Были времена, когда о нашей стране нельзя было сказать ни одного плохого слова. Затем удивительным образом времена переменились: в 1960–1990-е уже не принято было среди "приличных людей" говорить о нашей стране хоть что-то хорошее, слово "патриот" стало почти ругательным. Власти, конечно, многое для этого "сделали", довели всех до глубокого разочарования и даже злобы. Ходила частушка: "Видишь - молот, рядом - серп. Это наш советский герб. Хочешь - жни, а хочешь - куй. Все равно получишь…!" Так что патриотизм был тогда непопулярен. Особенно негативное отношение к слову "Россия" утвердилось среди интеллигенции как творческой, так и технической. Отчасти это вытекало и из того, что никакой России мы в жизни и не видели, только СССР. Понятие патриотизма в 1980-е годы, годы напряженнейшей политической борьбы, "оседлали" коммунисты, которые заодно вдруг сделались христианами (как-то забыв, кто сбрасывал кресты). Поэтому присоединиться к патриотизму - значило присоединиться к их клану, крайне в те годы непопулярному. СССР доживал последние дни, и мало кто думал о такой опасности, что в одну могилу с СССР упадет и Россия. Об этом тревожился только мудрый, проницательный и отважный Лихачев.
И в 1981 году, когда в передовом обществе, мечтающем о переменах, были так сильны антипатии к СССР (и неотличимой от него в те годы России), в журнале "Новый мир" появляется статья Д. С. Лихачева "Заметки о русском". Это был буквально панегирик России и всему русскому… столь несовременный, с точки зрения "передовой общественности". Напасти и так терзали его со всех сторон. Именно в 1981 году погибает его любимая дочь Вера. И в этот же год он заявляет о столь непопулярном тогда русском патриотизме… Нет чтобы застыть ему в горе и величии. Как бы почитали его! А он - опять рискует собой, своим именем, ради цели, которую видит только он. Как говорил о себе Лихачев: "Я не типичный академик. Не хватает чванства". Скорее, в нем преобладали горячность и азарт, невозможность терпеть что-то возмущающее его. А возмущал его поток негатива в отношении России, ее истории - и история у нее самая поганая, и народ самый несчастный и аморальный, в котором якобы лишь два типа людей: "Те, кто сажали - и те, кто сидел". Помню, эта фраза повторялась всеми с каким-то горьким упоением. И вдруг - Лихачев возразил! Решиться на такое мог только он - в то время, когда, по словам Сергея Аверинцева, все общество резко разделилось на "демократов" и "патриотов", вдруг объявить себя патриотом! При этом демократы как бы теряли его навсегда - да и те, кто присвоили себе звание "главных патриотов", тоже не приняли его: "Не нашенский". Он "вызвал огонь на себя" - причем сразу с двух сторон, и не побоялся. И сделано это было открыто, даже демонстративно - статья появилась в популярнейшем "Новом мире", к которому были прикованы все взгляды!
Аверинцев в своем отклике на те события почтительно называет Лихачева "просвещенным патриотом". Но это вызывало лишь еще большее возмущение: как он-то мог, все знающий, все перестрадавший - вдруг "докатиться" до славословия? Что тут причиной? Стариковское упрямство? Или хуже того - уже "клинические" моменты? Или, того еще хуже - выслуживание перед начальством, желание и дальше получать знания и награды. Явилась возможность упрекать прежде безупречного Лихачева, - и многие не преминули этим воспользоваться: нет больше "безупречного" Лихачева, безупречны теперь они, говорящие людям горькую правду! В статье популярнейшего тогда публициста Л. Баткина лихачевский опус был объявлен "прекраснодушным" - хоть, слава богу, не "спекулятивным". Но Лихачев и не думал каяться, и переносил эту "кампанию" против него со спокойным достоинством, со знанием правоты. Хотя даже близкий его друг и союзник, всегда и во всем, Борис Федорович Егоров отозвался о лихачевском дискурсе так: "…есть очень ценные страницы. Мне, давно интересующемуся русским национальным характером, там многое близко и отзывно. Но ведь на статье лежит налет идеализации и благостности, он все покрывает розовым флером, русские оказываются только широкими и добрыми, об остальном - в скороговорку. Совершенно обойдены трагичность, грубость, юродство и проч. и проч.".
Без грубости и юродства тогда, конечно, было никак. Но об этом писалось весьма много, особенно в "самиздате" и "тамиздате", которые, надо отметить, имели гораздо больше влияния на наши умы, чем официальная пресса - и именно "компроматом" на нашу жизнь, прежде от нас скрываемым, мы, можно сказать, упивались. Так что описаниями трагичности, грубости, подлости и юродства нашей жизни мы в то время не были обделены. Именно для того, чтобы уравновесить наше тайное, горько-упоительное чтиво, восстановить гармоническое равновесие, и написал Лихачев ту статью - в другую крайность. Даже рискуя свои именем среди "широких слоев интеллигенции". На такое мог решиться только он. Когда он шел против "коммунистов" - все (мысленно) аплодировали ему. И вдруг Лихачев - "патриот"! Против "своих"? Один суровый "разоблачитель всего" назвал даже Лихачева "умеренным националистом". С такими "обвинителями" Лихачев даже не спорил.
А своему уважаемому другу профессору Егорову написал так: "…это сознательно сделано, ведь наши враги пытаются представить русский народ агрессивным, жестоким, важно противопоставить".
Он решительно шагнул "на другой борт", чтобы "уравновесить судно", которое стало опасно крениться и могло утонуть. Такое мог сделать только человек великий, закаленный в боях против всех, стойко переносивший любые страдания и окрепший в них.
Не все, однако, осуждали его, наиболее проницательные судили иначе. Ученик Лихачева, вошедший в конфликт с советской властью и покинувший страну, ныне немецкий профессор славистики Игорь Смирнов написал так:
"В трудные годы, может быть, более тяжелые для Деэ Са (Д. С. Лихачева. - В. П.), чем пребывание на Соловках, он написал статью "Заметки о русском"… Мне хорошо известно, что многим не нравится положенная в ее основу идея доброго русского человека, запальчиво опровергающая Достоевского, которому Россия виделась бездной, над чьим краем велась борьба между Добром и Злом".
Только по Достоевскому, замечу, и предпочитают судить на Западе о России…
"…Я не разделяю убеждений Деэ Са, сформулированных в этой работе. Но, в отличие от некоторых моих друзей, я не собираюсь довольствоваться простым неприятием этого текста. Он был проповедническим жестом, идеализирующим адресатов с целью образумить их в пору безвременья…"
Лихачев - боец. И вскоре он побеждает - и убеждает всех, в том числе и своих оппонентов на Западе. Словно специально затеял этот бой, чтобы в очередной раз убедить и победить.
В те годы репутация нашей страны в мире была, скорее, негативной. Как писал Жорж Нива, знаменитый французский славист, много сделавший для русской культуры и России и кровно связанный с нашей страной: "…для французского читателя СССР был частью идеологического текста, а Россия сама по себе исчезла из его сознания".
Примерно так же считал и другой видный славист - Франсуа Лесур:
"Любое проявление национального чувства, даже та его разновидность, которая у Д. С. Лихачева называется "патриотизм", непременно расценивалось как "реакционное"".
Жорж Нива вспоминает о их встрече на международной конференции в Японии:
"Дмитрий Сергеевич удивил глубокой внутренней гармонией своего образа, личности, своих идей. Слушая его, все поверили, что еще есть таинственный "рыцарский орден", который спасет Россию, красоту и мир: русская интеллигенция… Лихачев поражал своей хрупкостью и одновременно твердостью убеждений. Вся конференция сводилась к двум вопросам: что останется от прошлого нации в будущем? Что станет с культурными различиями народов в процессе вестернизации и унификации планеты?"
Вестернизация особенно сильно ощущалась тогда у нас, в России, поддерживаемый всяческими грантами, усиленно внедрялся безликий и безнациональный постмодернизм, на несколько лет закрывший путь развитию живой литературы и науки.
Живым, чистым и свободным остался Лихачев, нашедший для всех "живой источник" - в истории России. Нива продолжает свои воспоминания:
"Прошлое России, увиденное глазами Дмитрия Сергеевича, было, прежде всего, некой духовной красотой. Он упоминал "Филофея и идеи Третьего Рима"… Он напомнил о приглашении Иваном III итальянских зодчих. Обрусевший Фиораванти становился перед нами символом Европы. Итальянский Кремль демонстрировал синтез всех трех Римов. Вопрос о том, куда плывет Россия, становился смешным и праздным. О будущем России он говорил умиротворяющим голосом и тоном: государство не должно быть идеологизированным, но не должно быть слабым!"
"Россия никогда не была Востоком, - в своих трудах утверждал Лихачев, - ее путь "из варяг в греки", от варяжской организованности - к православной вере, идущей из Византии. Но - Византия впала в ересь, во "флорентийской унии" объединив себя с католической церковью, и признавать себя "Вторым Константинополем" Москва не хотела". Лихачев настойчиво напоминал, что в Пскове, еще даже не подчинившемся Москве, старец Филофей выдвинул идею - "Москва - Третий Рим!". Эту идею развивали великие философы Леонтьев и Бердяев, поддерживал Гоголь. Лихачев разбивает идею о какой-то исключительной отсталости России, о ее бесправии, в отличие от других стран. Все это, считает Лихачев, было придумано Петром I для оправдания своих реформ. Не таким уж губительным, утверждал Лихачев, было и крепостное право. Так, при Павле I барщина (работа на барском поле) не превышала трех дней в неделю. И еще Александр I хотел освободить крестьян, а освободили их при Александре II - намного раньше, чем отменили в Америке рабство. Лихачев напоминает о том, что Россия никогда не была "тюрьмой духа", все вероисповедания, от ислама до иудаизма и буддизма, имели в ней свои храмы… Достаточно вспомнить хотя бы столичный Петербург, и особенно Невский, где выстроились, словно на параде, лютеранская кирха, католический костел, православная церковь, армянская церковь… Весьма значительны и заметны в городе синагога и мечеть. Лихачев также "отменяет" привычный миф о бесправии в России, особенно среди якобы "угнетенных" народов - в ней долгое время действовали самые передовые европейские гражданские кодексы: в Царстве Польском долго продолжал действовать Кодекс Наполеона, в Полтавской и Черниговской губерниях - Литовский статут, в Прибалтийских губерниях - Магдебургское городское право, на Кавказе и в Азии жизнь управлялась местными законами…
Культурная отсталость России? Чушь! - заявляет в своих трудах Лихачев. Грамотность в ней была выше средних показателей по Европе, о чем говорят новгородские берестяные грамоты, писанные простыми ремесленниками… Главная идея всех трудов Лихачева - существование Русского предвозрождения - идея, увы, не принятая многими, в том числе и его коллегами: скептицизм у нас больше почитается в научном, и не только в научном мире, чем энтузиазм.
Лихачев осуждает некоторые черты русского народа, которые привели его к бедам: склонность к крайностям - в сочетании с крайним легковерием… стремление уйти от государственного ярма в степи, к опасностям, вера в иностранцев - и ненависть к ним, идейность, фанатизм - в ущерб благополучию. Так что же произошло с Россией, почему у нее особая, трагическая судьба?
"Особая миссия? - предполагает Лихачев. - Некий "полигон" Господа Бога для испытания человечества?" Лихачев, испытав все ужасы современности, тем не менее отрицает те ужасные пророчества, которыми все тогда почему-то упивались, благодаря прогнозам модных тогда социологов, которые страстно предвещали России крах, при этом, как ни странно, увеличивая свое собственное благополучие: всеобщий "конец" их почему-то не касался. А Лихачев проповедовал оптимизм - и ответственность. "Мы свободны - и именно потому ответственны, - утверждал он. - Если мы сохраним свою культуру - будем занимать одно из ведущих мест в мире".
И это говорилось Лихачевым в те годы, когда мы только и делали, что в упоении расшатывали наше государство: мол, а на что еще годится такое?!
"Конечно, - продолжает свои воспоминания Жорж Нива, - в той жестокой и безобразной стране, нелегкой для жизни и не щедрой к своим детям, Лихачев со своими тезисами являлся живым парадоксом, он простодушно, упрямо и учено говорит о ней прямо противоположное общепринятому, рисуя образ России нежной, России Сергия Радонежского и Нила Сорского… Он вел негромкую полемику с распространенным на Западе и в самой России представлением о жестокой России, о "крайностях" русского характера. Его заметки утверждают обратное - доброту. Доброту русской природы, русского характера, любовь русского народа к униженным и оскорбленным, к "дуракам", к юродивым, к ущемленным…"
И - далее:
"Это, конечно, стратегическая позиция. Это были подкопные работы под крепость идеологии и жестокости. Любимая идея Лихачева - экология культуры - сводится к этому: как исцелить Россию. Поистине, он был новым Карамзиным".
С. С. Аверинцев писал: "Сейчас слышатся голоса, иронически обсуждающие: как это соединилось в нем "национальное сознание" с либеральным?"
Это блистательно объяснил сам Лихачев. Его голос вовсе не был таким уж "негромким". В его выступлении в весьма популярном, многотиражном французском еженедельнике "Нувель обсерватер" многое объяснено. Ф. Лесур, комментируя это событие, говорит:
"Само название статьи - "Интеллектуал третьего типа"… сразу обращает внимание на то, что личность Лихачева не укладывается в рамки традиционных французских представлений о России: издавна вовлеченный в процесс сохранения культурного наследия страны, часто вопреки советским властям, бывший каторжник - Лихачев показывает, как явление, называемое перестройкой, уже давно готовилось в недрах народного сознания… Себя он называет "человеком непредвиденным"".
…"Прекраснодушная схема!" - писал Л. Баткин о "грезах" Лихачева. Но у Лихачева вдруг оказалось немало вполне достойных союзников, порой неожиданных - как, например, гениальный рок-музыкант, певец "русского разгула" Юрий Шевчук, сказавший о Лихачеве так: "Мудрец, следящий за всеми малейшими событиями и конфликтами в жизни страны, он так отличался от хорошо знакомых мне нынешних интеллектуалов, космополитичных идеологов постмодернизма с их брезгливыми интонациями при словах "Россия", "политика", "народ". Проживший и передумавший тысячелетия, он был гораздо моложе и честнее их. Как мне кажется, война Лихачева с ханжеством, необразованностью и эгоизмом шла на более высоком уровне, чем обычно. Он прекрасно осознавал природу и причины хамства людей, лишенных чувства идеального".
Тут можно только добавить еще слова Лихачева о протопопе Аввакуме: "С улыбкой смотрит он на тщетные усилия своих мучителей!"
В итоге "непопулярный патриот", рискующий у нас своим добрым именем, стал во всем мире самым популярным из всех представителей нашей страны - именно благодаря его "просвещенному патриотизму" - все университеты Европы наперебой приглашали его.
Но муки его не прекратились. Вы помните, что еще в 1985 году были изданы его "Письма о добром и прекрасном", понравившиеся Горбачевым - но вызвавшие усмешки передовой интеллигенции… Тут снова можно вспомнить протопопа Аввакума, который на вопрос жены - долго ли им еще мучиться - ответил: "До самыя смерти, матушка, до самыя смерти!"
На "последнего просвещенного славянофила" (как называл Лихачева Аверинцев) шли нападки и со стороны "истинных ревнителей патриотизма" - на этот раз именно за то, что "больно просвещенный". Таких противников немало завелось и в самом Пушкинском Доме. Успех Лихачева во всем мире корежил их: "Космополит! Продал Россию!" Таким не угодишь - надо быть похожим на них: спутанная борода, немытые длинные волосы, лютое отрицание всего нового и необычного, фанатичный взгляд. Кстати - и между собой они постоянно грызлись: кто из них самый "кондовый", самый "нутряной" патриот - пусть даже не просвещенный! Отличались они кликушеством, агрессией ко всему им непонятному, и никакого отношения к настоящим славянофилам (каким был, например, Аксаков) не имели. Лихачева они ненавидели: почему он считается лидером русского литературоведения, а не они, "истинные ревнители"? Почему не ведет с ними дел? Презирает? Лихачев брал к себе в Отдел древнерусской литературы не тех, кого пихали ему, а только по своему выбору - лучших специалистов, остальное словно не волновало его. Его противники, называвшие себя порой "заединщиками", тоже любили Русь, но любили они ее как-то остервенело, а Лихачев, приводя их в бешенство, непринужденно демонстрировал - что можно прекрасно заниматься историей России, ее литературой, начиная с древних времен, и при этом элегантно выглядеть, спокойно говорить, не искать всюду заговоров и козней, никого не ненавидеть! А они без этого не могли. Им так этого хотелось - побороться за Святую Русь, и заодно смести с лица земли всех и всяческих конкурентов, лезущих в святая святых - русскую культуру! А Лихачев был там - царь! Отношения в институте складывались непростые. Можно вспомнить недобрым словом врагов Лихачева - Иезуитова, Хватова. Одни лишь фамилии чего стоят!
Конечно, были в институте и хорошие ученые, приличные люди, которые по тем или иным причинам клонились на сторону "заединщиков". Часто это диктовалось обидой.
Что скрывать - была в институте и каста снобов, условно говоря - тартуская школа, не признающая больше никого. Но Лихачев одинаково вежливо относился ко всем - и отчасти из-за этого наживал врагов.
Директор института, уважаемый Николай Николаевич Скатов, скорее, был соперником Лихачева - и это можно было понять. Много раз Лихачеву предлагалось стать директором института. С его заслугами, с его авторитетом, с его и теперешней активной деятельностью - это было бы в самый раз. Но Лихачев деликатно отказывался, ссылаясь на старость и нездоровье, но в том, что его действительно интересовало, проявлял огромную настойчивость и умение. И все понимали, что при реально существующем директоре института главный тут человек - Лихачев! Если понадобится - он отменит и решение директора!
Все знали: если что-то действительно важное - нужен Лихачев, и нужно идти на поклон к нему, в его "скромный кабинет" на черной лестнице, на третьем этаже. Открытое столкновение мои знакомые, работавшие в Пушкинском Доме, вспомнили только одно… да и то произошло оно в "сдержанной лихачевской манере"… Наверняка это особенно бесило тех, кто его ненавидел.