Потом началось наше документальное оформление, каждому требовалось выписать красноармейские книжки. Писать было некому, поэтому выбрали из нас несколько человек, кто окончил семь классов (попал туда и я), и вот эти писари всю ночь выписывали новобранцам документы. Оказалось, что все мы зачислены в 1-ю стрелковую роту 1-го стрелкового батальона 47-го стрелкового полка, а попросту - в первую штрафную роту. Моя красноармейская книжка, выписанная мной собственноручно, хранится у меня по сей день.
На все это ушла одна ночь. А утром 19-го мы уже были солдатами-штрафниками. Нам выдали оружие: винтовки и патроны. Сказали, что еще будет оружие. Мы покинули запасной полк, и в спешном порядке длинными переходами нас повели на передовую. Шли долго, пока не пришли к месту, где вдоль дороги были сложены ящики с немецкими фаустпатронами (ручные реактивные гранатометы). Сделали привал.
Этот день был для нас учебным. Прежде всего нам выдали по два "фауста". Потом построили и рассказали, как ими пользоваться на практике. Обучение заключалось в том, что командир взвода произвел один выстрел из "фауста". На этом наше обучение закончилось. Никто из нас так и не испробовал это оружие, хотя ящиков с ними вдоль дороги были штабеля.
Нас очень торопили. Остался последний переход. Вот и последний привал в боевом порядке артдивизиона. Орудия вели непрерывный огонь, а "Студебеккеры" с боеприпасами стояли рядом, в лесочке. Тут мы и сделали последний привал. Все были так измотаны, что многие падали от усталости и сразу же засыпали. Я сел на подножку кабины грузовика, чтобы перекусить сухим пайком. И тут же почувствовал сильнейший удар, меня всего обсыпало землей. Инстинктивно я бросился на землю, так и не понимая, что же произошло. Все солдаты тотчас рассыпались в разные стороны. Оказалось, что крупнокалиберный снаряд немцев угодил прямо под передние колеса "Студебеккера", на котором я устроился похарчевничать. Но не взорвался! А машина была доверху загружена снарядами. Хранил меня Господь!
Нас опять спешно построили и - марш вперед! Когда мы проходили мимо других подразделений, то обратили внимание на то, что солдаты как-то по-особому смотрят на нас, не шутят, как это бывает обычно, не спрашивают о земляках, а сразу замолкают и молча смотрят на нас. Оказывается, они уже знали о нас самое главное на фронте: для них мы были уже обреченными на смерть.
Передовая была уже совсем рядом. Почему-то было довольно тихо. Слышались только отдельные разрывы гаубичных снарядов да изредка - пулеметные очереди. Там мы прибыли к месту своего назначения. Было это 26 марта 1945 года, до Победы оставалось 45 дней!
Местность по фронту была открытая. Лесок остался далеко позади. Кучкой стояли какие-то строения вроде сараев. За ними нам и приказали укрыться.
Для нас наступил первый день фронтовой жизни.
Скоро к нам пришел с последним напутствием замполит полка майор Денисов. Эту фамилию я запомнил на всю жизнь. Он обратился к нам с такими словами:
- Вы все предатели Родины и смыть этот позор можете только собственной кровью. По этой причине вы и зачислены в штрафную роту, а у штрафников, как известно, только два пути - ранение или смерть. Но Родина милосердна к вам, и тот, кто выживет в бою, после возвращения в полк будет представлен к награде.
Конечно, такое напутствие не могло поднять наш боевой дух. Майор поставил перед нами задачу: захватить железную дорогу с мостом через овраг. Эта дорога подходила к городу Данцигу. А для этого мы обязаны были подавить огневые точки немецких снайперов, которые не давали нашим войскам возможности подойти к железной дороге. Для этого нам и были вручены немецкие фаустпатроны.
Ушел замполит не прощаясь. С нами остался наш командир взвода, младший лейтенант, единственный офицер в роте.
От нашего укрытия начиналась проезжая дорога в направлении нашего наступления. Далее эта дорога поворачивала к мосту, так что уклоняться от этой дороги нам строго запрещалось. Но сначала нужно было преодолеть открытый участок, чтобы приблизиться к немцам на дальность выстрела "фауста" - 160 метров. Далее каждый должен был действовать по обстановке. Наш командир оставался в укрытии, пока последний солдат не покинул его, - он сам выполнял функции заградотряда. Каждого он выталкивал вперед с матюгами и напутствием: "Вперед, бегом!"
И все бежали. И падали, уже не поднимаясь, чтобы продолжить наступление. А немецкие снайперы методично отстреливали наших солдат, как на стрельбище.
Есть у стрелков такое упражнение - "стрельба по бегущему кабану". Роль кабанов в этом бою выполняли мы.
В нашем взводе были два солдата: отец и сын. Они всегда были друг с другом, никогда не разлучались. Сын этот был моим ровесником, тоже 17-летним. И вот на глазах у сына в первые же минуты нашей боевой операции был убит отец. На этом поле и так уже лежало много убитых, а тут еще и наши новобранцы падают один за другим.
Дошла очередь до меня. Оробел я, а взводный орет матом, хватает меня за шиворот и выталкивает из укрытия.
И я рванулся вперед. Очень хорошо помню, как почувствовал в какой-то момент, что в меня должна ударить пуля. В ушах стоял нарастающий свист, в последний момент я резко остановился, дернулся назад, и пуля шлепнулась в стену сарая чуток впереди меня. Полетела штукатурка. Не осознавая, что я делаю, опять рванулся вперед. И опять в ушах возник все тот же страшный свист со все нарастающей силой. Я не могу сказать, что и в этот раз поступок мой был инстинктивным. Продолжая мчаться вперед, я резко рванулся влево, увидел убитого солдата. Одним прыжком бросился к нему и всем телом прижался к трупу. Тут же почувствовал удар в спину этого солдата, его качнуло на меня. Через несколько секунд удар повторился. Снайпер дважды влепил пулю в моего спасителя. Я лежал лицом вниз, прижимаясь к телу, лицом к лицу. Это был уже пожилой солдат, похожий на калмыка, глаза у него были прикрыты, в ноздрях виднелись две маленьких капельки крови.
Но надо бежать дальше. Вскочил и побежал. Бегу, а в голове только одно: успеть бы добежать! Успеть бы добежать!! Только бы успеть!!!
Если бы у нас были саперные лопаты! Сколько бы жизней мог спасти этот простой инструмент! Но их не было… Видимо, командование посчитало, что задержки, попытки укрыться помешают проведению операции, поскольку день уже клонился к вечеру, а закончить все планировалось до темноты. И мы бежали, бежали один за другим.
Нам даже запрещено было развертываться цепью. Уцелевшие солдаты собирались у основания железнодорожной насыпи. Подошел к нам и наш взводный. И сказал, что недалеко за насыпью - немцы.
А они начали обстреливать нас из минометов. Я зачем-то полез наверх по насыпи. Но взводный, страшно матерясь, схватил меня за ногу и стащил вниз. В этот момент рядом ударила мина. Взрывом меня отбросило в сторону, я почувствовал очень сильную боль в правой ноге. Услышал крик взводного. Пополз к нему. Он кричит, что ранен в голову. Я пощупал его голову и тут же отдернул руку: у него в затылке торчал большой горячий осколок.
Уже начинало темнеть. Немного отлежавшись, взводный попросил меня помочь ему подняться, так как он услышал голоса санитаров, которые громко кричали, выискивая раненых. Я помог ему, и он позвал санитаров. Появление санитаров на этом участке было настолько неожиданным, что взводный сам удивился этому. Мало того, что они появились, так еще с таким замечательным средством, как собачья упряжка с волокушей. Он-то знал, что ничего подобного для нас, штрафников, не предусматривалось. В нашем взводе была группа молдаван, которые совершенно не понимали по-русски. Эти несчастные, ничего не понимая, действовали, только глядя на других, подражая им. И вот когда санитары укладывали взводного на волокушу и меня забирали с собой, эти молдаване решили, что надо уходить и им. Они стали отходить. Взводный, собрав силы, закричал на понятном для всех языке и, схватив автомат, дал очередь над их головами. Они поняли и поползли обратно. Кучка оставшихся солдат со страхом смотрела, как увозят их единственного командира, единственную надежду на спасение. А немцы были совсем рядом.
Так я попал в санбат, а потом в госпиталь. Закончился день 26 марта, седьмой день после моей мобилизации в армию.
Потом я месяц был в госпитале. Догнал свою часть уже на берегу Балтийского моря. Полк вел бой по захвату полуострова Вустров. В последние дни апреля я догнал свой 47-й стрелковый полк.
Со мной решили разобраться, что за солдат к ним прибыл. Для этого направили к штабным писарям. К моему удивлению, они мне сказали, что я не их солдат. Я начал спорить. И предъявил красноармейскую книжку. Они пошли рыться в архивах и потом мне сказали, что я, рядовой 1-й роты, 26 марта 1945 года погиб в боях с фашистскими захватчиками и захоронен в братской могиле на подступах к Данцигу у ж/д моста. Там, в братской могиле, лежит вся 1-я штрафная рота, кроме меня и того лейтенанта.
Для чего же был тот "бой"?
Об этом рассказал мне уже летом 1945 года старый солдат, сержант Дубина, с которым я познакомился в полку и подружился. Он - кавалер трех степеней ордена Славы. На фото мы с ним вместе.
Вот его рассказ.
"На этом участке фронта у злополучного моста под Данцигом, где в дюнах засели немецкие снайперы, у наших были очень большие потери. И командование решило временно отвести с этого участка войска, а вместо них ввести подразделения штрафников, вооружив их фаустпатронами для полной гарантии того, что немецкие снайперы не покинут позиции, пока не закончат "работу". Немцы очень хорошо знали боевые качества своих "фаустов" и умело их использовали. Особенно они допекали наших в боях под Данцигом. На всех прифронтовых дорогах они расставили штабеля ящиков с ними, чтобы каждый немецкий солдат при нужде мог ими воспользоваться. Все немцы были обучены стрельбе из них. При наступлении эти "фаусты" достались нам в громадном количестве. Командование вспомнило о них, когда возник вопрос ликвидации снайперов. Тут родилась идея с целью сохранения живой силы, которой доверяло командование, пустить на этом участке штрафников, не тратя времени на их обучение, поручив им роль живых мишеней. Командование знало, что немецкие снайперы со свойственным им педантизмом будут добросовестно "работать", пока не закончатся "мишени".
Расчет командиров оказался правильным: снайперы были задержаны на этом участке. Боевая операция была проведена на флангах, и вполне успешно. А судьба штрафников никого не волновала. И даже похоронок никому из родных не отправили".
Волков Анатолий Иванович
Интервью Артема Драбкина
В 1942 году меня назначили командиром звена учебной эскадрильи на У-2. Однажды поручили перегнать два самолета в Иркутск на ремонт. Я летел с техником, а второй самолет пилотировал инструктор, который должен был вот-вот уйти на фронт. Из Боготола долетели до Красноярска, заправились. Потом в Канске сели на военный аэродром. Техника оставили наблюдать за самолетом, а сами пошли в город к знакомым, договорившись через час встретиться. Возвращаемся на аэродром, а он немножко подвыпивший. Я говорю: "Коля, ты в состоянии лететь?" Он хохотнул: "Да ерунда". Пришли на аэродром. Техник мне говорит: "На твоем самолете на 15 литров бензина больше, чем у него". - "Ничего, мы долетим до Тайшета. 10–15 литров бензина еще останется". Коля говорит: "Нет, надо выровнять". А как выровнять? Не вычерпывать же. Меня провожала моя будущая жена, а тогда 17-летняя девушка. Мы с ней сели в самолет. Сделал круг и сел. Вместо нее сел техник. Спрашиваю: "Полетим? А то, может, заночуем здесь?" - "Да что!" Взлетели, набрали высоту. Вижу, он летит слева ниже. Потом чувствую, техник меня по плечу бьет и вниз показывает, а Коля крутит пилотаж над городом. Я развернулся и вижу, как он задел шасси крышу одного дома и уткнулся в следующий. Потом выяснилось, что он даже поясными ремнями не был пристегнут. Вот какая небрежность! Его из кабины при ударе выкинуло и головой о фундамент дома. И все. Я сел на аэродром, дал телеграмму. Меня отстранили от полетов, отдали под суд. Суд дал мне два года условно…
А тут приказ № 227… Я еще не числился военным. Меня направляют в военкомат. А из военкомата с приговором и предписанием на поезде я поехал в Омск в запасную бригаду. Какую же чушь сейчас порют про штрафные роты… Уму непостижимо!.. Короче говоря, в Омске формировалась наша 152-я армейская штрафная рота. Там нас тренировали и окопы копать, с автоматом, по-пластунски, вперед в атаку "За Родину!", "За Сталина!". Винтовки были, но стреляли мало. Кто был в этой роте? Были два курсанта авиационного училища, ушедшие в самоволку. Старшина какой-то роты, утащивший домой кормить детей две буханки хлеба. Медсестра из санбата, которая лекарство домой утащила. Да, женщины были. Они были медсестрами. С одной я дружил. И очень много было ребят, которые освобождались из тюрем. Бандитов не было - воры, хулиганы. Они кучковались вместе. В роте было шесть взводов примерно по 50–60 человек. Всего нас было 320 человек. Командиры - командир роты, его заместитель, два замполита, пропагандист, командиры взводов - все не штрафники. Я держался ближе с командиром взвода, с более старшими. Один из уголовников на меня набросился с какой-то железкой: "Ты там не сексотишь?" - "Брось чушь городить. Ну-ка убери ее, а то врежу". Они поняли, что я не поддаюсь, и больше не беспокоили.
По прибытии на фронт мы были вооружены автоматами. Были у нас ротные минометы, ДП.
Мы прибыли эшелоном на Брянский фронт в конце мая 1943 года. Выгрузились в районе Белева. Ночью нас маршем перебросили в расположение какой-то дивизии, державшей оборону между Белевом и Болховом. В лесу, где размещались штабы, мы провели день и еще одну ночь. От него в сторону немцев простиралось широкое поле и примерно в шестистах метрах протекала речушка, приток Оки, по пологому берегу которой были отрыты наши окопы. Немецкий берег речушки был обрывистый. За речушкой на пригорке была деревня, занятая немцами. Нам в полдень дают задание выйти к речке, взять эту деревню. Зачем? Днем?! Можно же было ночью вывести роту под берег, а с рассветом пойти в атаку. Нас 300 человек - мы бы их смели. Мы отошли метров на 400, когда немцы открыли минометный огонь, отсекая нас от леса, а потом взяли роту в вилку и начали ее косить. Из-под огня надо уходить, а народ не стреляный, растерялся - упал и лежит. Командир пока их поднимет, бегая по цепи, его уже убьют. Моя знакомая, медсестра из Москвы, начала бегать, помощь оказывать. Она абсолютно не обращала внимания на разрывы мин. Пока наблюдал, видел, что она все время бегала от одного к другому. Уже потом я ее не видел. Наверное, была или ранена, или убита. Мы с командиром взвода ротных минометов скатились в маленький овражек. Своих подтянули и бегом вперед. Добежали до реки и под обрывистый берег спрятались. Постепенно там скопились все, кто уцелел, - человек шестьдесят. Ждем дальнейших указаний. Одного посыльного послали - не вернулся, второго - не вернулся. Рассредоточились, подкопались под обрыв. Мы вдвоем с командиром стоим у обрыва. Прилетает наша мина и бьет в ста метрах, в стороне, прямо по речке. Видно, решили, что тут немцы накапливаются. Летит вторая мина и разрывается за лейтенантом. Сноп осколков пошел прямо на него и в сторону. Взрывной волной меня сбросило в воду. По лицу кровь течет - осколочек рассек ухо и кожу на голове… Я выбрался на нашу сторону. По мне немцы стали стрелять. Я метнулся обратно под защиту берега. От моего лейтенанта остался один сапог с ногой и пилотка. А я как раз свою потерял. Надел его пилотку. Все! Командира нет, указаний нет. На себя никто руководство этой группой не берет. Сидим, ждем. Все-таки потом прибыло указание всем, кто есть на берегу, возвращаться. В сумерках поползли назад по трупам. Одного раненого знакомого парня я на себе вытащил. Ему осколок в живот угодил. В итоге на второй день из этой роты нас осталось примерно семьдесят человек. А командиров нет. И вот ведь в этот день немец стал уходить сам. Мы видели, когда они уходили из деревни, что никакой техники у них не было. Видимо, была только минометная батарея, уничтожившая нашу роту. Остатки ее вместе с дивизией пошли в наступление, перешли речку. Вижу, узбек лежит с ручным пулеметом, стреляет по немцам метров на тысячу, а пули идут высоко. Я говорю: "Смотри, как у тебя прицел стоит". Лег, установил ему прицел.
Немец ушел. В итоге на третий день, когда мы вернулись обратно в лесок, нас, тех, кто мог на ногах стоять, осталось двадцать четыре человека. Приехал корпусной трибунал, три человека. Со всех нас сняли судимости. Вызывали по одному, спрашивали, какая воинская специальность. С собой из документов мне удалось взять пилотское свидетельство и летную книжку. Все же у меня уже было более 800 часов налета. Пока я в речке плавал, документы подмокли, но я им их показал, и меня направили в воздушную армию.
Приезжаю в штаб воздушной армии. Подхожу к дежурному подполковнику. Показываю ему направление от трибунала. Тот говорит: "Что?! Штрафник?! Тебя обратно надо в пехоту!" Думаю: мать честная, неужели будет от ворот поворот? Дежурный с моими документами пошел докладывать. Часа через полтора вышел кадровик, сказал, что член Военного совета и командующий, посмотрев бумаги, заявили: "Какая пехота?! У нас летчиков не хватает! А это готовый летчик - с таким налетом его за десять дней на любой тип переучить можно! Немедленно отправить в УТАП!" Выдали предписание, в котором было написано: "Проверить и отправить в боевую часть". И я поехал в Бенкендорф-Сосновку под Тамбовом, где находился учебно-тренировочный полк армии. Я туда прибыл в обмотках. Нахожу штаб. Меня направили к командиру эскадрильи. Он посмотрел, говорит: "Ладно, ты пару дней почитай литературу о У-2". - "Да я все помню!" - "Ну вспомни инструкции. Главное, иди к старшине, чтобы тебя переобмундировали. И чтобы к самолету в обмотках не приходил! Только в сапогах пущу тебя в самолет". Мне дали сапоги. Перерыв у меня был месяцев восемь, но с таким налетом, как у меня, особенно ничего не забудешь. За два дня я прошел дневную программу полетов, сходили по маршруту, в зону на пилотаж, потом ночью полетали. Практика слепых полетов у меня уже была - в эскадрилье мы сами тренировались летать под колпаком. Все. На этом обучение закончилось.