Николай Николаевич Скатов, который и в силу научных своих вкусов и привязанностей больше склонялся в сторону "славянофилов", к какому-то юбилею решил переоборудовать директорский кабинет, оформив его соответственно названию института - Институт русской литературы - в сугубо русском стиле. Предполагались резные скамьи, может быть, коромысла и что-то еще.
Это было уже делом почти решенным, имелись эскизы и чертежи. Многие сотрудники сочли это нецелевым использованием средств и, кроме того, безвкусицей - здание бывшей таможни, где размешался институт, было выполнено совсем в другом стиле. Но воздействовать на директора мог только один человек, и - делегация отправилась к Лихачеву. Тот выслушал, поднялся, тихо (никаких криков не доносилось) переговорил со Скатовым - и идея директорского кабинета в псевдорусском стиле канула в Лету.
Конечно, такие события умножали число лихачевских противников: "Почему всё всегда решает он?" Лихачев не терпел ничего, что противоречило бы его убеждениям, его внутреннему кодексу. Когда "истинные патриоты" еще и добились того, что в институте то и дело стали появляться священники в черных рясах, в компании "заединщиков" гордо шествующих рядом (мол - вот вам, нехристи! Истинная вера с нами!) - Дмитрий Сергеевич, посвятивший себя древней культуре, монастырским рукописям, тут вдруг пришел в ярость. "До чего мы докатились! - сказал он сотруднику. - Попы по коридорам ходят!"
Лихачев писал в одном из писем: "В Питере меня радует мой Отдел древнерусской литературы. Все дурные люди от нас ушли, а оставшаяся молодежь прелестна. Хочется, чтобы при моей жизни была осуществлена 20-томная "Библиотека древнерусской литературы". Для ее осуществления есть все предпосылки, и тогда станет ясным, что Россия не малая периферийная культура, а очень монументальная культурная держава".
Удары, однако, сыпались отовсюду. Уж, казалось бы, на поддержку и признательность сотрудников сектора он всегда может рассчитывать, ведь многим из них он "сделал судьбу"… но и отсюда последовал удар!
Один из любимых учеников Лихачева - Дмитрий Буланин составил прекрасную библиографию работы Лихачева к его 75-летию, подготовил и другие материалы… Потом что-то стало меняться… Может быть, люди не хотели вечно жить "под крылом", а значит - в тени?
К 90-летнему юбилею, как правило, "почтеннейших старейшин" могут ждать лишь скучные панегирики, такие же скучные, как и сами юбиляры теперь. Но Лихачев к своему 90-летию отнюдь не затих, не унялся, "со сцены" не хотел уходить - и видимо, кое-кому мешал, не давал "распрямиться в полный рост". Ушел бы на покой - как бы его все хвалили! А так… Любимый его ученик Дмитрий Буланин к 90-летию его подготовил совсем иного рода подарок, нежели к 75-летию. В первом номере журнала "Русская литература" за 1997 год Буланин напечатал статью, посвященную сразу трем персонажам - себе, сотруднику Отдела древнерусской литературы О. Творогову и… Лихачеву. Статья называлась "Эпилог к истории русской интеллигенции", она поразила всех - и конечно же Лихачева. Буланин писал о том, что интеллигент сейчас занял место священника, исповедника, но недотягивает, однако, до законодателя.
"Интеллигенция, - писал Буланин, - независимый правовой арбитр окружающего мира, правда, до того момента, пока есть среда, признающая за этим арбитром его право на моральный вердикт". В наш век, по мысли Буланина, интеллигенция распалась - на составляющие. Часть по-прежнему борется за сохранение моральных устоев, другая - занимается переделкой реальности мира в угоду своим прихотливым фантазиям.
Интеллигенции, напоминает Буланин, уже не раз доставались справедливые упреки в самоуверенности, лицемерии и трусости. Однако лучшая ее часть по-прежнему на высоте.
"Национальное самосознание, - писал Буланин, - признало Лихачева учителем жизни, потому что за его спиной стоит русская интеллигенция, как историко-культурный феномен. Интеллигенция не отдала русскую культуру на потеху третьему сословию и не снизошла до китча"… Однако, как считал Буланин, "настало время расстаться с науками-музами. На смену им идут лженауки - менеджмент, политология, а это - всего лишь способы скрыть обман".
Все это верно и любопытно до того места в статье, где Буланов неожиданно пишет, что Лихачев уже много лет занимается не наукой, а лишь проповедничеством.
…На защиту Лихачева встал Б. Ф. Егоров, напечатавший отповедь Д. М. Буланину в журнале "Звезда". В ней он пишет, что только что вышло новое издание "Повести временных лет" с комментариями Лихачева: научная деятельность его продолжается! Однако противники - а их вдруг у Лихачева оказалось немало - тут же отметили, что новыми являются лишь комментарии М. Б. Свердлова, а лихачевские комментарии - 1950 года. Лихачев воспринял этот удар - да еще от любимого ученика - весьма болезненно. Вот так "итог жизни"! Лихачев отвечает в том же журнале "Русская литература" с необычной для него запальчивостью: "Все мои статьи имеют не проповедническую цель, а являются определенными поступками в борьбе за сохранение культуры".
Действительно, уж кого-кого, а Лихачева к его 90-летию обвинять в некомпетентности, по меньшей мере, несправедливо. Для других людей считается вполне нормальным, если их творческая энергия иссякает к шестидесяти. Однако Лихачев уже совсем накануне 90-летия написал "самое художественное" произведение своей жизни - замечательные "Воспоминания", восхищающие точностью памяти, живостью эмоций - безусловно, самую читаемую из лихачевских книг. Так что в их поединке проиграл, скорее, Буланин.
Однако на "старого льва" нашлось немало охотников, решивших именно теперь выпустить свои стрелы, которые выпускать раньше они как-то не решались. Больше всего "охотники" попрекали его, как и следовало ожидать, успешностью, высоким положением, умением добиваться нужного в контакте с сильными мира сего. Как раз главное, чего Лихачев добился, теперь переоценивалось, переименовывалось в приспособленчество и даже двурушничество.
Наиболее остро, пожалуй, претензии к Лихачеву отражены в статье иеромонаха Григория (В. М. Лурье).
…Из последних работ Лихачева автор признает только лишь "Поэзию садов", которую притом считает "неинтересной для филологов". Поначалу В. М. Лурье, который стал иеромонахом не сразу, с благодарностью вспоминает роль Лихачева в истории с уличными беспорядками 1988 года, начавшимися с защиты дома Дельвига и переросшими в столкновения с властями. Готовились наказания весьма серьезные - и лишь вмешательство Лихачева спасло людей. Лихачев, как считает автор, не подходит ни под один из типов советской интеллигенции, которых автор насчитывает всего два: либеральная и национальная. Лихачев - сам по себе. Наиболее подходящее определение для Лихачева автор находит в сочинениях К. Леонтьева, известного философа и государственного деятеля XIX века, которого советская идеология называла "реакционером" и даже "мракобесом". Но вот - пришла мода и на него, и он пришелся кстати. Определение, которое автор выбрал для Лихачева из сочинений Леонтьева, со своей небольшой добавкой, звучит так: "миллет-баши русской интеллигенции". В истории турецко-греческого конфликта, когда греки были порабощены турками, так назывался грек-фанариот, который осуществлял связь между турецкой властью и чаяниями своего народа, и становился необходимым и тем и другим. Перенося эту аналогию на Лихачева, автор пишет, что порой Лихачеву приходилось совершать действия, когда он начинал казаться интеллигенции "не своим".
…Да, возможно, и были моменты неприятия, когда мы наблюдали "сановитого" Лихачева в очередном "президиуме" рядом с партийными вождями, или за строем охраны на каком-то очередном "глобальном форуме", когда конкретное питерское "человечество" с трудом отоваривало талоны, а их там кормили икрой. Наверное - тогда неприятие возникало. Да - порой он переставал казаться "своим". Но при этом, как пишет автор, он был единственным, кто оказывал помощь, которую один интеллигент другому интеллигенту оказать не мог, по словам автора: "…вплоть до отмазывания от КГБ на стадии раскручивания дела о международной антисоциалистической организации".
"Миллет-баши, - пишет автор, - глава группы, ответственный перед султаном за нее… "Миллетом" Лихачева-баши была русская интеллигенция. Поскольку советская интеллигенция - это та же русская, хотя и не на лучшем ее этапе".
Да, тяжко было читать Лихачеву такое о себе - да еще на исходе его жизни! И особенно потому, что точность в этих словах, безусловно, есть. Он был действительно посредником между интеллигенцией и властями… но всегда старался решить вопрос в пользу интеллигенции.
Затем суровый автор расшатывает другой оплот, на котором держалась жизнь и репутация Лихачева… впрочем - такое уже было. Он винит его в создании культа "Слова о полку Игореве" - которое, на самом деле, как утверждает автор, вовсе не было столь почитаемым в древности. "Светская литература, - утверждает автор, - к которой относится "Слово", существовала и в других, даже более просвещенных странах (например, знаменитый "Витязь в тигровой шкуре" Шота Руставели), но она всегда почиталась ниже, чем религиозные летописи. А "Слово о полку Игореве", ставшее известным лишь в XVIII веке, даже если и существовало в древние века, то вообще не было известно книжникам древности и не играло тогда никакой роли, и было насильно "вдвинуто" в ту эпоху, навязано Лихачевым как "лучшее из лучших" "задним числом"".
Главный труд Лихачева назван необъективным, Лихачев обвинялся в насилии над историей древнерусской литературы в угоду своим амбициям, и хуже того - в угоду сиюминутным требованиям государства, "заказному патриотизму". Недобрым оказался этот иеромонах!
Но то же утверждали и Буланин, и некоторые другие скептики. В последние годы жизни Лихачева они подвергали сомнению весь стиль работы "древнерусского сектора" под руководством Лихачева… а ведь это было самое дорогое его детище! Подчеркивалась слишком "личностная" роль Лихачева в истории изучения древних рукописей, слишком целеустремленный, навязчивый комментарий, волевая попытка навязать древним сочинениям такую судьбу, которой на самом деле они в истории не имели. Лихачевский стиль работы, распространенный и на весь сектор, критики насмешливо называют "романтическим" (термин принадлежит Буланину).
Вообще, конфликт лихачевского стиля литературоведения с так называемым "чистым", безличностным литературоведением имеет давние корни. "Чистое" литературоведение, мода на которое в лихачевское время пришла с Запада, отрицало не только любой отпечаток "личностного" в исследовании рукописи, но и вообще любое влияние времени исследования на текст. Доходило до абсурда: образцом объявлялись переведенные греческие тексты (переводить было все-таки можно), в которых зияло огромное количество темных, необъясненных и, разумеется, никак не прокомментированных мест. Зато "чисто" - никакого насилия, ни чьего влияния! Теперь поборники модного "чистого" литературоведения пытались отрицать огромный труд жизни Лихачева, "обнулить" его, обвиняя в "субъективности"… а он не мог уже отбиваться. Естественно, что на всех трудах Лихачева лежит отпечаток его личности, его таланта, его темперамента. Апологеты "чистой науки" не имели всего этого от природы, поэтому всячески отрицали: не дано им - пусть неповадно будет и другим. Для этого надо было им всего лишь "стереть" Лихачева - как яркий, не дающий им покоя образец "личностной", яркой науки. Безликое, серое наползало и, в конце концов, даже "самоопределилось" - назвало себя "постмодернизмом" и сделалось почти обязательным. И Лихачев оказался первым на их пути, самым высоким и самым ярким, и его в первую очередь наступающей серой массе хотелось убрать. И "это" - отрицающее индивидуальность, душу в науке и литературе, воцарилось надолго - и Лихачев это в отчаянии понимал. Ничего себе - конец жизни! Не торжество, а скорее - неблагодарность. Впрочем - новая наука, странным образом отрицающая роль личности в литературе, какую-либо художественность, признающая лишь механический "текст" - на признательность и не была способна: такого термина в ее словаре не было.
Было и нечто худшее. Если научные оппоненты все же считали его эпохой в науке, пусть и субъективной, пусть и романтической - то некоторые развязные журналисты эпохи "раскрепощенности" позволяли себе все, что хотели. Один назвал Лихачева "главным интеллигентом, назначенным властью - вроде главного санитарного врача". Оплевывались многие, ставшие вдруг немодными принципы, проповедуемые Лихачевым - в том числе и его патриотизм, как нечто недостойное настоящего интеллигента… И все это - на седую, усталую голову! Не лепестки роз, а пепел!
Пусть Лихачев не во всем совершенен, и "романтический" стиль его исследований не всегда объективен, но он создал свою эпоху. Он - победил. Кто - вместо него? Он прекрасен, неповторим.
Безусловным доказательством огромной всеобщей любви (что могли злопыхатели сделать с этим?) было празднование девяностолетия Лихачева в Петербурге, в котором старались принять участие все, кто считал себя обязанным Лихачеву: он поднял наш дух из грязи, отмыл его! И признательных Лихачеву - оказалось большинство!
…Ну, разумеется, присоединились и те, кто хотел, чтобы о нем хорошо думали: для этого нужно было оказаться "при Лихачеве" в эти дни.
Вот - напоминание о тех днях:
"Пригласительный билет
В связи с моим 90-летием имею честь пригласить Вас на собрание сотрудников Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук, которое состоится 2 декабря 1996 года в 12 часов в конференц-зале Пушкинского Дома.
С уважением…" и личная подпись Лихачева (это он считал непременным) на всех билетах.
Затем было еще более многолюдное действо в большом конференц-зале Академии наук. Лихачева поздравляли, казалось, все, кто был того достоин.
Вручала цветы и подарок Людмила Вербицкая, ректор Санкт-Петербургского университета. Поздравлял Даниил Гранин. Читал стихи Александр Кушнер. Участвовали губернатор Владимир Яковлев, Анатолий Чубайс и другие высокие московские гости. И все говорили искренне, хорошо… при Лихачеве все старались "не ударить в грязь лицом", высказать самое лучшее, что было в душе. При Лихачеве - можно было быть только "высоким"!
Затем был торжественный ужин в Юсуповском дворце - в старинном стиле, с соблюдением всех старинных правил и приличий, столь дорогих Лихачеву. Дмитрий Сергеевич сидел во главе стола, рядом с супругой Зинаидой Александровной, с дочерью и внучками… Митрополит Петербургский и Ладожский Владимир благословил Лихачева. Публика была замечательная! Фазиль Искандер, поздравляя Лихачева, произнес: "Глядя на этот удивительный зал, можно подумать, что произошла революция и победила - интеллигенция!"
Она и действительно победила - но не в плане недвижимости, а лишь в живых, трепетных душах. Литературовед В. С. Баевский рассказывал Б. Ф. Егорову, что когда он однажды назвал таксисту свою профессию, тот восторженно глянул на него и воскликнул: "Так вы знаете Лихачева?!"
А я, как петербуржец, тоже принимающий свое участие в праздновании юбилея Лихачева, вспоминаю то, что особенно сильно впечатлило меня и многих. На праздновании в Пушкинском Доме замечательный актер Евгений Лебедев в конце своего приветствия вдруг запел удалую песню "Эй, ухнем!" - и Лихачев, с блеснувшей вдруг за очками слезой, тихо подпел, и постепенно весь зал подхватил и воодушевленно допел до конца.
ЦАРСКОЕ ДЕЛО
Казалось бы, Лихачев достиг всего - признанный великий ученый, огромная заслуженная популярность в обществе… и возраст уже дают право на красивый отдых в окружении почитателей… Но он еще чувствует: сделал не все! И вновь, своей волей, оказывается в самом пекле, там, где происходят самые важные и самые острые события. Его слава была и его проклятьем - все уже привыкли к тому, что только Лихачев наилучшим образом разрешит все крупные и сложные проблемы - и больше никто. Его искали все, все его просили!
Стихии бушевали, и Лихачев (уже за 90!) снова, как заведенный, "нырял" в самую большую волну! Обществу снова не нравилось развитие событий. Та перестройка, которую начал Горбачев и сам же ее испугался, сменилась эпохой Ельцина, тоже начавшейся бурно - всеобщим противостоянием путчу, восторгом победы, всеобщей любовью к Ельцину, своей мощью, смелостью подавившему путч. Однако многое уже и настораживало.
В 1992 году прошел Первый конгресс интеллигенции, и Ельцину было предъявлено немало упреков - в частности, его обвиняли в отставке Егора Яковлева, одного из организаторов независимой прессы. Многих беспокоил рост влияния на семью Ельцина могущественных олигархов, вдруг загадочно возникших рядом с Борисом Николаевичем. Власть идеологии сменялась властью золотого тельца, на глазах у всех проходили явно корыстные кадровые перетасовки, давление на неугодные СМИ… Вопросы, поставленные Первым конгрессом интеллигенции, остались без ответа. И опять - все взгляды обратились на Лихачева: что делать?
Одним из организаторов Конгресса интеллигенции стал Сергей Александрович Филатов, в те годы руководитель аппарата президента Ельцина, прошедший вместе с ним трудный путь восхождения и теперь с тревогой наблюдавший приметы очередного "застоя". Активную поддержку в организации конгресса Филатов нашел в Петербурге, среди питерской интеллигенции, которая, как он точно заметил, "была отдалена от власти и сохранила особое состояние духа". В 1997 году Филатов специально приехал в Петербург для встречи с творческой интеллигенцией. Филатов пишет: "В сопровождении ректора Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов А. С. Запесоцкого вошел в зал, где за круглым столом расположились участники встречи. Здесь были Даниил Гранин, Андрей Петров, Кирилл Лавров…"
Никто из "неофициальных" творческих работников, необласканных еще прежней властью, в зал, надо отметить, допущен не был. Многие наблюдали за этим торжественным мероприятием по телевизору и, как к любому телевизионному представлению, отнеслись с горьким скепсисом. Конечно, никто не сомневался в таланте и порядочности этих людей, но точно так же, и в тех же самых залах, они сидели на разного рода пленумах, и так же точно говорили правильные, на данный момент, слова. Компания эта, похоже, незыблема при любой власти и своей хорошо просчитанной дерзостью устраивает всех. "А вы, друзья, как ни садитесь…" - с усмешкой прокомментировал это мой друг - коллега, с которым мы взирали на это "телешоу" без малейшего энтузиазма.
Продолжение воспоминаний С. Филатова: "…точно также, как и в Кремле на приеме, сгорбившись и углубившись в свои мысли, сидел Дмитрий Сергеевич Лихачев".
А может, - возникает догадка, и это тоже "повтор", "дежа-вю" - может, так им и нужно, чтобы на их приемах и пленумах обязательно сидел один (не более!) почтенный старец, "совесть нации", "сгорбившись и углубившись в свои мысли"?
Филатов продолжает: "Я немного волновался, ждал, что скажет он о задуманном нами. Его оценки могли быть решающими и самыми неожиданными".