, во время которой я пытался исправиться, почти безнадежно: "Как ты плохо воспитан!"
Фуфа и бабушка постоянно учили меня хорошим манерам:
"За столом нельзя петь - у твоей жены будет муж дурак", - говорила бабушка.
"Хлеб нельзя откусывать, нужно отламывать", - настаивала Фуфа. "Он у вас босяк!" - обращалась она к Павле Леонтьевне.
Фаина Георгиевна не подозревала о дворовых нравах, устоявшихся среди друзей Огурца. Стоило ему вынести во двор ломоть черного хлеба с куском сахара, как его собратья требовали: "Оставляй!" Оставлять было жалко, да и нечего. Универсальным ответом было: "Выноси!" - то есть возьми и сам вынеси такой же кусок себе. Уязвленный проситель обычно появлялся с непомерно большим куском, гораздо лучше и больше, чем у первого едока. Страсти разгорались, и через короткое время образовывался круг жующих конкурентов с огромными кораблями-бутербродами в руках. Не глядя друг на друга, участники откусывали куски хлеба, грубо нарушая правила хорошего тона, внушаемые мне Фуфой. Впрочем, и сама Раневская следовала этим правилам далеко не всегда.
Предметом моей зависти был самодельный самокат - героическое устройство для езды по асфальту. Это изделие имело два металлических подшипника, один - внизу вертикальной рулевой доски, а другой - в фюзеляжной части "салона", в хвосте горизонтальной доски. В передней части горизонтальной доски был укреплен торчком короткий кусок бревна. К нему-то и крепилась на проволочных петлях рулевая доска.
Аппараты издавали при движении бесподобный грохот нарастающей силы, когда по асфальту мчалась стая друзей с непроницаемыми лицами.
Долго терпеть отсутствие самоката я был не в состоянии. Домашнему изготовлению не поддавались два подшипника. Я обратился к Фуфе, умоляя их достать. Через короткое время после концерта с Абдуловым на подшефном заводе Фаина Георгиевна торжественно вручила мне два тяжелых предмета, завернутых в промасленную заводскую бумагу. Это были действительно подшипники, но не те! Они не могли быть колесиками, у них все было скошено! Для нас обоих это была трагедия. Раневская закусила губу. Временное поражение распалило ее страсти; Фуфа решила реабилитироваться. И вот она подарила мне роскошный трофейный немецкий подростковый велосипед "Мифа". Это был другой масштаб удовольствия, непомерное баловство.
Судьба "Мифы" сложилась еще драматичнее, чем неосуществленного самоката. У ребят во дворе настоящих велосипедов в тот момент еще не было. Я постоянно "оставлял" "Мифу" покататься, поскольку "выносить" они ничего не могли. Весь световой день на "Мифе" катался наш двор, а я стоял в беспросветном ожидании. Ситуация накалялась до тех пор, пока у соседей не появились еще более роскошные немецкие велосипеды "Диамант" и женский, презираемый всеми рижский велосипед "Тура", бросающий тень на его хозяйку своим названием. Когда появились наши полугоночные "взрослые" велосипеды "Турист", Фуфина "Мифа" была продана в семью архитекторов Тарановых.
В педагогическом отношении Раневская была человеколюбом и анархистом. Постоянно видя меня вечером за уроками, с первого по десятый класс, Фаина Георгиевна требовала от мамы и бабушки, чтобы я меньше занимался, больше гулял и дышал свежим воздухом; в конце концов, остался бы на второй год: главное - здоровье. Так повторялось в каждом классе, и, следуй я ее рекомендациям, только сейчас, в свои 50 с хвостиком, заканчивал бы среднюю школу, сохранив могучее здоровье.
Иногда она добивалась своего и везла меня с бабушкой в недалекий от нашей Хорошевки Серебряный бор.
Когда я учился уже в старших классах и Раневская рассказала нам на Хорошевке монолог одесситки, подслушанный ею во время гастролей:
"Воспитывание дитё заключается в том, чтобы делать наоборот, что дитё хотит. Бивало, мой Суня мне говорит: "Мама, я надену эта блюза". Я ему говорю: "Нет, Суня, ты эта блюза не наденешь!" Он мне говорит: "Мама, но ведь я тоже человэк!" А я ему говорю: "Нет, Суня, пока живы родители, ты не человэк". И что же ви думаете? Мой Суня кончил все образования на мэдаль. И первая его мисль - так это за мать. И до брака - он был чыст, как иголкэ!"
Как в вопросах педагогики, так и в хозяйственной области Фуфа была разрушителем; мама со страхом ждала очередной ее инициативы. После подарков и демократических педсоветов Раневской все начинали жить "на широкую ногу" - но весьма недолго. Возвращаться в наш бедняцкий бюджет и режим было мучительно.
Однажды зимой мы отправились с Фуфой в кинотеатр "Динамо", а после фильма вышли из-под душной трибуны на воздух и остались смотреть хоккей с шайбой.
Тогда, в 1949 году, закрытых хоккейных площадок еще не было, и на "Динамо" заливали поле у восточной трибуны. Фаина Георгиевна долго стояла на морозе, глядя на ярко освещенное ледяное поле, и вдруг начала возмущаться: "Как они вульгарны, какие некрасивые движения у спортсменов! В мое время играли элегантнее, не было этой спешки, драки. Фу, какая пошлость!" И решительно повела меня прочь. Оказывается, она решила, что мы смотрим классический английский гольф с его изысканными размашистыми ударами. Как давно она видела эту игру, "буржуазный" гольф, спутанный ею с канадским хоккеем!
В 1949 году Раневская создала свой концертный шедевр - инсценировку чеховской "Драмы". Работа над образом Мурашкиной проходила у меня на глазах. Фуфа показывала готовые куски роли бабушке - Павле Леонтьевне, советовалась с ней, бесконечно переделывала. Это было "строительство" роли, "сплошняк", как говорят в Архитектурном институте. Она тщательно продумывала каждую деталь костюма, аксессуары - шляпу, пенсне, сумку; сама сшила суровыми нитками из листов бумаги огромную рукопись "Драмы" - жирную тетрадищу, которую доставала из сумки в начале сцены. Раневская часто оставалась ночевать у нас на Хорошевке, и в квартире звучали песни "поселянок и поселян", несущих свои пожитки в кабак. Десятки вариантов были отброшены, прежде чем зазвучала единственная оставшаяся: "Во субботу, день ненастный, нельзя в поле работать…" Бесконечные пробы, обсуждения с Павлой Леонтьевной, упоение Чеховым, гениальное развитие его ремарок. И все время на устах: "Абдулов, Абдулов". Она была в нем уверена и не представляла другого партнера.
У "Драмы" был ошеломляющий успех, а Фаина Георгиевна жаловалась, что Осипу скучно, и, слушая ее монолог, он развлекает публику: ловит мух, играет с ними, бросает в графин с водой и т. д. А потом восхищенно приняла эти абдуловские находки и после смерти Осипа Наумовича сохранила их с Тениным в телезаписи. Абдулов не щадил себя и умер в 1953 году в расцвете творческих сил. Раневская тосковала и скучала по нему всю оставшуюся жизнь.
Около полугода работала Раневская над "Драмой" - в общем-то коротким рассказом Антона Павловича Чехова. Все время слышалось ее характерное "и-и-и-и" - она проверяла голос, читала, пела, доказывала, сердилась.
Раневская создавала свой шедевр, погружаясь в пучину недовольства собой. Это качество воспитала в ней моя бабушка. "Как только понравишься себе - все, ты уже не творец, а ничто, каботин, - постоянно твердила она Раневской. - Ты можешь лучше". Работа продолжалась далеко за полночь.
Характерная картина того периода. Зима. Фаина Георгиевна в мужских теплых сапогах на молнии, в сером длинном пальто с каким-то особым светлым меховым воротником мрачно выхаживает туда-сюда по Хорошевке - руки за спиной, нахмурена, вдох через нос, выдох вниз ртом - тренировка, чтобы быть в форме.
Помните - Крым, голод: "Пьеса оказалась в пяти актах, в ней говорилось о Христе, который ребенком гулял в Гефсиманском саду… Дама продолжала рыдать и сморкаться и во время чаепития. Пирог оказался с морковью, это самая неподходящая начинка для пирога… Это впоследствии дало мне повод сыграть рыдающую Мурашкину в инсценировке рассказа Чехова "Драма", - писала Раневская."
Я бесконечно рад тому, что сохранились удивительные письма, которые я получал в детстве от Фаины Георгиевны, письма, полные юмора, воспоминаний о шутках Абдулова, письма, говорящие о бескрайнем таланте Раневской, которая порвала начатые было "мемуары" и так мало оставила нам своего рукописного наследия.
Письмо Ф. Г. Раневской А. Щеглову, 1950 г. На конверте "Совершенно Секретно Гражданину Хвостикову-Запупинскому от гражданки Белокобылкиной".
Текст письма такой:
"Дорогой гражданин Хиздриков-Канапаткин!
Очень грущу, что не могу лично пожать Вашу честную, хотя и не очень чистую руку!
Болезнь приковала меня к постели. Это не особенно приятно - лежать на ложе, из которого винтом выскочили пружинки, которые имеют тенденцию впиваться в мою многострадальную попку! Но этим не ограничиваются мои несчастья: у меня выскочила печенка и торчит кулаком. Я ее впихиваю обратно, но она выскакивает как Ванька-встанька.
Это печальное обстоятельство лишает меня возможности выполнить Ваше поручение в магазине Культорга. Как только удастся вдвинуть печенку на ее обычную позицию, я Вам куплю марки всего земного шара. Куплю глобус и прочие культурные товары.
А пока обнимаю Вас и целую в спинной хребет. Желаю всего наилучшего. С глубоким уважением. Ваша племянница Канарейкина-Клопикова - из города Вырвизуб. Мой адрес. Улица Лахудрова, дом 4711.
P.S. Дорогой дядя, Афанасий Кондратьевич!
Я посылаю Вам 100 рублей, с тем, что бы Вы попросили Вашу мамашу - Клотильду Трофимовну - купить Вам всего, что вашей душе угодно!
Еще раз целую Вас в загривок и прочие конечности.
Напишите мне что-нибудь культурное, можно и не культурное.
Только напишите, дядюшка".
Письмо Ф. Г. Раневской А. Щеглову - 23. 11. 1950 г.
"Здравствуй, здравствуй, Казюля Абрамовна!
Очень скучно мне без тебя. Очень прошу скорее увидеться с тобой, африканская Пипишка!! Но я занята очень и, кроме того, разваливаюсь на куски вроде вашего дома. Но Ваш дом ремонтируют, а меня не ремонтируют, не заклепывают, не затыкают мои щели! Сегодня бабка меня мазала йодом, но паршиво мазала, без вдохновения, без творческого экстаза! Уж если бы я взялась мазать человека - я бы обязательно нарисовала на попке березку или птичку.
Когда будет время, пойду в магазин культтоваров и куплю тебе культурную игру!! Что бы тебе хотелось? Подумай и напиши мне. Только не проси барабан - он абсолютно не культурный, его делают из бычьего мочевого пузыря.
Тебе кланяется Абдулов, он меня заездил концертами, а когда я взмолилась и запротестовала, он сказал: "Что же Вы со мной делаете? Вы хотите, чтобы я с моим сыном стоял около магазина Елисеева с протянутой рукой и просил милостыню?" Говоря эти жалкие слова, он пустил слезу. Мне стало его жаль, и я согласилась еще на несколько концертов.
Бабка сейчас ложится спать и требует, чтобы я кончала писать и тоже легла.
Очень завидую бабушке, что она тебя завтра увидит, а у меня премьера, приеду послезавтра, если у меня не будет по воле Абдулова 10 концертов в один вечер.
Обнимаю и целую тебя, Хлюстик Авдеевич, привет Тате!
Привет Кузьке. Скажи ему, чтобы он меньше бегал и дрался, иначе он плохо кончит! Из него сделают воротничок на шубку или ушастую шапку.
Пусть сидит дома и спит.
Посылаю тебе бутылку очень хорошего вина грузинского. Когда выйду в город, куплю пластинки, которые ты просил - "Сулико" и "Каким ты был".
Посылаю тебе смешную книжку, она чужая, а потому ты с ней обращайся по возможности бережней - твоя Фуфа!
(Рисунок Ф. Г. Раневской: автопортрет и фигура карлика в очках)
Это Фуфа в молодости!
Когда она бегала и гуляла, как Кузька!
Фуфин жених!"
Письмо Ф. Г. Раневской А. Щеглову в начале 50-х годов:
"Драстуйте дарагой дядичька.
Вам пишит ваша плимяница из города Краснокурьева.
Наш город Краснокурьев славитца своими курями. Куры у нас белыя и чорныя, и серинькия, а пачиму наш горад Называица Краснокурьев я ни знаю.
Я учюсь в первам класи и щитаюсь первая учиницай патаму что другие рибята пишат ище хужи меня. Дарагой дядичка пажалусты пришлите мне к новаму году многа падаркав за то что я так харашо пишу без адной ашипки а сичяс дядичка я Вам пасылаю шикалатку патаму что вы дядичька такой сукин сын что кроми шикалатки ничего не жрети. Дядичька у миня спортился корондашык и сафсем ни пишит а патаму я вас очинь кребко абнимаю и цулую Ваша плименица Дуся Пузикова".
Сочинения Раневской не исчерпывались только письмами к "эрзац-внуку". Еще драгоценней были ее пародии на деятелей искусства. Фаина Георгиевна прочла бабушке, а потом послала маме отрывок из пьесы - одну из пародий, написанную по горячим следам:
"Ирочка, это я забавляла Павлу Леонтьевну. Уверяю тебя, что я почти ничего не прибавила к его речи, было стыдно за него, за себя, за всю сволочь подхалимскую - актеров. Хихикали в буфете после собрания. Печален был смешливый Абдулов и я.
Досадно, что тебя не было на этой стыдобе! А может быть и лучше, что ты этого не слышала.
Мама очень веселилась, когда я ей читала главу из моей пьесы".
"Из "Пьесы о театре":
(…трясут кофточки около подмышек, мужчины вытирают выи. Приглушенный ропот).
Выступление Распадского: "Друзья, мои прекрасные друзья, я счастлив (плачет), эти слезы поймите как проявление радости и счастья, что я вижу всех вас - лучших из лучших. Сейчас я понял, как я виноват перед вами, я ленился, я недооценивал такой могучий, здоровый, такой талантливый коллектив. Я спрашиваю себя: имел ли я право, я, недостойный вас, руководить вами? Нет, не имел! Тысячу раз нет! Отдаю себя в ваши руки! Воспитуйте меня, сделайте из меня достойного вас руководителя, ругайте меня, критикуйте; вы щадили меня, вы слишком снисходительно относились к такому прохвосту, лентяю, бездельнику, скажу больше - ничтожеству, каким я был все эти годы. Я рисовал, я неоднократно женился, я предпочитал вам Большой академический театр Союза ССР! Да, я любил балет, но отныне я полюблю только вас, не умеющих делать фуэте и па-де-дё! Я, презренный, духовно обнищавший, отныне хочу впитать в себя здоровый дух моего коллектива, хочу знать все ваши чаянья, желания, мечты. Пусть каждый из вас возьмет на себя обязанность учить меня, исправлять мои ошибки, а если будет необходимость, - наказывать меня сурово и беспощадно."
(Хочет стать на колени.)
Все кричат "Не надо!", "Ура!", "Любим!", крики переходят в овацию. Распадского качают, сотни рук подхватывают его покорное тело и опять подкидывают вверх. Летает он легко, как пушинка, закрыв глаза, беспомощно и благодарно улыбаясь, посылает воздушные поцелуи.
(Занавес.)"
Другим письменным шедевром Фуфы был пародийный "Дневник писателя" и цикл входящих в него стихов:
Дневник писателя
Понедельник
Сегодня наконец получил путевку в "Дом Творчества". Комната отдельная, чистая, сбегал в санузел. Чистота идеальная, не ожидал. Здесь много известных писателей, но никого не знаю.
Приехала какая-то пожилая в штанах. Ей подали к обеду что-то прикрытое салфеткой. Завтра с утра засяду за работу, говорят, Толстой с утра садился писать каждый день, даже когда ему не очень хотелось. Завтра попробую и я. Кроме того, сегодня понедельник, пойду на лыжах окислюсь, а завтра с утра трудиться, трудиться и трудиться, как говорил Алексей Максимович.
Вторник
Спал, как сурок, потом блаженствовал в санузле. Сегодня приехала еще одна толстая в штанах и на "ЗИМе". Видел в окно, как она вылезала из "ЗИМа", шофер понес за ней чемодан желтый, не наш и в наклейках.
Проклятая моя впечатлительность помешала сосредоточиться, собраться с мыслями. В вестибюле толстая громко смеялась. Накупила, наверное, за границей на четыре сезона. Выбила меня из колеи. Но я преодолел тяжелое чувство неприязни к зажиревшей негодяйке и заставил себя сосредоточиться. Придумываю название очерка. "Вечер в семье" или "У семейных огней", а м. б. просто "В семье". Краткость - сестра таланта. Не помню, кто это сказал? А м. б. это я сам, но забыл.
Толстая в штанах, что на "ЗИМе" и с наклейками, ржет, как лошадь, на весь дом и не дает сосредоточиться. Пойду завтракать. После завтрака засяду, как Толстой.
Среда
Толстая притихла, уселась за роман - пишет продолжение: "Степан Степанович". Говорят, этот опус со Степаном дал ей пол миллиона. - Пойду окисляться.
Четверг
Весь день был злой, как собака, - попробую написать лирические стихи. Как-то легко и просто родилось название:
ЗИМНЕЕ
Примят снежок -
И лыжники несутся весело гурьбой,
В лесу заснувшем,
Где когда-то мы с тобой,
Застыли в первом поцелуе,
Ты помнишь, милая, у старой туи!
Нам было в пору ту по двадцать лет!
Ты замерла,
И это был ответ на мой вопрос безмолвный:
"Да иль нет?!"
Ты помнишь, милая,
Как ласково склоняясь,
Ты в верности мне страстно поклялась,
А я сгребал снежок
Вокруг твоих замерзших ног!
Теперь тот снег на голове твоей
В кудрях пушистых притаился,
А внук наш маленький
В постельке вдруг зашевелился.
А на окне застывшие узоры,
Ворота нашей дачи на запоре.
Мы вместе, мы вдвоем,
Мы охраняем наше счастье
И наш дом!
Написал одним дыханием и без помарок. У Долматовского бы взяли, а мне не везет.
Пятница
Перечел вчерашние стихи, был взволнован до слез, уже отослал Софрону, что-то скажет Толя! Неужели же не почувствует их силу? Приехала еще одна толстая в штанах, рассердилась, что здесь нет биллиарда, и, кажется, вечером уезжает. Скатертью дорога!
Весь день чешутся руки на стихи. Неужели так действует "Дом Творчества"? Все может быть. В Москве бы мешали телефоны и мелкие мысли, а здесь постепенно сползает с души все ненужное, опошляющее. Но творческое влияние отняло силы. Чувствую расслабленность в мышцах. Говорят, Бальзак, дописывая "Отца Горио", сам чуть не умер. Пойду окисляться, а потом обед. Вспомнил, что к обеду той, что в штанах, опять подали что-то прикрытое салфеткой. Неужели и сегодня повторится этот гнусный блат! Придется искоренить. Напишу А. Суркову и подпишусь: "Неподкупный собрат".
Суббота
Пробовал читать, но почему-то моментально засыпаю. Надо будет зайти в Литфонд проверить кровяные шарики. Нет ли малокровия мозга? Вскочил от страшного шума в коридоре. Это толстая в штанах меняла чемодан в наклейках с той, которая упала на лыжах. Лыжница (она теперь на костылях) доказывала, что ее кофточка из шерсти дороже чемодана и требовала в придачу кое-что из косметики.
К обеду давали кружочки из мяса с луком - надо будет узнать рецепт.