9
Страшное известие он узнал 31 июля. Распоряжение британского правительства гласило, что в качестве его будущей резиденции избран остров Святой Елены: "там здоровый климат, а его местоположение позволит относиться к Вам с большим снисхождением, чем это могло бы быть в другом месте".
Если Наполеон вспоминал эти слова на Святой Елене, где его охранял полк солдат на суше и два корабля на море, он должен был понять, что в Европе его бы просто посадили на цепь.
Наполеон протестовал: "Я не военный преступник!". Он заявил, что если бы знал свою судьбу, то еще подумал бы, прибегать ли ему к "гостеприимству" Англии. Все эти слова на англичан никакого впечатления не произвели. Маршан пишет, что в тот же вечер от Наполеона лорду Кейту было передано письмо со словами: "Я хочу свободно жить в Англии под защитой и наблюдением закона, выполняя все обязательства и принимая все меры, которые могут оказаться уместными". Маршан опасался, что Наполеон решит отравиться, благо "он носил на себе то, что позволило бы ему отрешиться от врагов". К пущему ужасу верного слуги, Наполеон в тот вечер приказал читать ему из "Жизни знаменитых людей" отрывок про Катона-младшего (он много лет боролся против Цезаря, а потеряв всех своих сторонников, покончил с собой).
Однако через полчаса император "встал с постели с таким спокойным и невозмутимым видом, что все мои страхи тут же исчезли", – пишет Маршан, продолжая: "В нем утвердилась непреклонная решимость жить и демонстрировать цивилизованной Европе, на что способна великая душа, оказавшись в несчастье".
Впрочем возможно, что у императора просто появился новый план. Андре Кастелло сообщает, что император пробовал связаться с английским юристом сэром Самуэлем Ромилли, чтобы привести в действие "Habeas Corpus act", согласно которому задержанный, чья вина соответствующим образом не доказана, освобождается из-под стражи. Сэр Самуэль Ромилли получил просьбу императора и даже попробовал кое-что для него сделать. Некоторый шанс задержаться в Европе появлялся, если бы император Наполеон был бы вызван повесткой в суд. Ромилли выбрал дело адмирала Кокрейна, который в 1806 году отказался атаковать французскую эскадру возле Малых Антильских островов и пошел за это под суд. Кокрейн, узнав о хитроумном маневре, загорелся идеей и согласился вызвать Наполеона на свой процесс. Он должен был начаться 10 ноября 1815 года – до этих пор и до окончания судебного рассмотрения Наполеон должен был оставаться в Англии. А там – как знать?..
Но надо же было еще вручить ему повестку! Это можно было сделать через лорда Кейта, но тот просто сбежал. "Беллерофонт", едва началась история с повесткой, вышел в открытое море. Повестка так и не была вручена: видимо, сама судьба не позволила великому окончательно превратиться в смешное…
6 августа, поняв, что и это сражение проиграно, Наполеон написал письмо, главными словами которого были: "я по своему свободному волеизъявлению поднялся на борт "Беллерофонта" и не являюсь никаким пленником; я являюсь гостем Англии". При этом Наполеон даже не знал, к кому адресоваться – французский народ далеко, принц-регент и монархи-победители его письмами пренебрегают. В результате Наполеон обращается "к Небу и людям…".
От всего этого у императора сдали нервы. Андре Кастелло приводит слова одного из моряков "Беллерофонта", увидевшего Наполеона 7 августа, при переходе на "Нортумберленд": "Он был неряшливо одет, небрит, лицо бледное, изможденное, походка нетвердая. Тяжелые веки, на лице неизбывная глубокая грусть… Простого смертного такая картина трогала до слез. Наша палуба казалась нам местом его казни. Не хватало лишь палача, топора и плахи".
Свою саблю Наполеон так и не отдал. Не сдали свои шпаги также Бертран, Гурго, де Монтолон и Лас-Каз.
Наполеон переправился на "Нортумберленд" в шлюпке. Когда он поднимался на борт, Бертран прокричал: "Император!", но барабаны промолчали. Они начали бить, лишь когда на палубу вступил лорд Кейт. Наполеон грустно сказал адмиралу Кокберну, назначенному главнокомандующим военно-морской базой на мысе Доброй Надежды: "Месье, готов исполнять ваши приказы". Однако уже к вечеру Наполеон пришел в себя и за ужином распоряжался, будто был за столом главным человеком. Когда после еды англичане приготовились поболтать, передавая друг другу флягу с портвейном, Наполеон вышел из-за стола.
10
Хотя на "Нортумберленде" англичане старательно подчеркивали, что императора Наполеона здесь нет, а есть только генерал Бонапарт, но за столом Наполеону отводилось почетное место, а из уважения к его привычкам адмирал Кокберн "распорядился, чтобы обслуживание было ускорено".
Маршан отмечает: "В течение всего плавания адмирал вел себя по отношению к императору очень любезно", списывая последовавшую затем перемену на необходимость "выполнять инструкции британского министра".
На Святую Елену "Нортумберленд" прибыл после 62 дней плавания 15 октября 1815 года. "Ничто не может вызвать большего чувства запущенности и отвращения, чем внешний вид этого острова", – писал Барри О'Мира.
Наполеон и его свита "ожидали, что его пригласят остановиться в Континентальном доме, загородной резиденции губернатора, (…) поскольку прежде всех знатных пассажиров, посещавших остров, неизбежно приглашали гостить в этой резиденции". Приглашения, однако, не последовало – англичане уже давали понять, каково положение вещей, и это было еще до прибытия на остров Гудсона Лоу.
Даже в самом начале, поселившись в принадлежавшем семье Балькомб коттедже Брайерс на время строительства дома в Лонгвуде, Наполеон должен был чувствовать себя как в тюрьме, разве что в очень просторной камере. Жителям острова было запрещено разговаривать с ним и его свитой. По острову ходили патрули, а по морю кружили два брига. Рыбаков обязали возвращаться с моря к девяти вечера. Заметившему подозрительное судно была обещана награда. Все письма пленников досматривались. Конные прогулки были разрешены, но их предписывалось совершать только в сопровождении английского офицера.
Наполеон пришел в ярость. Он продиктовал записку с обычными тезисами о том, что не является военнопленным. Но в ней он называл себя императором, и Бертран даже не стал передавать ее адмиралу Кокберну, о чем в конце концов стало известно Наполеону. Разгорелся скандал. Письмо было отправлено Кокберну, но у него уже и следа не осталось от доброго отношения к Наполеону: "Вы заставляете меня официально вам заявить, что мне ничего не известно о том, что на острове находится император, и что никакой человек столь высокого ранга не был доставлен вместе со мной сюда на "Нортумберленде", – ответил Кокберн.
10 декабря Наполеон переехал в Лонгвуд, где ему предстояло жить четыре года и пять месяцев – до самой смерти.
11
Лонгвуд – особое место на Святой Елене. Андре Кастелло, посетивший остров и даже проведший в Лонгвуде ночь, писал, что плато обдувается всеми ветрами, а перепады температур между Джеймстауном и Лонгвудом могут составлять 14 градусов.
"Здесь почти каждый день дожди, – пишет Андре Кастелло. – Палящее солнце превращает дождь в теплый туман. Ходить тяжело, пот катится ручьем. Сильный ветер, то ужасно холодный, то жарко жгучий, не рассеивает туман; он лишь уплотняет насыщенный влагой воздух". Англичане при этом расписывали французам Лонгвуд в лучшем виде: Гурго писал одной своей знакомой о строящемся доме императора: "говорят, он расположен в сказочном месте".
Маршан пишет, что в Лонгвуде вокруг резиденции Наполеона в те времена не росли деревья. От солнца император мог спрятаться только под шатром.
Наполеон надеялся, что с переездом в Лонгвуд цепь станет длиннее. Но Лас-Каз еще в коттедже Брайерс предложил ему не обольщаться: "Здесь мы с вами в парке, а там будем в клетке". Так и вышло. Маршан пишет, что территория, по которой император мог совершать прогулки, была около шести километров. Однако в пеших прогулках император пользы не видел, а для верховой езды это было слишком мало. Барри О'Мира в "Голосе с острова Святой Елены" пишет, что уже в шестистах шагах от дома стоял охранник, а вдоль границ территории Лонгвуда были расставлены часовые и пикеты. (Винсент Кронин в книге "Наполеон" пишет, что днем часовых было 125, а ночью 72). К девяти вечера все они стягивались к дому на расстояние, позволявшее им переговариваться: "они окружали дом таким образом, чтобы видеть любого человека, который мог войти или выйти из него. (…) После девяти вечера Наполеон не мог свободно покинуть дом, если его не сопровождал старший офицер", – пишет Лас-Каз.
В доме к тому же было полно крыс: О'Мира пишет, что иногда ночью они бегали по нему. Собаки и кошки, поселенные в Лонгвуде для борьбы с крысами, скоро вымотались и "стали проявлять равнодушие к схваткам с крысами".
На острове охранялись все места, пригодные для высадки с судов или шлюпок. Часовые стояли даже на горных тропинках. "Никаким иностранным судам не разрешалось бросать якорь, если только оно не терпело бедствия", – писал О'Мира. И это было еще при Кокберне (через какое-то время даже эти условия казались идиллией, и Наполеону придется требовать от Гудсона Лоу, "чтобы статус французов стал таким же, как во времена сэра Джорджа Кокберна или примерно таким же").
В январе 1816 года англичане, испытывая стойкость его спутников, предложили им покинуть остров. Те же, кто решил остаться, должны были написать заявление. В тот раз никто не уехал.
14 апреля 1816 года на остров прибыл новый губернатор Гудсон Лоу. Наполеон рассчитывал, что найдет с ним общий язык как военный с военным. Лоу к тому же бывал на Корсике и даже будто бы останавливался в доме Бонапартов. 15 апреля Гудсон Лоу приехал в Лонгвуд и потребовал у Монтолона встречи с "генералом Бонапартом". Нет нужды говорить, что в этот день Лоу не пустили к Наполеону. Только 16 апреля в четыре часа дня он принял нового губернатора. Первая встреча, если судить по изложению Андре Кастелло, должна была приободрить императора: Лоу, казалось, оказывал ему должное уважение и покупался на комплименты.
Свите императора вновь было предложено "подтвердить свое добровольное согласие на все ограничения, наложенные лично на Наполеона Бонапарта". Наполеон в ответ сочинил свою декларацию ("Мы, нижеподписавшиеся, выражая желание продолжать услужение императору Наполеону, даем свое согласие на пребывание на Святой Елене, каким бы ужасным оно ни было, и, оставаясь на острове, принимаем те ограничения, пусть они несправедливы, которые навязаны Его Величеству и тем, кто ему служит") и предложил подписать ее своим офицерам и слугам. Однако Гудсон Лоу возражал против слов "император", "Его Величество" и "Наполеон". Французы пошли на компромисс, написав везде "Наполеон Бонапарт".
Затем Гудсон Лоу передал в Лонгвуд конвенцию "О необходимых мерах, делающих невозможным любой демарш Наполеона Бонапарта, направленный на подрыв мира в Европе", в которой императора объявляли пленником Англии, Австрии, Пруссии и России. Наполеон мог бы утешиться тем, что таких пленников до него в истории не было. Однако Наполеон вскипел: те люди, которые еще не так давно пресмыкались перед ним, теперь считают его своим пленником!
Поначалу Лоу пытался сделать кое-что для облегчения жизни императора: например, предлагал сделать к Лонгвуду пристройку, чтобы император чувствовал себя хоть чуть-чуть вольнее. Но император из всего делал сцену. Может, этим он хоть немного развлекал себя, разгонял кровь? Или же показывал, что не смирился со своим положением? Он также мог надеяться, что слухи о "бесчеловечном отношении" к нему англичан дойдут до Европы и быть может там кто-нибудь поднимет в его защиту голос. (И голоса были: в парламенте лорд Холланд протестовал против законопроекта о содержании Наполеона под стражей: "отправка в отдаленную ссылку и содержание под стражей иностранного и плененного главы государства, который, полагаясь на британское благородство, сам сдался нам, (…) является недостойным великодушия великой державы. (…) Соглашения, в силу которых мы должны содержать его под стражей по воле монархов, которым он никогда сам не сдавался, представляются мне несовместимыми с принципами справедливости и совершенно не вызваны целесообразностью или необходимостью". К этому протесту присоединился и герцог Сассекский – тот, который не позволил отдать Наполеона французам. Но это не помешало принятию законопроекта).
При всей снисходительности Лоу существенно урезал границы предоставленной Наполеону для прогулок территории. Если прежде английский офицер приходил в Лонгвуд убедиться, на месте ли генерал Бонапарт, один раз, то теперь он делал это дважды. Местным жителям запрещалось всякое общение с французами, в первую очередь – с Наполеоном.
Поводы для "войнушек" становились все мельче. В конце июля много времени отняла история с книгой Хобхауза "Последнее правление императора Наполеона" – Лоу задержал ее из-за дарственной надписи "Императору Наполеону". Наполеон долго – до начала августа – не мог говорить ни о чем, кроме этой книги, так раздражил его поступок Лоу.
18 августа 1816 года Наполеон наговорил Гудсону Лоу столько, что генерал вскипел и заявил императору: "Вы бесчестный человек!". Наполеон сказал свите: "Больше не буду принимать этого человека!". И в самом деле, они больше не встречались. Андре Кастелло пишет, что когда Лоу приходил в Лонгвуд, император смотрел на него через дырки в стене. Лоу же в следующий раз увидел Наполеона только мертвым 5 марта 1821 года.
12
Первая запись о болях в левом боку императора сделана Барри О'Мира 25 июля 1816 года. 11 августа у Наполеона сильно разболелась голова. Он попробовал вылечить себя, поехав кататься верхом, хотя и говорил, что для получения хоть какой-то пользы ему нужно три-четыре часа быстрой скачки.
19 августа, узнав, что О'Мира прописал генералу Гурго какие-то капли, Наполеон сказал: "Лекарства – это для стариков". Но уже к 30 октября простуды и головная боль так допекли его, что он стал принимать лекарства.
В сентябре англичане резко сократили содержание французов. Умышленно или по наитию они втянули Наполеона в самую смешную и унизительную из войн: за гроши, в войну нищеты. Трудно быть императором, если на всех есть только тысяча фунтов в месяц. В ответ французы устроили первую демонстрацию: 19 сентября часть серебряной посуды Наполеона была разбита на куски молотками (Винсент Кронин пишет, что набралось 27 килограммов) и продана в Джеймстауне тамошнему ювелиру.
В октябре 1816 года Лоу выдвинул ультиматум, согласно которому остров должны были покинуть четверо из сопровождавших Наполеона людей. Император уступил капитана Пионтковского (тем более, что никто их французов не мог понять, откуда он взялся и как примкнул к группе ссыльных?!), а также троих слуг. Через одного из них, корсиканца Сантини (он приносил много пользы, но его вспыльчивость становилась опасной – одно время Сантини на полном серьезе собирался застрелить Гудсона Лоу) Наполеон отправил семье письма. В ноябре с острова выпроводили Лас-Каза с женой. Жизнь на острове становилась все тяжелее. Наполеон был так ограничен в своем передвижении и в своих контактах, что, пишет Маршан, "только через доктора О'Мира мог узнавать о том, что происходит на острове".
При этом мгновения радости были для него очень редки. 18 июня 1816 года прибыли представители держав-победительниц. Австрию представлял барон Штюрмер, который привез с собой молодого ботаника Велле, имевшего для Маршана письмо матери. В письме была прядь волос Римского короля. Наполеона этот подарок осчастливил, наверное, больше, чем когда-то радовал его Аустерлиц. Он хотел встретиться с Велле, чтобы расспросить его о Марии-Луизе и о Римском короле, однако Лоу не дал разрешения на этот визит. Пораженный этим Наполеон сказал: "Даже в самых варварских странах приговоренному к смертной казни не запрещается получить утешение от разговора с человеком, который недавно виделся с его женой и сыном…".
Через год, в июне 1817 года, Наполеон получил бюст Римского короля. Этому, правда, предшествовал скандал. Сначала по острову поползли слухи о том, что один из моряков корабля "Бэеринг" привез скульптурный портрет императорского сына, и что один из английских начальников порекомендовал выбросить скульптуру за борт. Лоу однако не решился на это. Приехав в Лонгвуд, он, встретившись с Бертраном, сказал, что бюст вылеплен плохо да за него еще надо доплатить 100 гиней – видимо, надеясь, что французы сами откажутся от подарка. Однако Наполеон был согласен на любой знак внимания, как бы он ни выглядел и сколько бы за него ни просили. 11 июня бюст Римского короля был доставлен императору. "Наполеон буквально воскрес благодаря нежной отцовской любви…", – писал О'Мира.
13
Наполеон пытался занять себя. Он начинал изучать английский язык. Он стал подолгу задерживаться за столом, предаваясь беседам или читая своим приближенным греческих авторов и комментируя их.
Он постоянно диктовал мемуары. На любой вопрос о прошлой жизни он отвечал целыми лекциями – так он возвращался в то время, когда был счастлив.
Новых лиц почти не было. Если на Эльбе в распоряжении Наполеона был весь остров, то на Святой Елене – только небольшой клочок земли, огороженный забором. Император ходил за ним словно зверь. И его, как зверя, показывали детворе. Уильям Теккерей писал: "Меня привезли ребенком из Индии, по дороге наш корабль останавливался у одного острова, и мой черный слуга повел меня гулять по каменным грядам и откосам, а под конец мы вышли к ограде сада, за которой прохаживался человек. "Вот он! – сказал мой чернокожий ментор. – Это Бонапарт. Он каждый день поедает трех овец и всех детишек, которые попадут к нему в лапы!" В британских доминионах было немало людей, относившихся к корсиканскому чудовищу с таким же ужасом, как этот слуга из Калькутты".
Приезжим Лоу выдавал пропуск в Лонгвуд на один день, и если император был болен или не в духе, то шанс гостя увидеться с ним сводился к нулю. Между тем гости нужны были Наполеону едва ли не больше, чем он – им: через приезжих он напоминал миру, что еще жив, через них транслировал миру свои мысли.
Прежде Наполеон был главным делателем новостей в мире. Легко ли ему было свыкнуться с потерей этого статуса? В сентябре 1817 года в Джеймстауне какой-то англичанин продал свою жену и все, в том числе Наполеон, судачили об этом несколько дней. 21 сентября в Лонгвуде почувствовали землетрясение – сила толчков была такова, что картины падали со стен. Эта тема занимала всех некоторое время. Быт все больше напоминал деревенский. Возможно, чтобы не погрязнуть в этом до конца, Наполеон в октябре 1817 году устроил очередную акцию отстаивания своего титула. Поводом стали бюллетени о здоровье узника, которые писал О'Мира для губернатора Лоу и которые потом публиковались в Европе. Бертран предложил доктору и в них писать "император Наполеон". О'Мира ответил, что заранее знает, что это неприемлемо. Потом эти бюллетени захотел увидеть Наполеон и, увидев слово "генерал", заявил, что не желает, чтобы такие бюллетени направлялись в Европу. Схватка началась.