Из Джакарты мы на нескольких рейсах с пересадками долетели до Понтианака, города на западном побережье Борнео. Это было местом начала нашего путешествия. Мы планировали пересечь центральный Борнео от Понтианака до Самаринды, это был транс-калимантанский тур. В 1894 году голландский этнограф Ньёвенюс потратил на это пятнадцать месяцев. Мы рассчитывали на четыре недели.
Мы остановились в Понтианаке на день, чтобы запастись провизией и сигаретами. Затем сели на паром и направились вверх по реке прямо в центр острова. Исток реки был огромным, как Миссисипи, а дальше по мере нашего углубления в джунгли становился всё меньше и меньше пока и вовсе не превратился в небольшую, но бурную речушку, которая могла за десять минут увеличиться в десять раз из-за внезапного наводнения.
Все пребывали в сильнейшем восторге, созерцая прекрасное слияние двух рек, пока не увидели сотни миль вырубленных джунглей. Лесоперерабатывающая промышленность вторглась в древнюю цивилизацию и просто изнасиловала лес. Это выглядело так, будто территорию размером с Род-Айленд просто стёрли с карты. Пересев на лодку поменьше, мы приплыли в рыбацкую деревню Путуссибау, наш последний оплот перед встречей с настоящей дикой природой. Путуссибау состояла из двух главных улиц, на одной жил какой-то трансвестит, а на другой голландский священник миссионер, который чуть ли не с радостью предупредил нас обо всех опасностях, ожидавших впереди. О малярии и ядовитых змеях. По его словам, все таблетки от малярии, что мы принимали, были абсолютно бесполезны, и если подхватим её, то точно умрём. Замечательно.
На следующий день мы сели в нашу лодку и уплыли. Через несколько часов мы остановились, чтобы осмотреть настоящий многокомнатный дом аборигенов, который представлял собой лесную версию квартирного комплекса, но здесь люди жили коммуной и имели общую прихожую. Затем мы продолжили углубляться в джунгли. Чем выше по реке мы двигались, тем быстрее становилось течение, на пути встречалось всё меньше и меньше деревень, проходимость в целом ухудшилась. Затем начал лить дождь. Периодически пересаживаясь на лодки меньших размеров, мы добрались до Тонг Джэнг Локам, последней деревни, после которой ландшафт уже становился более холмистым, и слишком рискованным было продолжать передвигаться на лодке. Это был безмятежный оазис перед лабиринтом джунглей, в котором не было ни реки, ни тропинки, которым можно было бы следовать, просто смесь из гор, лесов и ручьёв.
Здесь мы и наняли наших гидов Пунанов, их племя считалось настоящими мастерами джунглей. Пунаны, жившие в этой местности, вероятно, могли пересечь горы за каких-то пять дней. Но никто не мог сказать, сколько это займёт, когда за ними будут плестись четыре медленных белых парня. Я не мог полностью довериться нашим гидам, потому что один был семидесятилетним старцем из местной деревни, а другие едва ли были тинейджерами. Я не знал, дали ли нам достойных гидов, или просто первых попавшихся парней из города.
Мы пару дней прекрасно отдохнули в деревне, а затем отправились дальше пешком. Нас окружали дикие пейзажи, подобные которым я никогда ранее не встречал. Духота, жара, влажность, шум, всё это вызывала доисторические ощущения. Особенно когда мы заметили огромных рогатых птиц, парящих у нас над головами. Это была другая реальность. Мы шли целый день, и, в конце концов, обнаружили, что все тропинки, куда-либо ведущие, исчезли. Вокруг была просто влажная и грязная почва.
Начало смеркаться, и нужно было найти сухое и возвышенное место, чтобы укрыться от проливных дождей. Мы наткнулись на какую-то старую ветхую лачугу, и вместо того, чтобы строить навес из огромных листьев, остались там. Место не выглядело приветливым, всё помещение было покрыто паутиной и кишело насекомыми, но мы всё-таки улеглись там как сардины в банке, завернувшись в спальные мешки, и попытались уснуть. Я уже начинал засыпать, слегка ощущая пауков, свисавших сверху на меня, как вдруг весь мой череп начал вибрировать. Как будто дятел стучал мне по голове. Я ужасно испугался, подумав, что меня укусило что-то ядовитое, и токсичный яд разрушит мою нервную систему. Я вскочил и позвал Хэнка на помощь.
Ужасный вибрирующий шум в голове всё усиливался, и я не мог больше терпеть ни минуты этой агонии, поэтому попросил Хэнка взять фонарь и заглянуть мне в ухо.
- Нет, я ничего там не вижу. Всё вроде… А-а-а-а-а!!! - закричал он и выронил фонарь.
Я ощутил сильнейшее чувство облегчения, и моя голова прекратила вибрировать. - О Боже, - сказал Хэнк, - какое-то маленькое животное выскочило из твоей головы, чувак.
Оказалось, что таракан каким-то образом пробрался в моё ухо и застрял там. Свет фонаря помог ему оттуда вылезти. Я был рад избавиться от таракана, но затем начал беспокоиться, что монстр отложил в моей голове яйца, и мой мозг станет обедом для семьи насекомых. Но спустя некоторое время, эта навязчивая идея престала меня мучить, возможно, оттого, что я был слишком занять борьбой с пиявками, которые начали присасываться к моему телу. Джунгли были такими плотными и душными, что мы постоянно искали реки, которые были нам всего по колено или по пояс глубиной. Пока мы были в воде, эти пиявки подбирались и прицеплялись к коже. Они сосали кровь и становились огромными, и каждый день нам приходить отдирать их от себя, опаляя зажигалкой мальборо. После них оставались зияющие открытые раны, через которые можно было подхватить инфекцию. Если пиявки не присасывались в воде, то висели на деревьях, ожидая, когда мы пройдём под ними. Они атаковали со всех углов.
Спустя пять дней нашего похода, у нас возникла первая большая проблема. Наши гиды поняли, что мы совсем заблудились, и стали применять какие-то знахарские средства, чтобы принять дальнейшее решение. Еда заканчивалась, мне начало казаться, что гиды смотрят на нас с мыслью: "Давайте угробим их здесь, убьём или просто съедим". Но наш старец развеял мои волнения, и мы все вместе начали искать пути выхода из ситуации.
Затем я почувствовал недомогание. Меня сильно тошнило, началась диарея и рвота. Но, несмотря на это, я должен был каждый день проходить десятки миль по горам и утёсам, с тяжёлым рюкзаком за спиной. Ночь я не мог сомкнуть глаз, у меня одновременно начинались приступы диареи и рвоты. От обезвоживания, недостатка еды и сна, начались галлюцинации, но я сконцентрировался на выживании и направлял своё тело вперёд.
Мы разделились, посылая группы на горные вершины, чтобы выяснить, где начиналась могущественная река Махакам. Как только мы найдём её, сможем выбраться. В один из дней я вместе с гидом отправился на вершину расположившейся рядом горы. Вернуться назад можно было только по крутому обрыву, который, к счастью, был покрыт лианами. Я следовал за ним по пятам вниз по утёсу, хватаясь за ветви. Мы подошли к той точке, где некуда было поставить ногу, и могли надеяться только на то, что лианы нас удержат. Гид совершил десятифутовый прыжок, держась за них. Когда пришла моя очередь, я спросил, выдержат ли лианы мой вес. Он заверил меня, что всё нормально; я всё же сомневался. Как только я спрыгнул с утёса, зацепившись за лианы, они оторвались от него, и я начал падать спиной вниз. Теперь ничто не могло спасти меня от неминуемого смертельного падения сто футов вниз на острые скалы. Но падая, я ногами зацепился за другие лианы и повис вверх тормашками на этом утёсе. Где-то надо мной в безопасности стоял мой гид и истерически смеялся. Я должен был привести себя в вертикальное положение и высвободить ноги, чтобы спастись.
Через несколько дней, мы наконец дошли до Махакам, этой широкой горной реки с глубокими синими, быстрыми и опасными водами. Мы всё ещё были в нескольких сотнях миль от океана, но теперь можно было пересесть на лодку, которую мы могли арендовать в первой же деревне, что находилась в двадцати милях вниз по реке. На берегу реки мы праздновали наше освобождение, целовали землю, как вдруг заметили нескольких местных жителей, плывших в лодке. У них была целая туша оленя, и наши гиды уговорили их дать нам ногу оленя и ещё черепаху. Я уже долгие годы был вегетарианцем, но, тем не менее, не раскаиваюсь, что в той ситуации жадно вгрызался в эту плохо приготовленную оленину. До отъезда местных, наши гиды успели договориться о лодке, которая придёт за нами на следующий день.
Затем начались страшные дожди. Мы были в каньоне, там не было как таковой береговой линии, просто отвесные скалы, в итоге, река повысила свой уровень и залила наш лагерь. Нам пришлось взбираться по обрыву, на котором была какая-то растительность и несколько деревьев, мы провели ночь, стоя вплотную к горе, и могли расслабить ноги, только поставив их на пни внизу. На следующий день пришла лодка, мы договорились о том, что нас отвезут к океану, и попрощались с нашими гидами, которые тут же развернулись и понеслись обратно в свою деревню. Той ночью мы остановились в деревне и смогли арендовать комнату, но лихорадка вернулась ко мне с ещё большей жестокостью. Я снова не спал всю ночь, изрыгая жидкость изо всех возможных мест и чувствуя себя слабее, чем когда-либо в своей жизни. Моё состояние тем более не улучшилось, когда нам сообщили, что несколькими днями ранее, группа австралийцев, совершавшая такой же проход, умерла во внезапном наводнении.
На следующий день мне было так плохо и так хотелось вернуться обратно к цивилизации, что я пошёл в местный коммуникационный центр, где по рации вызвал вертолёт, чтобы выбраться оттуда. Меня и Хэнка доставили на нём в Балик, где я нашёл доктора, который прописал мне какие-то антибиотики, которые должны были ослабить мои недуги, хотя и не вылечивали их полностью. Затем я попрощался с Хэнком. Наша с ним связь стала ещё сильнее, после того как мы вместе победили смерть, пробираясь сквозь эти чёртовы джунгли.
На обратном пути в Лос-Анджелес я остановился в Новой Зеландии, мне всё ещё было нехорошо. Через несколько дней я полетел в Лос-Анджелес, и сев в самолёт, практически потерял сознание. Пот с меня лился вёдрами, усилилась лихорадка, и снова начались галлюцинации. Когда мы приземлились, я едва смог выйти из самолёта. После дня, проведённого в кровати, я обратился в медицинский центр Института Лос-Анжелеса, врачи там ужаснулись моему состоянию. Они дали мне какие-то болеутоляющие, которые я согласился принять, несмотря на то, что был чист и не употреблял наркотики. Я вернулся домой, но теперь с головой окунулся в лихорадочные ванны пота, вызванного этими средствами. Я лёг в госпиталь "Синай-Кедр", где, проведя многочисленные тесты, врачи обнаружили у меня редкую болезнь, которая называлась тропической лихорадкой. Теперь я хотя бы знал, чем был болен, курс лечения предполагал использование всё тех же мощных антибиотиков. Я выздоровел, хотя нам всё равно пришлось отменить наш предновогодний концерт в Сан-Франциско.
Я уже чувствовал себя отлично, когда мы полетели на юг в Бразилию, чтобы отыграть несколько больших шоу в январе. Это был четырёхдневный фестиваль, и мы попеременно играли с Nirvana, каждая из групп выступала в Рио и Сан-Паоло. Мы все летели вместе на большом Боинге 747, атмосфера была по-настоящему праздничной, но ничто не могло подготовить меня к тому, какой приём нам окажет бразильская публика. Несмотря на то, что однажды Нина Хаген сказала мне, что после того, как её забудут во всём мире, она может поехать в Бразилию и получить приём равный кому-либо из The Beatles, я всё ещё не мог поверить в такую эмоциональность бразильских фанатов. Чтобы уехать из отеля, нам понадобилась помощь людей из вооружённых сил. Возбуждение поклонников граничило с реальной опасностью.
За день до нашего концерта в Рио, нам предоставили полицейский эскорт, который доставил нас вглубь фавелы, районе трущоб, в который даже полиция боялась заезжать. Там мы хотели посмотреть на оригинальную труппу Марди Гра Самба. Мы были настолько поражены этой южно-американской музыкой самой матери Земли и всем зрелищем, что пригласили всю труппу поджемовать с нами на нашем завтрашнем концерте. И они сделали это. На сцену вышло, по крайней мере, вдвое больше человек, чем было на репетиции, они все были одеты в свои лучшие костюмы.
Чед не знал что делать, поэтому просто стал играть какой-то бит, а они подыгрывали на своих перкуссивных инструментах, танцевали и пели. Фли нашёл свой грув и присоединился, а Арик начал играть что-то фанковое, что очень хорошо дополняло картину. Я же никак не мог найти себе место в этой структуре, пока два девушки подошли и стали танцевать со мной самбу. Мы все слились в танце и звуке, это был крайне психоделичный джем.
Nirvana были хэдлайнерами следующим вечером, и мы все с нетерпением ждали их выступления. Тем временем, Кортни Лав создавала вокруг своей персоны невероятный ажиотаж всякий раз, когда представлялась такая возможность. Я не знал человека, который бы больше неё подходил всему этому вниманию, всеобщему фокусу и игры. Она не поддавалась никакому контролю. Всякий раз, когда фотограф направлял камеру на группу людей, Кортни влетала в кадр, обнимая всех так, будто она была их лучшим другом.
Мы практически не видели Курта, который был очень нелюдим. Я провёл с ним некоторое время за сценой перед их вторым концертом. Он был под кайфом от таблеток, что, как ни странно, не влияло на его поведение, он был спокойным и отрешённым. Но у него был такой безумный стиль, он носил максимально несочетаемые комбинации цветов, свитеров и других вещей.
Nirvana просто отлично отыграла оба концерта. Они сыграли много новых песен, которые позже оказались на альбоме In Utero, а затем, поменявшись инструментами, они стали играть разные поп песни 70х, такие как Seasons in the Sun. На одном из двух шоу Курт сыграл сумасшедшее десятиминутное соло. Он снял свою гитару, положил на сцену и в таком положении стал играть на ней, а затем разбил её о свой усилитель. Всё закончилось тем, что он прыгнул в толпу и продолжил играть там на своей сломанной гитаре. Когда он вернулся на сцену, а зрители начали бороться за его инструмент, Кортни, словно на крыльях, влетела в толпу и побила нескольких бразильских ребят за право обладания этой гитарой.
Она взобралась обратно на сцену и гордо подняла вверх искорёженный инструмент, расхаживала взад вперед и каждую минуту демонстрировала свою победу. Наконец, она ушла со сцены, и почему-то в итоге, гриф этой гитары оказался у Луи, члена нашей команды. Он хранит его и по сей день.
Мы полетели обратно домой, счастливые оттого, что смогли провести время с Nirvana. Мы все любили эту группу. Тем временем, успех альбома Blood Sugar не шёл на убыль. Я всё ещё не мог привыкнуть к излишнему вниманию общественности. Я помню один случай, который произошёл в то время на вечеринке в честь Лизы Мари Пресли в самолётном ангаре в Санта Монике. Я пошёл в туалет пописать, и какой-то цивильно выглядящий бизнесмен в костюме подошёл к писсуару рядом со мной, посмотрел наверх и узнал меня.
- О, мой Бог, ты тот самый парень! - воскликнул он и стал напевать Under The Bridge.
Другой случай произошёл, когда я катался на горном велосипеде около своего дома, и какая-то машина проезжала мимо, а из её окна громко играла Under The Bridge. Я осознал, что теперь наша музыка стала достоянием общественности и перестала быть очередным феноменом андеграунда. Это сделало меня немного более скромным и закрытым. Звучит иронично, но мы с Фли провели большую часть жизни, привлекая внимание и пытаясь создать зрелище, вытворяя всякие диковинные вещи, только чтобы нас увидели, услышали и прочувствовали. Однажды, когда мы ещё учились в средней школе Фэйрфэкс, мы обнаружили, что пересечение бульваров Уэствуд и Уилшир было самым людным и загруженным местом во всём мире. Мы выпили немного, приняли напополам таблетку и пошли на этот угол. Там мы взобрались на столб, а с него на огромный рекламный стенд, который выходил прямо на этот людный перекрёсток. Мы полностью разделись и начали танцевать, размахивая своими членами перед каждым прохожим. Чувствовалось, что весь мир смотрел на нас, это было отличное ощущение. Незабываемый момент, когда мы одновременно были эксгибиционистами, артистами, сорвиголовами и маленькими правонарушителями. Теперь мы не танцевали на этих стендах, а сами были на них изображены. Поэтому я больше не чувствовал необходимости бороться за внимание или хвастать о том, как удивительна наша музыка.
Пришло время заняться её написанием. Фли и я, оба начали сочинять. Мы очень хотели ближе узнать Арика и открыть для себя его внутренний мир и талант. После окончания тура Арик снял приятную квартиру рядом с моим домом. Но всякий раз, когда я хотел встретиться с ним и поработать, его не было дома. Даже когда я приходил к нему, рассказывал свои стихи или включал какую-нибудь сырую запись, он не хотел брать в руки гитару, не было никакой отдачи. Никакой реакции, никакой фразы типа "у меня есть кое-какие идеи". Но с того момента прошло много времени, прежде чем мы поняли, что он, возможно, не тот партнёр для написания песен, которого мы искали.
Когда же мы это осознали, нам в голову пришла самая ужасная из возможных идей, объявить о проведении кастинга на роль гитариста. Нам казалось, что мы могли прослушать всех гитаристов мира и найти самого лучшего, талантливого, проникновенного и весёлого, но из этого обычно ничего не выходит. Это как поиски жены, нужно просто надеяться, что она встретится тебе на жизненном пути. Мы поместили рекламу в газете Лос-Анджелес Уикли и провели прослушивания. Это был просто цирк, который, конечно, ни к чему не привёл. Кто-то играл довольно хорошо, кто-то просто приходил, чтобы увидеться с группой. Примерно в то время в клубе "Линжери" я увидел группу Mother Tongue, и мне очень понравился их гитарист, парень по имени Джесси Тобиас. Я рассказал о нём Фли, и мы решили попробовать поиграть с ним. Мы джемовали, жёстко и напористо. У него, определённо, была самая захватывающая энергетика из всех, с кем мы играли раньше. Но Фли сомневался, что техники Джесси хватит для того, чтобы играть нашу музыку. В конце концов, мы всё-таки приняли его, он ушёл из своей группы и начал играть и писать музыку с нами.
Прошла пара недель, а что-то всё равно было не так. Мы, не переставая, джемовали с Джесси, но никто не получал удовлетворения, особенно Фли. Я всё ещё верил в то, что ситуация могла наладиться, когда Чед подошёл ко мне и сказал:
- Мне кажется, с нами готов поиграть Дэйв Наварро.
Дэйв всегда был первой кандидатурой для нас после ухода Джона. Ещё давно мы предлагали ему присоединиться к нам, но он был слишком занят своим собственным проектом после распада Jane's Addiction. Но недавно Чед тусовался с ним, и теперь был уверен, что Дэйв с удовольствием будет играть с нами. Это был идеальный вариант для нас, потому что вместе с Jane's Addiction они фактически изобрели звук и распространили музыкальный дух, который был уникальным, чрезвычайно эмоциональным и долгое время являлся голосом Лос-Анджелеса. Это было страстное, оригинальное искусство, которое имело правильные корни и обладало истинным безумством и любовью.
Итак, мы уволили Джесси и взяли Дэйва. Наварро был лучшим выбором. Он сказал нам:
- До меня дошли слухи, что вы выгнали Джесси из-за того, что он был слишком симпатичным и отнимал у вас часть женского внимания. А теперь вы приняли в группу меня. Интересно, как это меня характеризует?
У него было самое язвительное чувство юмора. Сразу после присоединения к нам, Дэйв сделал себе на заказ медиаторы, на которых были написаны имена всех гитаристов, с кем мы когда-либо играли. После его имени стоял вопросительный знак.