В Дрездене опера имела лишь "успех вежливости". Гораздо лучше приняли "Арабеллу" в Вене, где ее премьера состоялась вскоре после дрезденской. Здесь ее успех обеспечила Лотте Леманн, которая исполняла партию Арабеллы. В "Метрополитен-опера" "Арабелла" была поставлена лишь в 1956 году. Время от времени она появляется в репертуаре оперных театров, например, когда в главной роли выступает такая замечательная певица, как Лиза делла Каза. "Арабелла" вообще держится на обаянии Арабеллы. Ее пробовали ставить на сцене драматических театров, но ничего хорошего из этого не вышло.
Глава 17
Штраус и нацисты
Штраус не был нацистом. Но не был он и противником нацизма. Он был одним из тех, которые позволили нацистам прийти к власти. Более того, он с ними сотрудничал. Подобно многим другим, он думал: "Ну не станут же они воплощать в жизнь свои зверские лозунги". Штраус думал так, пока фашистские громилы не добрались до него самого.
Многие из поклонников Штрауса подтверждали, что он был политически наивен, даже политически безграмотен. Он не смог прочесть зловещие письмена, появившиеся на стене Германии. Герман Бар писал у себя в дневнике: "Штраус заявляет, что происходит из крестьян, что своими успехами обязан только самому себе. И в политическом плане он утверждает право сильного. Он против всеобщего избирательного права, преклоняется перед настоящей аристократией, избранными сильными личностями - и считает, что сильным может стать любой, если поставит себе эту цель и будет неуклонно к ней двигаться…"
Гарри Кесслер тоже писал - после того как посетил Гофмансталя вместе со Штраусом: "Помимо всего прочего, Штраус сформулировал свои весьма странные политические взгляды: уверенность в необходимости диктатуры и т. п. Никто не принял этого всерьез". В более поздней записи он опять вспоминает этот разговор: "Штраус нес такую чушь, что Гофман сталь счел нужным прислать мне письмо с извинениями".
Но существует большая разница между политической наивностью и молчаливым принятием диктатуры людьми с искаженными представлениями о жизни. Были сказаны миллионы слов, написаны сотни книг на тему, как нацию, давшую миру Рихарда Штрауса, Томаса Манна и Альберта Эйнштейна, заставили не только орать "Sieg Heil!" какому-то Адольфу Гитлеру, но и почитать Гиммлера, обвинявшегося в возрасте девятнадцати лет в убийстве проститутки, за счет которой он жил (его оправдали за отсутствием вещественных доказательств), и преклонять колени перед Кальтенбруннером - "человеком двухметрового роста… с маленькими изящными руками, в которых, однако, скрывалась огромная сила… человеком, выкуривавшим в день по сто сигарет и (как многие его сподвижники, страшные пьяницы) поглощавшим с самого утра шампанское, коньяк и прочие спиртные напитки… и приходившим в прекрасное настроение при посещении концентрационных лагерей, где ему демонстрировали различные методы уничтожения людей". Феномен национал-социализма был проанализирован с политической, экономической, исторической, психологической стороны, с ненавистью или с попытками его обелить. Но кто когда-нибудь сможет его понять? Символом полоумного раздвоения нации можно считать руководителя гестапо Гейдриха - извращенца, у которого в жизни было два главных удовольствия: убивать людей и исполнять произведения камерной музыки. Он был большим мастером и в том и в другом.
Штраус, наверное, не был лично знаком с этими людьми. Но он был слишком заметной фигурой, чтобы не сталкиваться с нацистскими вождями или пребывать в неведении относительно их целей, методов и правил. Он не мог не знать об их бесчеловечности.
Поначалу Штраус принял Гитлера. Более того, он приветствовал его приход к власти и возлагал на него большие надежды. Он проглотил сказку о том, что новый режим "возвеличит немецкое искусство" и с корнем вырвет "всякое упадничество". (Не могло же это относиться к "Саломее"!) Он несколько раз встречался с Гитлером, Герингом и Геббельсом, которые принимали его, чтобы заручиться поддержкой музыканта международного масштаба. 15 ноября 1933 года он согласился на избрание себя президентом Имперской музыкальной палаты (правительственного органа, в ведении которого находились все дела, касающиеся музыкальной жизни Германии.) Он считал, что добрые намерения нового правительства Германии оказывать поддержку музыке и театру дают основание рассчитывать на благотворные результаты. 13 февраля 1934 года он произнес речь на первом собрании нового органа. В ней, поблагодарив Гитлера и Геббельса, он сказал: "После того как к власти пришел Адольф Гитлер, в Германии многое изменилось не только в политическом плане, но и в области культуры. Пробыв у власти всего лишь несколько месяцев, национал-социалистическое правительство сумело создать такой орган, как Имперская музыкальная палата. Это доказывает, что новая Германия не собирается пренебрегать художественной стороной жизни общества, как было до сих пор. Это доказывает, что правительство энергично ищет путей вдохнуть новую энергию в нашу музыкальную жизнь". Вслед за Штраусом выступил доктор Фридрих Малинг, пресс-секретарь нового органа. По окончании речей зал трижды прокричал "Sieg Heil!", прославляя фюрера как "поборника и инициатора усилий по построению национальной культуры". Собрание закончилось пением "Horst Wessel".
Штраус охотно принимал оказываемые ему почести. В день его семидесятилетия (июнь 1934 года) ему преподнесли две фотографии в серебряных рамках. На фотографии Гитлера была надпись: "Великому немецкому композитору с искренним поклонением". На своей фотографии Геббельс написал: "Великому мастеру с благодарным уважением".
Штраус прекрасно понимал, что происходит в стране. Он не только читал про поджог рейхстага и последовавший за ним процесс, вернее, пародию на судебный процесс; он также видел и слышал парады баварских коричневорубашечников, которые хулиганствовали на улицах Мюнхена и были похожи, в своих коротких штанишках, с мосластыми коленями и выпирающими животиками, на взбесившихся бойскаутов. Он наблюдал разграбление имущества евреев. Он никак не мог не слышать о вандализме позорной "ночи хрустальных ножей" (9 ноября 1938 года). И уж конечно, он знал о расправах над его друзьями-музыкантами. Бесчеловечная жестокость окружала человека, который написал музыку к словам "Музыка - это святое искусство". Когда Геббельс выступил с нападками на Гиндемита - а также на Фуртвенглера, который вступился за Гиндемита, - Штраус, говорят, послал Геббельсу телеграмму, в которой выражал одобрение его действиям.
Знал он также и об инциденте в Дрездене: на спектакле "Трубадур" (март 1933 года) Фриц Буш, когда он появился в оркестровой яме, был встречен грязной бранью и свистом. Эта демонстрация была организована полупьяными эсэсовцами. Бушу пришлось уйти из театра, где он проработал двенадцать лет. В Берлине должен был состояться симфонический концерт, и его дирижеру, еврею Бруно Вальтеру, стали угрожать расправой. Вальтер обратился в министерство, чтобы узнать, какова официальная позиция правительства. Доктор Функ (впоследствии ставший президентом Рейхсбанка) сказал ему: "Мы не хотим запрещать концерт, потому что не хотим помогать вам в затруднительном положении, а тем более дать вам предлог не платить оркестрантам. Но если концерт все же состоится, можете быть уверены, что все в зале будет разнесено вдребезги". Штраус согласился дирижировать концертом вместо Бруно Вальтера. Позднее он сказал, что согласился на это, чтобы помочь оркестру. Он действительно отдал им свой гонорар (1500 марок). Фриц Штеге, критик, сотрудничавший с "Фёлкише беобахтер", похвалил Штрауса за то, что "он пренебрег угрожающими письмами, которые ему слали из Америки по наущению тамошних евреев".
Из Америки прислали Гитлеру телеграмму (1 апреля 1933 года) с протестом против преследования музыкантов-евреев. Телеграмма была подписана Артуро Тосканини, Вальтером Дамрошем, Франком Дамрошем, Сергеем Кусевицким, Артуром Боданским, Гарольдом Бауером, Осипом Габриловичем, Альфредом Герцем, Чарльзом Марин Лёфлером и Рубином Гольдмарком. Никто не ждал, что нацисты обратят внимание на протест, подписанный группой музыкантов, пусть и всемирно известных, некоторые из которых были евреями. Штраус не издал по этому поводу ни звука.
В то лето Тосканини был приглашен дирижировать "Парсифалем" и "Мейстерзингерами" в Байрёйте; его приезд считался большой честью - и Винифред Вагнер, и город Байрёйт собирались оказать ему всяческие почести. Но 5 июня Тосканини известил Винифред Вагнер о своем отказе от ангажемента, объяснив, что он сделал это в результате мучительных размышлений по поводу "прискорбных событий, которые причинили мне большую боль и как человеку, и как музыканту". Об этом письме стало широко известно в Германии. "Нью-Йорк таймс" сообщала:
"Весть об отказе Тосканини пробилась через пропагандистскую стену, возведенную правительством, и довела до сознания любителей музыки в Германии, как решительно мировая музыкальная общественность осуждает некоторые деяния нацистов. Впервые официозная печать не выступила с нападками на критика гитлеризма и не приписала его поступок козням евреев.
Наоборот, немецкие власти признали высокое положение синьора Тосканини в музыкальном мире и его огромный вклад в проведение байрёйтских фестивалей. Сегодня стало известно, что официальный запрет на передачу записей его концертов по немецкому радио, который был наложен в наказание за подпись в телеграмме протеста канцлеру Гитлеру против преследований музыкантов в Германии, отменен, поскольку в отношении Тосканини "произошла ошибка".
Вместо Тосканини открывающим фестиваль "Парсифалем" дирижировал Штраус. Позднее он сказал, что согласился на это, чтобы спасти Байрёйт. (Дирижировать "Мейстерзингерами" поручили Карлу Эльмендорфу.) Разумеется, никакой необходимости "спасать Байрёйт" не было - при гитлеровским режиме ему ничто не грозило.
Томас Манн выступил с лекцией в Бельгии по случаю пятидесятой годовщины смерти Вагнера. Позднее он напечатал ее в виде эссе "Страдания и величие Рихарда Вагнера". Он сумел дать наиболее проницательную оценку этого композитора, о котором высказывались столь противоречивые мнения. Но нацисты сочли, что Томас Манн принизил величие Вагнера. Гитлеровская газета "Фёлькише беобахтер" назвала Томаса Манна "наполовину большевиком". Несколько немецких музыкантов пошли у нее на поводу и подписали открытое письмо, поносившее Томаса Манна. Среди подписавших письмо был и Рихард Штраус.
Штраус и не помышлял о том, чтобы уехать из родной страны, хотя, будучи музыкантом, встретил бы меньше препятствий на этом пути и был бы принят с большей готовностью, нежели немецкий писатель или немецкий актер. В то время как нацисты всячески превозносили Штрауса, Томас Манн был вынужден уехать из Германии, оставив там все свое имущество. Еще 15 мая 1933 года Манн написал письмо Альберту Эйнштейну, которое заслуживает того, чтобы его перечитать по прошествии столь долгих лет:
"Досточтимый господин профессор!
Я до сих пор не поблагодарил Вас за письмо по причине частой перемены места жительства.
Оно было величайшей честью, оказанной мне не только за последние страшные месяцы, но, возможно, и за всю мою жизнь. Однако вы хвалите меня за поступок, который явился для меня естественным и потому не заслуживает похвалы. Гораздо менее естественным является положение, в котором я сейчас оказался: в глубине души я все же предан Германии и меня тяготит мысль о пожизненной ссылке. Разрыв с моей родной страной, который почти неизбежен, лежит тяжестью на моем сердце и страшит меня - а это говорит о том, что такой поступок не соответствует моему характеру, который сформировался под влиянием немецкой традиции, восходящей к Гете, и который не расположен к подвижничеству. Чтобы навязать мне такую роль, нужны были лживые и отвратительные действия. Я глубоко убежден, что вся эта "германская революция" - лжива и отвратительна. В ней нет ничего, что вызывает симпатию к настоящим революциям, даже несмотря на связанное с ними кровопролитие. Ее суть - не "подъем духа", как нас заверяют ее громогласные приверженцы, но ненависть, месть, зверский инстинкт убийства и растление душ. Я убежден, что из всего этого не может выйти ничего хорошего ни для Германии, ни для всего человечества. То, что мы предупреждали о бедах и душевных страданиях, которые несут эти злые силы, когда-нибудь возвеличит наши имена - хотя нам до этого, возможно, не суждено дожить".
Совсем иной была позиция Штрауса: он был немецким композитором при кайзере, был композитором при Веймарской республике, стал президентом Имперской музыкальной палаты при национал-социалистах и, если в Германии к власти придут коммунисты, станет комиссаром. Ему все равно. Он написал Стефану Цвейгу: "Я здоров и работаю так же, как работал через восемь дней после начала знаменитой мировой войны".
Это безразличие побуждало Штрауса руководствоваться в своих действиях оппортунистическими соображениями. В 1932 году, когда гитлеризм был еще только угрозой, к Штраусу приехал Отто Кемперер. За чаем разговор пошел о политических событиях. Паулина сказала - "со своей обычной агрессивностью", - что, если нацисты будут как-нибудь досаждать Кемпереру, пусть он присылает их к ней - она уж с ними разделается! На это Штраус с улыбкой заметил: "Хорошенькое же ты выбрала время, чтобы вступаться за еврея!" Дочь Кемперера Лотте впоследствии писала: "Его оппортунизм был настолько откровенен, настолько очевиден в своей тотальной аморальности, что отец до сих пор вспоминает об этом инциденте скорее с усмешкой, чем с возмущением".
Впоследствии Штраус говорил, что он изображал согласие с гитлеровским режимом, потому что боялся за Алису и своих двух внуков, одному из которых в 1933 году было пять лет, а другому только что исполнился год. В этом, без сомнения, есть доля истины. Нацисты нуждались в Штраусе как символе "свободной" страны, что явствует хотя бы из того, что, даже когда он стал персоной нон грата, Алиса с детьми не подверглась преследованиям, хотя ей было приказано пореже выходить из своего дома в Гармише. Через несколько лет, когда Штраус уехал с семьей в Вену (в 1942–1943 годах), он заключил "сделку" с гауляйтером Вены Бальдуром фон Ширахом: он, Штраус, не будет публично высказываться против режима, а они не станут трогать Алису и его внуков. Ширах сдержал свое слово, а Штраус согласился сочинить музыку в честь визита в Австрию японской королевской семьи на условии, что Алису с сыновьями оставят в покое. Тем не менее мальчиков часто обижали, и их одноклассники плевали в них по дороге в школу. Паулина громко возмущалась - ее не могли заставить прикусить язык ни гауляйтер, ни гестапо. Однажды на официальном приеме она сказала Шираху: "Что ж, господин Ширах, когда война закончится поражением и вам придется скрываться, мы дадим вам приют в своем доме в Гармише. Что касается остальной своры…" При этих словах на лбу Штрауса выступил пот.
Ни смирение Штрауса, ни его оптимизм, если он когда-нибудь действительно у него был, не оказались долговечными. Сначала встал вопрос о зальцбургском фестивале 1934 года, где Штраус должен был дирижировать оперой "Фиделио" и концертом симфонического оркестра. Это выступление было запрещено нацистами: они не поощряли сотрудничества с тогда еще враждебной гитлеровской Германии Австрией. Затем Штраус разочаровался в самой Имперской музыкальной палате. Он написал дирижеру Юлиусу Копшу, которому доверял: "Все эти заседания совершенно бесполезны. Я слышал, что закон об арийском происхождении собираются ужесточать и что будет запрещена "Кармен". Я не желаю участвовать в таких постыдных ошибках… Министр отверг мою подробную и серьезную программу реформирования музыки… Время для меня слишком дорого, чтобы и дальше принимать участие в этом дилетантском безобразии". У Штрауса еще сохранилось былое чувство юмора. Ему прислали анкету, в которой спрашивали, является ли он арийцем, и требовали назвать имена двух музыкантов, которые могли бы засвидетельствовать его профессиональную компетенцию. Он назвал Моцарта и Рихарда Вагнера.
По-настоящему он рассердился, когда увидел, что ему мешают работать, что над его новым либреттистом Стефаном Цвейгом нависла угроза. Перед самой премьерой их первой - и оказавшейся последней - оперой "Молчаливая женщина" произошел зловещий эпизод.