На картине художника Келермана "Московские ополченцы в боях на Старой Смоленской дороге" ратники идут на французов в штыки. Это, надо полагать, атака, описанная в рапорте Багговута: когда французы потеснили Брестский пехотный полк, Багговут бросил на неприятеля Вильманстрандский и Рязанский полки с 500 ратниками Московской военной силы. (Видимо, отчаянная была ситуация, раз даже ополченцы пригодились). Этот сводный отряд "невзирая на сильный ружейный огонь, бросился в штыки и опрокинул неприятеля".
Это был, видимо, единственный эпизод настоящего, до резни, столкновения ополченцев с неприятелем при Бородине. Участие остальных дружин в сражении свелось к стоянию в линии резервов, описанному поэтом Жуковским, который в Московской военной силе был поручиком 1-го пехотного полка: "Мы стояли в кустах на левом фланге, на который напирал неприятель; ядра невидимо откуда к нам прилетали; все вокруг нас страшно гремело, огромные клубы дыма поднимались на всем полукружии горизонта, как будто от повсеместного пожара, и, наконец, ужасною белою тучею обхватили половину неба, которое тихо и безоблачно сияло над бьющимися армиями. Во все продолжение боя нас мало-помалу отодвигали назад. Наконец, с наступлением темноты сражение умолкло". (Судя по строчке "ядра невидимо откуда к нам прилетали", ополченцы даже не видели боя).
Сразу после Бородина, 29 августа, Московское ополчение было распределено по полкам для пополнения убыли в людях. При этом приказом Кутузова специально оговаривалось право ополченцев на возвращение домой по окончании войны: "Всем чинам и лицам принимать воинов ополчения не яко солдат, постоянно в сие звание определенных, но яко на время представившихся на защиту отечества. А посему воины ополчения Московского одежд своих не переменяют, бород не бреют и, одним словом, остаются в прежнем их состоянии, которые по исполнении сей священной обязанности возвратятся в свои домы".
Уже 30 марта 1813 года Высочайшим Указом Московское и Смоленское ополчения, как первые, принявшие бой с неприятелем, первыми же были распущены по домам. К тому времени из 27 тысяч московских ратников в живых оставалось около шести тысяч. 15 августа 1813 года граф Марков, командир Московской военной силы, вернул архиепископу Августину хоругви, которые тот при отправке ополчения на войну 14 августа 1812 года дал ополченцам вместо знамен (их не успели "построить"). На этом участие Московской военной силы в наполеоновских войнах кончилось (в некоторых статьях пишут, будто Московское ополчение в 1814 году вошло в Париж, но это, мягко говоря, патриотическое преувеличение).
8
А вот Санкт-Петербургским и Новгородским дружинам ополченцев пришлось сразу воевать всерьез. Витгенштейну, прикрывавшему направление на столицу, было некуда деваться: первоначально у него было лишь около 18 тысяч солдат, тогда как шедшие против него Удино и Сен-Сир имели 35-тысячное войско.
Новгородская губерния выставила больше 10 тысяч человек. Правда, имелись обычные для ополчения проблемы с оружием: в губернии нашлось только 112 ружей, да и те разного калибра и вида. Из Петербурга прислали еще три с лишним тысячи ружей. Даже пик не хватало – их нашли всего 225 штук. В массе своей ополченцы были вооружены саблями и топорами. Уже в сентябре 1-я и 2-я бригады Новгородского ополчения прибыли к корпусу Витгенштейна, а 2 ноября в бою при Смолянах новгородцы приняли боевое крещение. Даже при атаке на деморализованные (это все же был уже ноябрь) войска неприятеля ополченцы из-за своего нелепого вооружения и необученности несли большие потери: под Смолянами убито и ранено было больше 300 человек.
Петербургское ополчение (12 тысяч человек) пришло к Витгенштейну 15 октября и уже через три дня приняло участие в боях за Полоцк. Сен-Сир уже уступал Витгенштейну в числе войск (кроме ополченцев, к русскому корпусу подошел из Финляндии 12-тысячный корпус Штейнгеля), но сражение вышло упорное. Только 20 октября русские вошли в покинутый французами город.
Ополченцы тогда еще только привыкали к войне. Рафаил Зотов описывает себя и своих товарищей в бою под Полоцком: "Прискакавший чей-то адъютант приказал полковнику двинуться вперед на подкрепление Воронежскому полку и повел нас против неприятеля. Эта первая попытка была очень неудачна; мы не далеко ушли. Не успели мы пройти и ста сажен, как три батареи, бог весть откуда, начали нас приветствовать с разных сторон и ядрами и картечью! Минут пять шли мы еще вперед с какой-то опьянелостью и бесчувственностью, вдруг, как и от чего не знаю, только весь фронт не выдержал, дрогнул и бросился назад".
Затем однако дружинники оправились, пошли вперед, заняли свое место в линии и начали перестрелку с французами. "Тут я в первый раз услышал музыку Карла XII…", – пишет Зотов (Карл XII, шведский король, впервые попав в сражение, услышал незнакомый звук и спросил, что это. "Это пули свистят, Ваше Величество", – объяснили ему. "Теперь это будет моя любимая музыка!" – сказал король). Большинству тех, кто вместе с Зотовым вступил в этот первый для них всех бой, недолго пришлось наслаждаться этой "музыкой": через некоторое время находившиеся под командой Зотова застрельщики схватились с кавалерией и все были порублены. Изрубили и Зотова, но из двух десятков ран только одна оказалась более-менее серьезной.
Новгородские и петербургские дружины участвовали в изгнании неприятеля из России. К декабрю в их бригадах насчитывалось по 100–150 человек.
9
Исходя из приведенных в сборнике "Отечественная война и русское общество" цифр, в ополчения в 1812 году было призвано около 180 тысяч человек. На войну они выступали в разное время.
В Заграничном походе ополченцев задействовали в осаде крепостей: например, новгородцы, петербуржцы и ярославцы участвовали в осаде Данцига, Костромское ополчение – в осаде Глогау, Поволжское ополчение из III округа участвовало в осаде Замостья и Бреслау. Всего ополченцы участвовали в осаде восьми из десяти взятых союзниками в кампанию 1813 года крепостей.
В 1813 году к антинаполеоновской коалиции присоединились Пруссия и Австрия. В поход выступили шведы. Сил становилось даже больше, чем надо. Александр Первый решил, что ополчение можно безболезненно распустить по домам (тем более, что с 1813 года содержание ополчения взяла на себя казна, и это влетало в копеечку). 22 января 1814 года – через месяц с небольшим после того, как сдался Данциг – был подписан Указ о роспуске Новгородского ополчения. Следом распущено Санкт-Петербургское ополчение. Дружинники пришли домой уже летом: 8 июня своих воинов встречал Новгород, а 12-го – Санкт-Петербург. Встречали как героев: в Санкт-Петербурге, например, ополченцев встречали священники у Исаакиевского собора, а знамя ополчения после молебна было внесено в храм и оставлено на вечное хранение.
Потери ополченцев были немалые. Осенью 1812 года в Петербургском ополчении состояло около 12 тысяч человек. Когда же в октябре 1814 года возглавлявший Комитет Петербургского ополчения генерал-лейтенант Буткевич подал список тех, кто претендует на медаль в память войны 1812 года, в списке было 7 тысяч фамилий. (Но это был еще неплохой результат: из 11 тысяч ярославских ополченцев домой вернулось около шести тысяч – половина).
Кстати, о медали. При всей массовости награждений именно ополченцев ею постарались обойти (а про партизан никто и вовсе не вспомнил – разве что некоторые были награждены лично императором). Причины этого автор работы "Наградная медаль участника Отечественной войны 1812 года как памятник эпохи" Вячеслав Бартошевич видит такие: "все рядовые ополченцы являлись крепостными, а им, с точки зрения правительственной политики, давать награды было крайне нежелательно и даже опасно, ибо это, с одной стороны, способствовало бы развитию у крестьян чувства собственного достоинства, несовместимого с их рабским положением, а с другой – породило бы недовольство большинства помещиков-душевладельцев". Возможно, так и было: говоря нынешним языком, у получивших медали крестьян могла бы критично повыситься самооценка.
Согласно Указу Александра I от 22 декабря 1813 года медали следовало раздавать "строевым чинам в армиях и ополчениях всем без изъятия, действовавшим против неприятеля в продолжение 1812 года". Из слов "действовавшим против неприятеля" сделали уловку: будто речь идет об участии в боях. Из списков автоматически выбывали те, кто конвоировал пленных, обеспечивал коммуникации и выполнял еще множество дел, разгружавших кадровые войска.
В результате, например, из Тверского ополчения (оно, как мы помним, по ряду причин почти полностью вымерло от болезней) только бывший командир конно-казачьего полка Балтии после долгой переписки вытребовал 400 медалей для своих ратников и офицеров на том основании, что они действовали отдельно от ополчения и участвовали во многих боях. (Тяжба Балтина за медали кончилась лишь в ноябре 1818 года!).
Впрочем, без медали ополченцы могли остаться и без злого умысла батюшки-царя. Дружинники Рязанского ополчения, получившие боевое крещение под Дрезденом, а затем участвовавшие в блокаде Глогау, в осаде Магдебурга и Гамбурга, остались без этой награды исключительно по воле своего командира генерала Измайлова. В 1814 году он сам ходатайствовал о награждении своих ополченцев медалями (правда, только офицеров, о рядовых дружинниках речи не шло), но через три года по каким-то причинам передумал и на запрос губернатора об участии рязанских дружин в боевых действиях ответил, что "вообще все полки Рязанского ополчения в 1812 году в бывшее с неприятелем действие ни в каких местах никогда употребляемы не были". Этим своим заявлением Измайлов подтвердил свою славу самодура.
10
Впрочем народ ждал главной своей награды – воли. Это была проблема: с народом, который почуял свою силу и считал, что власть перед ним в какой-то мере в долгу, надо было что-то делать. Но что именно – никто не знал.
Ответ в общем-то очевиден – дать свободу, отменить крепостное право. Но император Александр не готов был признать "долговые обязательства" такого объема. Николай Тургенев писал: "Когда неприятель ушел, крепостные крестьяне полагали, что своим героическим сопротивлением французам, мужественным и безропотным перенесением для общего освобождения стольких опасностей и лишений они заслужили свободу. Убежденные в этом, они во многих местностях не хотели признавать власть господ".
Власти опасались такого исхода и на всякий случай еще с конца 1812 года у крестьян Московской, Калужской и Тульской губерний начали собирать оружие. По предложению Кутузова, его выкупали ("хотя многие из них получили оное безденежно, но как большая часть жителей, сколько мне известно, получила сии ружья от казаков значительной ценою, то несправедливо было бы отбирать от них оные силою власти. Но назначив за них соразмерную плату, можно будет получить от них те ружья под предлогом надобности вооружить ими милицию и другое войско", – писал Кутузов царю 22 ноября 1812 года).
За ружье платили пять рублей (цена коровы), но и по такой цене крестьяне не торопились разоружаться. Понадобились многократные воззвания, инспекторские поездки и разные уловки. В статье Сергея Хомченко "Сбор оружия у населения по окончании войны 1812 года" говорится, что массовый сбор оружия у крестьян был закончен к июлю 1814 года, и приводятся цифры: к этому времени выкуплено и изъято было около 57 тысяч ружей и больше 16 тысяч ружейных стволов, а кроме того – 1300 карабинов и 3200 пистолетов.
Вместо одного большого подарка в виде отмены крепостного права решено было сделать много мелких. Всенародным объявлением от 31 августа 1814 года (именно в нем сказано "А крестьяне, добрый наш народ, да получат мзду свою от Бога") были отменены рекрутские набор на 1814 и 1815 годы, всем крестьянам прощены недоимки и штрафы со всех видов платежей. Ранее, в мае 1813 года Александр I распорядился "чтобы о крестьянах, которые в бытность неприятеля в Смоленской губернии выходили из повиновения, оставить всякие розыски и дел о них не заводить".
Крестьяне не поняли, что это – все, расчет окончательный. Они решили, что воля объявлена, но помещики ее скрывают. Василий Семевский в исследовании "Волнения крестьян в 1812 г. и связанные с Отечественной войной" описывает, как в апреле 1815 года в Нижнем Новгороде был арестован Дмитриев, дворовый человек приехавшего из Петербурга офицера, рассказывавший крестьянам, что манифест о даровании всем крестьянам вольности уже читан был в Казанском соборе в Петербурге. За свои слова Дмитриев получил 30 ударов плетьми и отдан в военную службу с зачетом помещику за рекрута.
Некоторые дворяне и помещики все же совестились – как-то нехорошо было оставить народ ни с чем. В 1817 году родилась идея: в награду за верность, явленную в 1812 году, объявить свободными крестьянских детей обоего пола, рожденных после 1812 года. Однако и этот способ не предусматривал наделение крестьян землей при освобождении и в жизнь претворен не был. Тургенев пишет, что при послевоенных крестьянских волнениях власти не стали прибегать к силе и все улеглось само собой. Такой исход понятен: за крестьянами уже не было "помощи регулярного могущества", их выступления были обречены. Точно так же не удались попытки возобновить в Испании гверилью. Народ сделал свое дело и стал никому не нужен.
11
Вслед за Испанией и Россией народная война захлестнула в 1813 году Пруссию. Впрочем и народной, и партизанской ее можно называть с оговорками.
"Немецкая война против Наполеона не была партизанской войной. Едва ли можно назвать ее народной войной; последней ее делает, как точно говорит Эрнст Форстхоф, только "легенда с политической подоплекой", – писал Карл Шмитт в своей "Теории партизана".
Главное отличие Пруссии 1813 года от Испании и даже от России в том, что "третья сила", которая необходима партизану для эффективной борьбы (и которой так не хватало тому же Шиллю), в 1813 году появилась: 21 апреля прусский король подписал эдикт о ландштурме, предписывавший каждому гражданину государства всеми способами, при любом поводе и любым оружием сопротивляться врагу. Даже если бы французы просто пытались восстановить общественный порядок, то и этому надлежало противостоять – ведь и хаос ("разгул необузданного сброда") осложняет жизнь неприятелю. Впервые в истории такой документ был подписан монархом, впервые он был внесен в свод государственных законов. "Поражаешься, когда видишь имя легитимного короля под подобного рода призывом к партизанской войне. Эти десять страниц Прусского Свода законов 1813 года (с. 79–89) определенно принадлежат к самым необычным страницам всех изданных законов мира", – писал Карл Шмитт.
После разгрома 1806 года пруссаки думали только о мести. В 1808 году в Кенигсберге был создан Тугендбунд (Союз доблести), тайной целью которого было восстановление независимости Пруссии от Наполеона. Хотя в Тугендбунд входило всего около 700 человек, но люди эти (в числе их были Шарнхорст, Гнейзенау) так влияли на настроение прусской дворянской массы, что организацию заметил сам Наполеон: в 1809 году он потребовал от Фридриха Вильгельма III разогнать Союз доблести что и было сделано. Однако некоторые "фиги в кармане" пруссаки продолжали показывать: так в 1810–1811 гг. в Берлинском военном училище Клаузевиц читал лекции о малой войне. В результате теоретически Пруссия в 1813 году была готова к партизанской войне.
А вот практических мер не было никаких. По условиям Тильзита Пруссия в шесть раз сократила свою армию, и французы тщательно следили за тем, чтобы военное обучение в Пруссии ни под каким видом не велось. В такой обстановке немудрено, что пруссаки бросили Наполеона при первой же возможности, а вернее – еще до нее. В декабре 1812 года прусский генерал Иоганн Давид Людвиг Йорк, командовавший состоявшим в составе Великой Армии прусским корпусом, заключил с русскими Таурогенскую конвенцию, согласно которой корпус отказывался от военных действий до тех пор, пока прусский король не решит, продолжает ли он воевать на стороне Наполеона. 3 января 1813 года Йорк запросил об этом короля письмом, в котором были слова-подсказки: может ли он, Йорк, сражаться "против настоящего врага"? В 1806 году Йорк – единственный из прусских генералов – разбил французов (в бою при Альтцауне). Обороняя вместе с Блюхером Любек, он попал в плен. Для Йорка, как и для сотен тысяч пруссаков, слова "настоящий враг" имели только один смысл – Наполеон.
Своей конвенцией Йорк поставил короля в непростое положение – в Берлине стоял французский гарнизон, который в той ситуации мог короля и арестовать. Король показал, что и он кое-что понимает в искусстве маневра: французам он объявил, что Йорк предстанет перед судом, отправил в Париж генерала Гатцфельда с извинениями, и – начал тайные переговоры с Россией и Австрией, кончившиеся в феврале 1813 года подписанием русско-прусского военного договора против Франции. 17 марта Пруссия объявила Франции войну, корпус Йорка в тот же день вступил в Берлин, и генерал был признан невиновным.
С началом марта Пруссия объявила мобилизацию и к 4 марта имела 120 тысяч солдат. Однако Фридрих Вильгельм III, видимо, понимал, что этого может и не хватить, требовалась не армия, а "вооруженная нация". И эдикт о ландштурме ее создал.
Опорой и основой ландштурма, как и в России, были армейские партии, засылаемые неприятелю в тыл. Причем, действовать они начали еще до эдикта: 13 апреля прусский майор Гельвиг со своим эскадроном напал у местечка Лахтензальц на отряд баварцев в 1.700 человек. Баварцы явно не горели желанием биться насмерть: они бежали, бросив пять пушек.
Одним из самых известных прусских партизан был 31-летний Адольф фон Люцов, из числа уцелевших офицеров Шилля. В 1813 году он возглавил созданный по предложению Шарнхорста отряд волонтеров, вернее, его кавалерийскую часть. В числе бойцов Люцова был 22-летний поэт Теодор Кернер. В молодости – хотя куда уж моложе? – Кернер сочинял романтические поэмы (о своем любимом курорте Карловы Вары Кернер написал 23 поэмы) и баллады, одну из которых для оценки преподнес в 1810 году Гете.
В июне, узнав о заключении Плейсвицкого перемирия, Адольф фон Люцов с отрядом решил вернуться к своим. Однако пишут, что он шел к определенным на время перемирия демаркационным линиям слишком медленно, и неприятель счел себя вправе атаковать. У деревни Китцен отряд Люцова был окружен вдесятеро превосходившим неприятелем и разбит. Раненый Люцов спасся с несколькими бойцами, среди которых был и Кернер, также получивший ранение. Кернер лечился все в тех же Карловых Варах. Душа поэта просилась на войну, и уже в первых числах августа он выехал в отряд. 26 августа в стычке возле городка Гидебуш Кернер был убит. Люцов же после выздоровления вновь сформировал отряд, но теперь он был присоединен к армии.