Зимин понимает, в конце концов, что единственный, кто постоянно держит одну и ту же честную позицию - это Лихачев. И он пишет ему и благодарит за письмо Лихачева Федосееву, в котором Лихачев настаивал на широком издании книги Зимина.
"…Я очень виновен перед Вами… что вольно или невольно доставил Вам волнения, как раз тогда, когда Вы больше всего нуждаетесь в покое, заботе и внимании (после тяжелой операции. - В. П.). Зная Вашу сердечную и старинную дружбу, прошу Вас только одно - поймите меня и, если можете, простите… Еще раз от всей души благодарю Вас за все добро, что Вы сделали и для меня, и для нашей науки. Желаю Вам здоровья и еще раз здоровья.
Всегда Ваш А. Зимин".
В результате, как это обычно бывает у нас, все произошло наихудшим образом. И книга Зимина к Съезду славистов не была ни обсуждена, ни опубликована (что, естественно, произвело самое худшее впечатление на участников съезда, тем более зарубежных), и сам Зимин не поехал на съезд.
1 августа он уезжает в Крым. Это, конечно, слабое утешение - вместо успешного, как казалось ему, выступления в Софии. В письме Малышеву он сообщает: "Решил отказаться от поездки в Софию сам. Этак будет лучше. Пришла бумага, что я могу ехать как турист. Зачем мне это нужно? Пускай едет Лева Дмитриев со своим шефом". - И добавляет в конце: "Книга будет издана! Уверен до конца!"
Пишет и Л. А. Дмитриеву: "Ты едешь, а я этой возможности лишен. Не стань рупором лжи!"
Окончательное совещание по поводу судьбы рукописи состоялось уже после Съезда славистов, 12 сентября 1963 года в Отделении истории АН СССР. Съезд славистов прошел, и теперь можно было особенно с Зиминым не церемониться.
Было принято решение: напечатать в количестве ста экземпляров и обсудить на закрытом заседании, куда пригласить тщательно отобранных людей. Зимин решил посоветоваться со своим однокашником по университету, И. И. Удальцовым, ставшим заместителем заведующего Идеологическим отделом ЦК КПСС. Удальцов посоветовал условия принять. Зимин раздал рукопись многим авторитетным ученым. Собрал 50 отзывов. Среди них были отзывы Ю. М. Лотмана, академика Л. В. Черепнина. Не все соглашались с выводами книги, но все рекомендовали книгу издать. К обсуждению были привлечены также известные писатели - Константин Симонов, Юрий Домбровский, Наум Коржавин.
Тем временем у Зимина окончательно сдают нервы (что, возможно, усугубляется и его болезнью) - и он пишет резкие письма, в том числе и верному своему другу и помощнику Я. С. Лурье. Тот отвечает, тоже в сердцах: "Сашенька! Вы псих… И всегда - эта ваша свинская обойма: "невмешательство", "отмолчаться не удастся", "между двух стульев"".
Михаил Борисович Храпченко, ставший академиком-секретарем Отделения литературы и языка АН СССР вместо умного, дипломатичного Виноградова, сразу начинает проводить политику значительно более грубую, пытается отстранить Лихачева, который своим авторитетом может помешать "решениям партии и правительства". "Зачем вам соваться?" - пишет ему он.
Лихачев, похоже, и сам устал от этой истории. Но стоит на прежней, принципиальной позиции: он, как и раньше, за широкую публикацию книги Зимина, но вовсе не намерен при этом лукавить и поддерживать его сомнительные тезисы. И когда от Е. М. Жукова из Института истории приходит приглашение принять участие (и как всегда - срочно!) в обсуждении книги Зимина, Лихачев отвечает несколько раздраженно: "Надо подготовиться! Я по-прежнему не видел рукописи Зимина. Я назвал фамилии двадцати трех специалистов по "Слову"… Приглашены ли они?"
Лихачев понимал, что поддержки ведущих специалистов Зимин не получит. Адрианова-Перетц писала Лихачеву: "…сегодня я пробовала ее читать (рукопись Зимина. - В. П.). Она вызывает у меня такое сердцебиение, что я просто не могу себе позволить читать ее подолгу".
Однако Лихачев по-прежнему твердо стоит за открытость науки, за возможность высказаться всем, за публикацию книги Зимина. Жуков пишет секретарю ЦК КПСС Л. Ф. Ильичеву: "По Лихачеву - не издать книгу сейчас - значит, вызвать кривотолки". Жуков предлагает издать книгу Зимина вместе со статьями главных авторитетов - Лихачева, Рыбакова, Тихомирова, что положило бы конец кривотолкам о зажиме в науке. Однако "мудрая политика партии" все время странным образом направлена на то, чтобы эти "кривотолки" не гасли, а разгорались. В результате - собрали на обсуждение довольно много народа, но еще до начала осуждения было сообщено решение ЦК: "Обсуждение состоится. Но книга напечатана не будет".
Ход того заседания подробно изложен в книге Л. В. Соколовой "К истории спора о подлинности "Слова о полку Игореве" (Из переписки академика Д. С. Лихачева)". Приношу ей глубокую благодарность. Однако привести удастся лишь выдержки из нее.
"…У Зимина случилось обострение болезни, и на первое заседание он не пришел. Не обошлось и без скандала - некоторых приглашенных не пускали в зал, говоря, что их нет в каких-то списках. Недоумение, конечно, вызвала и сама нелепая ситуация: обсуждение будет, но на издание книги никак не повлияет: уже решено "наверху", что издана она все равно не будет. Все это было как-то унизительно. Из зала был задан вопрос президиуму:
- Правильно ли я понял, что данная часть заседания… никакой результативной части иметь не будет?
- Безусловно! - ответил из президиума академик Жуков.
- А резолюция?.. Решение?
- Это не наше дело. Мы имеем поручение прорецензировать рукопись…
- И голосования не будет?
(Смех в зале.)
- Какое же может быть голосование?
Тем не менее обсуждение было долгое и серьезное. Большинство ученых, как выяснилось, дорожили своей репутацией и не собирались ради "решений партии" от нее отказываться, и выступали обстоятельно и объективно. Лихачев выступил с большим докладом в первый день. И почти в самом начале сказал: "Мне кажется, что работа А. А. Зимина - это его большая научная неудача. Зимин и не мог написать в данном случае сильной работы, так как основной тезис работы о ‘Слове’ ложен и можно обосновать его только путем больших натяжек и тенденциозных искажений… Резко отрицательное отношение к данной работе Зимина я не распространяю на другие его труды"".
Среди многих других аргументов, доказывающих, что "Слово" создано в XII веке, а вовсе не написано в XVIII архимандритом Иоилем, Лихачев приводит и такой аргумент:
"…Предполагаемый А. А. Зиминым основной автор - архимандрит Иоиль, несомненно, менее удачен, чем ранее предполагавшийся Мазоном Мусин-Пушкин. Если о литературных способностях Мусина-Пушкина мы ничего не знаем и поэтому можно было бы объявить его тайным гением, то произведения Иоиля до нас дошли и поэтому их можно сравнить со "Словом": самая низкая посредственность Иоиля, различия в манере, в языке, в понимании литературы и пр. - убийственны для концепции А. А. Зимина".
Подробнейший доклад Лихачева в итоговом сборнике занимает 48 страниц. Он разбирает множество специальных аспектов - и исторических, и текстологических, и всюду находит доказательства ошибочности теории Зимина.
Окончание доклада Лихачева (в некотором сокращении) звучит так:
"Не будем создавать незаслуженной рекламы работе Александра Александровича. Не будем чинить серьезных препятствий работе ученых - специалистов по "Слову", которые сейчас лишены возможности защищать "Слово" и открыто выступать против Зимина. Работа Зимина должна стать доступной… Если работа Зимина будет считаться секретной, то это придаст спору вненаучный аспект, набросит на нее тень обвинений, которых она не заслуживает.
…Работа Зимина слабая, незаслуженно отнявшая много времени многих специалистов, и автор ее вполне заслуживает того, чтобы все вопиющие недостатки его работы были выставлены на публичное обозрение.
Издание сочинения А. А. Зимина должно быть изданием автора (т. е. без марки Института истории АН СССР); пусть только сам автор за него и отвечает. (Такого рода издания у нас есть.)
Извините, что я отнял у вас столько времени. Но вопрос о подлинности "Слова" очень важен".
В тот день было еще несколько выступлений, еще больше 5 и 6 мая, когда были и утренние, и вечерние заседания. Многие соглашались с выводами Лихачева, и никто из противников опровергнуть его не смог.
Потом были противоречивые, искаженные слухи об этих заседаниях, говорили, что Лихачев "из кожи лез вон" и даже выступал дважды, что неверно. В последний день заседания он вышел на трибуну лишь для того, чтобы прочитать выводы отсутствующего на заседании П. Н. Беркова.
Ни один из выступавших не предъявил Зимину политических обвинений. В те годы это было уже "не модно" и даже грозило потерей доброго имени навсегда. Тем не менее среди "сведущих людей", знающих больше, чем присутствующие на заседании, утверждалось, что такие обвинения Зимину конечно же предъявлены были. Якобы академик Рыбаков обвинил Зимина в том, что он выполнял "сионистский заказ". Однако в стенограмме речи Рыбакова ничего подобного нет.
Зимин появился на второй день, а на третий день сказал свое заключительное слово. Вот там он, действительно, не удержался от политических обвинений в адрес своих противников, волею судеб оказавшихся за рубежом - Якобсона, Лесного…
Позже, когда в Россию приезжал сам Мазон и ему по его просьбе выдали в Институте истории ротапринтную копию работы Зимина, Александр Александрович и тут вспылил: "Без моего разрешения!" Мазон, ознакомившись с книгой, сказал свое слово в письме Малышеву: "Издание этого замечательного труда - дело чести советской Академии".
Хотя книга Зимина издана тогда так и не была, его гипотеза стала известна научным кругам по его тринадцати статьям, вышедшим в свет в 1965 году. Зимин вовсе не был "уничтожен" - его статьи печатались в таких авторитетных изданиях, как "Вопросы литературы", "Русская литература", "Археографический ежегодник", "История СССР", "Русский фольклор". Лихачев продолжал настаивать на полной публикации книги Зимина, о чем неоднократно писал в разные инстанции.
Карьера Зимина, увы, пострадала. По требованию академика Тихомирова Зимин был снят с поста заместителя председателя Археографической комиссии. К чести Зимина, он не держал на Тихомирова зла и в 1964 году написал Малышеву: "Под Новый год был у МНТ (М. Н. Тихомирова. - В. П.) и помирился со стариком". А когда Тихомиров умер, Зимин написал Малышеву: "Михаила Николаевича очень жаль - это был хороший человек и настоящий ученый".
Подводя итоги, можно сказать, что в общем все авторитетные, уважаемые ученые в этой истории вели себя достойно, и если "повергали" своих соперников, то не роняли достоинства - ни своего, ни противника. Другое дело - партийное руководство: там долго еще говорили о работе Зимина как об "идеологической диверсии".
Некоторое время спустя Зимин сумел-таки отделить научную критику от партийных проработок, и у него хватило ума и души восстановить сердечные отношения со своими коллегами, в том числе и с Лихачевым. С одной стороны - Зимин потерял надежду на академическую карьеру, с другой стороны, как вспоминает его ученик Каштанов, - "освободившись от карьерных соблазнов, он обрел большую внутреннюю свободу. Все свое время и энергию он мог целиком посвящать творчеству. За оставшиеся шесть лет своей жизни, будучи уже серьезно больным человеком, Зимин создал 11 книг, из них восемь научных монографий, одну научно-популярную книгу и два сочинения мемуарного характера".
У Зимина была опасная легочная болезнь - пневмосклероз, и он был вынужден много времени, и даже зимы, проводить в Крыму. Вот одно из писем Зимина к Лихачеву из Фороса от 2 января 1977 года:
"Дорогой Дмитрий Сергеевич!
Спасибо за дружеский презент (имеется в виду присланная книга - Лихачев Д. С., Панченко А. М. ""Смеховой мир" Древней Руси". - В. П.). Скажу Вам по секрету - мне кажется, что сборник во всех отношениях получился выдающимся… Сейчас в моей жизни наступила пора, когда хочется оглянуться на прошелестевшие опавшими листьями годы и многое продумать сызнова. Нас с Вами разделяет многое в характере мышления - но люди ведь бывают разные. И при всем этом, при налете горечи и обид я восхищаюсь Вашим красивым талантом и низко кланяюсь Вам за все доброе, что Вы сделали для тех, кто любит нашу многострадальную Русь.
Все личные досады и огорчения во мне замолкают, когда я думаю о Вашем жизненном подвиге.
С глубоким уважением, по-прежнему ересиарх Александр Зимин.
02.01.1977.
Валентина Григорьевна передает Вам свой поклон".
"Ересиарх" - это проповедник "ереси", считающий ее почему-то необходимой. Умер Зимин в 1980 году.
До сих пор все, кому не лень (а особенно кому лень вникать в суть), поминают загубленного Зимина. Но и Лихачев конечно же пережил это все нелегко. Прошла какая-то трещина, некоторые преданные прежде люди (но далеко, конечно, не все) как-то отдалились. Например, один из любимых учеников Лихачева, Дима Буланин, вдруг стал удаляться от Лихачева, сделался издателем и в 1990 году издал, наконец, многострадальную книгу Зимина полностью. Но, как и предполагал Лихачев, книга не стала сенсацией, тем более что в те годы на нас буквально обрушился поток прежде неизвестной замечательной литературы.
…Все же мучает вопрос: "А может ли настоящий интеллигент наносить "ответные удары", да еще и столь меткие? Как это удавалось Дмитрию Сергеевичу? Не разрушает ли это образ мягкого, деликатного, столь внимательного к людям академика?" Оставим этот вопрос для размышления. Отметим только: Лихачев ответные удары наносить мог - и притом сокрушительные.
Зимин, проигравший Лихачеву, тем не менее вспоминается с симпатией и любовью. Что-то есть в его истории схожее с популярной русской сказкой о судьбе русского гения, нескладного Левши, который со всеми своими талантами по-настоящему своей державе так и не пригодился.
ЗАСТУПНИК
А книги Лихачева до сих пор на виду. Кроме трудов о древнерусской литературе, которую нам во всей полноте явил Лихачев, у него есть еще и много томов других интереснейших работ, даже вкратце пересказать которые в этой книге, все же не научной, хотя и посвященной ученому, невозможно. Но коснуться хотя бы некоторых надо, поскольку там содержится множество важных и тонких размышлений о литературе и жизни, которые и сейчас поддерживают наш интерес к классике.
В книге "Литература - реальность - литература" весьма впечатляют его размышления о Пушкине, Гоголе, Достоевском.
В анализе "Мертвых душ", например, поражает мысль о близости образа Манилова… с Николаем I. Казалось бы - что общего у слезливого мечтателя Манилова с властным, холодным государем? Однако Лихачев, великолепный знаток истории, подробно разбирающийся во всех тонкостях, убеждает нас. Черты романтической мечтательности, сентиментальности, оказывается, были присущи и жестокому Николаю I. Известна история, как однажды Николай, встретив на мосту бедные дроги с гробом воина-инвалида, вдруг покинул императорскую карету и пешком шел до кладбища. Известны и другие "маниловские причуды" в поведении Николая - он воздвигал романтические строения с сентиментальными названиями, однажды выстроил в парке простую деревенскую избу и "совсем просто" жил там, всем, кто проходил, представлялся "бедным инвалидом" - хотя все, конечно, знали, что это за инвалид.
В книге "Литература - реальность - литература" много пронзительных наблюдений, интересных не только читателям, но и писателям. Анализируя Достоевского, Лихачев пишет о том, что автор всячески избегал банальных ситуаций, предсказуемых мыслей - и всё у него скорее нереально и фантастично, нежели обыденно. А убедить читателя в достоверности происходящего он старается абсолютной точностью, документальностью "декораций" - скрупулезностью описания домов и улиц, называнием конкретно существующих адресов, точным числом шагов, которые прошел Раскольников до места своего преступления, и т. д.
Интересно написано Лихачевым об отношении Достоевского к времени: время у Достоевского на "коротком поводке" - обо всем рассказывается впритык, сразу после событий, что моментально создает ощущение тесноты, напряжения, торопливости - нужно решать и делать все быстро, "долгого времени" в романах Достоевского никому не дано. Перевозбужденный герой как бы торопит, мучает время, а время, не давая никакой перспективы для размышлений, подгоняет и мучает героя. Лихачев точно отмечает сумбурность диалогов, часто они без начала и без конца, смысл их не сразу ясен, они будто не сделаны для чтения, а подслушаны, являются случайными (а значит, достоверными) кусками жизни.
Рассматривая сочинения писателей XIX века, например загадочного и недооцененного Лескова, Лихачев делает такое открытие: "Стыдливость формы придает реальности". То есть - изложенное как бы неумелым, стесняющимся рассказчиком внушает большее ощущение достоверности.
Модному течению той поры, так называемому "чистому литературоведению", Лихачев противопоставляет созданное им "конкретное литературоведение". "Чистое литературоведение" шло от модного лозунга: "Искусство для искусства". Предлагалось рассматривать "чистую ценность" каждой строки, без каких либо "наценок", как то: биография автора (героическая или трагическая), сходство с жизнью (никак не повышает ценности текста), время создания (не нужно рассматривать, поскольку оно не убавляет и не прибавляет ничего к "чистой красоте" текста). Не случайно все эти модные "чистые литературоведы" вместо поэтического слова "поэма", "баллада" или даже просто "отрывок" больше используют сухое слово "текст", без каких-либо "эмоциональных добавок". Так какими же критериями оценивать текст? Предлагается некий набор малоубедительных способов.
Лихачев в ответ предлагает конкретное литературоведение, нечто пограничное между реальностью и литературой. Текст, а лучше сказать - строка, тем лучше, чем больше она "пахнет" временем, жизнью, массой других обстоятельств, диктующих строку, - так считает Лихачев, и с ним трудно не согласиться. Почему, спрашивает Лихачев, так волнуют нас строки:
Зимы ждала, ждала природа.
Снег выпал только в январе.
На третье в ночь.
Потому, объясняет Лихачев, что здесь скрыто затаенное, присущее всем нам крестьянское чувство страха перед неурожаем: если долго не выпадает снег, озимые в земле замерзают, и грозит голод.
Что значит, спрашивает Лихачев, - "его лошадка, снег почуя…"? Какой такой дополнительной информацией, убедительной точностью эта строка волнует нас - хотя разгадку мы уже давно забыли? Люди, хорошо знающие лошадей, объясняет Лихачев, конюхи, крестьяне, кавалеристы - знают эту тайну: лошади, оказывается, подслеповаты и часто больше доверяются нюху, чем зрению. Поэтому "снег почуя" трогает нас почти забытой, но волнующей правдой. Такой вот тайный подтекст всегда обогащает строку, делает ее загадочной, многозначной, волшебной. В этой теории Лихачева звучит отзвук еще университетских штудий, семинара у знаменитого профессора Льва Владимировича Щербы - "семинара медленного чтения", когда они долго читали одну строку, стараясь понять все ее тайные смыслы. Например, в "Медном всаднике" долго изучали одну строчку - "не одолев их буйной дури", пытаясь понять, к чему относится слово "их" и какие еще тайные, вторые и третьи смыслы заложены в этой строфе.