Глава 60
В новый год без телефона!
В начале 2011 года я все еще продолжал работать над книгой. Ее написание заняло на порядок больше времени, чем я рассчитывал. Самое сложное в писательском деле - излагать свои мысли кратко, но в то же время ясно и не углубляться в собственные переживания, не забывать, что книга пишется для других.
Наконец-то у меня появился собственный телефон, Nokia n97. Прячу я его в специально оборудованной "нычке" - под фальшивой завесой в оконной раме. Ты, конечно, понимаешь, что захоти я и дальше продавать дампы - все это можно делать и с телефона. Вместо этого я день за днем пишу книгу. И даже вырвал из блокнота лист своих должников. Ведь почему я сел во второй раз? Когда я освобождался с Володарки, я не собирался возвращаться к кардингу. Я начал работать над созданием водки и занялся спамом и рекламой. На момент освобождения мои прежние партнеры и клиенты были должны мне примерно $400 тыс. Вернуть деньги многие возможности не имели и просили обеспечить их "материалом" для работы, чтобы они могли побыстрее рассчитаться. Пришлось поставлять им дампы и понемногу забирать свое. Так я сам не заметил, как снова вернулся к кардингу. Это как с привычкой курить: вот ты "завязал", уже полгода не куришь, а потом делаешь одну-две затяжки - и через неделю ты снова в "системе".
Телефоны в зоне есть только у тех, кто может себе это позволить. Стоят они здесь раз в десять дороже, чем на воле. Поэтому на весь лагерь дай Бог если наберется десять "трубок". Но при желании можно достать хоть iPhone. В одних зонах их больше, в других - меньше, в третьих вообще телефоны в официальных бумагах не показывают, но то, что они есть даже в самом "красном" белорусском лагере, - это факт. Попадают они в зону тремя способами: "вбросами" - когда телефон помещается в жестяную банку из-под кофе, свободное пространство заполняется монтажной пеной, все это плотно обматывается целлофаном "с пупырышками" и скотчем и перебрасывается через забор; "ногами" - приносят мусора, что сейчас встречается крайне редко, поскольку Шульгин, теперешний начальник лагеря, свел коррупцию в лагере на нет; и через вольнонаемных мастеров на "промке". Правда, иметь собственную "трубу" в зоне с каждым днем становится все опаснее. Причина всего в одном человеке - чересчур амбициозном "режимнике", который до прихода в режимную часть работал начальником лагерной хлебопекарни.
Первый раз я увидел его, еще будучи в "карантине": какой-то молодой самовлюбленный мент завернул нас от столовой и заставил проделать обратный путь строевым шагом - мол, "начальник лагеря наблюдает через видеокамеру, как вы идете".
- Что это еще за клоун? - поинтересовался я у кого-то из парней в строю.
- Федоненков. "Погоняло" - Генерал. Поговаривают, что женат на племяннице Шульгина, вот и выслуживается, падла…
До появления Пекаря (теперь мы называем Федоненкова только так) в лагере мобильники никогда не прятались дальше тумбочки. Теперь же "шмоны" не прекращаются ни днем, ни ночью.
Поначалу я доставал рабочий график Пекаря и звонил только тогда, когда его не было в зоне, но на второй месяц Пекарь стал здесь просто жить, и уже никто из заключенных не знал, когда он работает, а когда отдыхает. Тогда же начались и ночные облавы (раньше после 22:00 никогда не шмонали) и разные фокусы с маскарадом: в темное время суток мусора переодеваются в зэковские робы и телогрейки, вместе с толпой зэков возвращаются с ужина, а дойдя до отряда, тут же сбрасывают "телаги" (чтобы была видна мусорская форма) и бегут в секцию "телефонистов". Одно время по зоне даже гуляли календарики со слоганом ""Пекарь и К" - в Новый год без телефона!".
- Тексты мои где? - спросил я Федоненкова через пару дней после того, как он вдруг ни с того ни с сего забрал мои рабочие материалы по книге.
- У начальника лагеря. Если он их, конечно, еще не выбросил… У него забирай.
- Вот еще, стану я серьезных людей от работы отвлекать. Ты две тетрадки забрал - я три напишу. Заберешь и их - ты же на хорошем счету у начальства, тебе все позволено, - я все равно писать не перестану. А из памяти моей ты ничего не сотрешь.
- Тебе не надоело? Только приключений себе ищешь… Ну зачем тебе про лагерь писать? Мне, кстати, не понравилось, как ты обо мне высказался: "Амбициозен, мечтает о кресле замминистра внутренних дел, хотя его потолок - зампорор (заместитель начальника колонии по режимно-оперативной работе)".
- Правда не всегда нравится тем, кто старается ее избежать, - ответил я цитатой из Довлатова.
- А почему ты уверен, что мне не стать замминистра?..
- Ну хорошо, давай я тебе анекдот расскажу.
"Мальчик разговаривает с дедом-генералом:
- Деда, а я, когда вырасту, капитаном буду?
- Да, внучек, будешь.
- А полковником?
- Ну, послужишь немного, окончишь военную академию - сделаем тебя и полковником.
- Дед, а генералом буду?
- Ну, будешь и генералом.
- А маршалом?
- Нет, маршалом ты не будешь. У маршала свой внук есть…"
- Ай, ну тебя, - замахал руками Пекарь. - Может, я вообще в политику пойду…
- Вот! Точно, иди. В России есть Жириновский, а у нас как раз тебя не хватает. Чего ты вообще ко мне прицепился? То книгу не пиши, то телефон тебе принеси… Сижу себе спокойно, никуда не лезу, зоне помогаю - ремонт в отряде за свой счет сделал, музыкантам в клуб микшерский пульт купил, фильмы вам нет-нет да монтирую, церкви помогаю… Хватает ведь тебе "мишеней" в лагере - самый последний заготовщик звонит… Вот их и долби.
- А не надо зоне ничем помогать - вы сюда сидеть приехали. Микшерский пульт он купил…
- Да в Беларуси привыкли ничего не делать и деньги за это получать. Разбаловал вас Лукашенко.
- Ладно, неси свой телефон.
- Какой телефон, Викторович?! (Мусоров в зоне мы чаще всего называем по отчеству.) Нет у меня никакого телефона.
- А мне сдали, что есть… Или ты сомневаешься? - Пекарь откровенно любовался собой.
- В твоих способностях, Викторович, я не сомневаюсь, - подогрел я его тщеславие, - опутал уже всю зону агентурной сетью…
- Не отреагировать я не могу. Иначе пойдут выше, к моему начальству, и скажут, что я тебя "крышую". А я даже своего родного брата прошмонаю, если узнаю, что он в зону "трубу" несет…
Я не стал ему говорить, что раз ты такой честный, то не должен брать у зэков чай, кофе, шоколад и курить наши сигареты. Потому что, вопервых, он бы все равно не понял. А во-вторых, находясь в зоне, ты в любом случае должен будешь находить компромисс с мусорами: сегодня ты ему дал пачку сигарет и шоколадку, а завтра забрал из "режимки" что-то "неположенное". Прав Пекарь был в одном: зэки на строгом режиме "сдают" налево и направо. Нет у наших заключенных никакого единства. Азербайджанцы, грузины, армяне и прочие национальные меньшинства, находясь в сложных обстоятельствах, стараются во всем помогать землякам - тем и сильны. Зато у белорусов в зоне почему-то сильнее всего проявляется зависть: то, что у меня коровы нет, - это, конечно, плохо, но гораздо хуже, что у соседа есть. Вот и приходится прятать все от лишних глаз.
Солженицын писал, что в сталинских лагерях зэки руководствовались принципом "Умри ты сегодня, а я завтра". У нас же - "Пусть у тебя сегодня "запрет" отшмонают, а у меня завтра". И не понимаем мы, что расплата за это уже неминуема, что, может быть, она уже ждет тебя за порогом барака, что любой наш поступок, будь то добро или зло, бумерангом возвращается к нам же.
- Я не могу по-другому, меня батька так воспитал, - продолжал Пекарь.
"Да иди ты в задницу!" - подумал я про себя и откланялся. И хотя никто меня не сдавал (про этот телефон знали всего три человека, и все они по нему звонили), дурные предчувствия с тех пор не оставляли меня…
Глава 61
Хороший полицейский - мертвый полицейский
- Заборщиков, кто вечером на стреме стоит? - поинтересовался я у парня, который при приближении мусоров к бараку давал сигнал на весь отряд.
- Каменок - дед проигранный, которому на "шанхае" фуфло повесили за то, что не рассчитался с карточным долгом.
- Ах, этот… Леха, поменяйся с ним, пусть он лучше днем стоит. А то он мало того, что не видит ничего, так еще и со стрема может на пару минут уйти - чаю себе заварить, например…
- Ну хорошо, с понедельника поменяемся. А то у нас по оплате неразбериха выйдет.
Ближе к отбою пришли контролеры - солдаты внутренних войск, призванные охранять нас. Они часто к нам заходят. Пьют наш чай, едят конфеты и курят наши сигареты. Взамен кормят нас нехитрыми историями о своем житье-бытье. Контролеры вообще очень похожи на нас: говорят на том же приблатненном языке, слушают Круга и Нагано и так же не хотят работать. Почти любой надзиратель заслуживает тюрьмы, и почти любой заключенный годится на роль охранника.
Через час контролеры ушли. Я залез в свою "нычку", достал телефон и отдельно поставил на зарядку дополнительную батарею. Вдруг снова звонки: опять та же "контора". Я спрятал телефон, прикрутил на место крышку от "нычки", закурил и принял непринужденный вид. Только отвертку подальше от окна отбросить не успел.
Мусора зашли в секцию, я снова предложил им чаю. Те отказались и только молча сидели за столом, переглядываясь друг с другом. Не понимая, что происходит, я нашел глазами Макара - моего соседа по секции, двадцатитрехлетнего деревенского парня, который продал мешок выросшей прямо в его огороде дикой конопли покупателю, оказавшемуся легавым, за что получил восемь лет, - в его взгляде читалось то же недоумение и непонимание происходящего.
- А ты в этой секции живешь? - спросил у Макара похожий на армянина контролер Костя.
Я понял, что сейчас будет "захват", сорвал батарею с зарядкой и открыл дверь, собираясь выбежать из комнаты.
- Наклонись, - шепотом сказал мне Костя, мол, на ухо что-то скажу.
Я нагнулся к нему, и тут стремщик дал пять звонков - такой длинный сигнал давали только при приближении к бараку начальника колонии, Пекаря или "шмонбригады".
- Блин, не выходи из секции, сейчас вас будут "брать", - заверещал Костя.
И тут я замешкался. Что-то вдруг щелкнуло в моем мозгу, и я заметался по комнате. Так меня и "приняли" Пекарь и начальник "режимки" Ящер - с батареей в руке.
Отвертку нашли. Спустя двадцать минут догадались, к какому замку подходит этот ключик, отдернули шторы и достали из оконной рамы мой телефон. "Ну все, плакала моя "Нокия", - с досадой подумал я, в последний раз глядя на n97. - Это было слишком хорошо, чтобы продолжаться долго".
- Собирайся, Сергей, - сказал мне Федоненков. - Без описания "кичи" твоя книга не будет полной…
Я оделся потеплее: термобелье, двое теплых носков, роба, шарф, шапка, телогрейка, перчатки - и в компании двух режимников направился в "отстойник".
- О, привет. Эко тебя угораздило, - удивился мне дежурный помощник начальника колонии майор Свистунов.
- И не говорите, Владимирович.
- Объяснение писать будешь? - поинтересовался ДПНК.
- Какое? Я ведь даже не знаю, с какой формулировкой меня "закрыли"…
Официально мобильных телефонов в зоне нет и быть не может, поэтому в качестве нарушения часто фигурируют: "не выполнил команду "отбой"", "нарушение формы одежды", "использование самодельных электроприборов" и прочее.
- Так-с… - Свистунов полез в свои бумаги, - "не выполнил команду "отбой" и размахивал руками", - прочел он в рапорте о нарушении. - Ну вот и напиши: не выполнил команду "отбой", потому что не хотел спать.
- Владимирович, ну маразм же…
Писать объяснение я отказался и прошел в "отстойник" - небольшое помещение с бетонной скамьей и отсутствующим, как и два года назад, когда я только заезжал в зону, оконным стеклом. Расстелил на скамье телогрейку, вдохнул морозный воздух, от которого тут же защипало в носу, и наконец-то расслабился. Вместе с паром, который я выдыхал, уходила нервная дрожь, не оставлявшая меня с того момента, как Пекарь переступил порог моей секции.
Клацнула ржавая стальная дверь: на пороге стоял Игорь - самый человечный контролер в зоне:
- Вот, Серый, держи, - он протянул мне несколько телогреек. - Околеешь тут за ночь - на улице минус двадцать четыре…
Все-таки странная штука жизнь. Для одних мусоров все эти шмоны и облавы - это не более чем работа, на которую нет желания ходить, но приходится, для других - игра в "казаки-разбойники", - видно, в детстве не наигрались. Для заключенных же все гораздо серьезнее: кому-то из нас из-за телефона обломается УДО, к кому-то не смогут приехать на "свиданку", третьим вообще придется освобождаться "по звонку". А все из-за того, что мы хотим общаться с родными не дважды в месяц, как нам разрешает администрация, а так часто, как мы хотим. В конце концов, нас ведь лишили только свободы…
Утром ДПНК отвел меня к "хозяину".
- Что скажешь? - взгляд начальника, обращенный на меня, был нарочито суров. - Где взял телефон?
- Обманывать не хочу. Правду тоже не скажу, - ответил я заранее приготовленной фразой.
- У тебя был очень крутой телефон - у меня на свободе такого нет. "Вбросами" такие не залетают. Значит, кто-то тебе его принес. Меня интересуют предатели в моем коллективе. Объявляю тебе десять суток ШИЗО. Для начала… Потом полгода БУРа (барак усиленного режима), потом в "крытую". Поэтому иди и думай. Надумаешь поговорить - записывайся на прием, вызову…
В европейских странах начальника тюрьмы называют директором. У нас, как и во времена ГУЛАГа, - все тот же "гражданин начальник". "Хозяин" здесь и царь и Бог. Власти у него не меньше, чем у президента, только масштабы помельче. Хочет - казнит, хочет - милует. В зоне ты не принадлежишь сам себе, оттого и жизнь твоя может поменяться в один момент. Полковника Шульгина в нашем лагере боятся все: и зэки, и подчиненные. Поэтому когда ты слышишь в свой адрес: "Десять - БУР - "крытая"" - это не кажется пустой угрозой.
До недавних пор в изолятор могли водворить на пятнадцать суток. Теперь максимум на десять. Правда, как говорят сами менты: "Нам без разницы: давать вам два по пятнадцать или три по десять". Им-то, может, и без разницы, а нам, заключенным, вместо двух нарушений придется три снимать.
- Пойдем поболтаем, - вихрастая голова Пекаря показалась в дверном проеме "отстойника".
- Как скажешь, "начальник", - согласился я, и мы поднялись в здание режимной части.
- На, держи, - Пекарь протянул мне кружку с чаем, когда мы уселись в кресла. - Специально для тебя заваривал. С сахаром.
Я с наслаждением отпил. После двадцатичетырехградусного мороза чай согревал не хуже французского коньяка.
- Итак, какой код блокировки в твоей трубе? - начал Федоненков.
- Ты издеваешься?
- Не понял… - Пекарь удивленно замычал.
- Я однажды пароли от своего компьютера назвал - получил десять лет тюрьмы. Так что давай не будем…
В памяти моей "Нокии" не было ничего запрещенного или криминального, но мне не хотелось, чтобы кто-то читал мои "сырые" материалы по книге и рассматривал мои личные фотографии.
- Я здесь при чем?! - Пекарь отчего-то расстегнул воротник рубашки и привстал из-за стола. - Если тебя кто-то из ментов когда-то надул, это не означает, что все такие…
- Ага, плохим мусорам - плохие гробы, хорошим - хорошие… - вспомнил я старый анекдот. - Все вы одним миром мазаны.
- Вижу, разговора не получится.
- Викторович, да ты прямо Нострадамус…
После обеда пришел старший смены контролеров, и меня завели под "крышу". Получилось, что в холодном "отстойнике" я пробыл больше пятнадцати часов. Окончательно добило меня то, что срок наказания начинает отсчитываться только с того момента, когда тебя завели в ШИЗО…
Глава 62
Камера истощения человеческого организма
Штрафной изолятор (ШИЗО), или "кича", - это внутренняя тюрьма колонии, что-то наподобие карцера в СИЗО. Сидят здесь нарушители режима содержания, а также те, кому в качестве наказания назначили перевод в ПКТ (помещение камерного типа, раньше называлось БУРом). Сидишь здесь под замком, в камерах наподобие тюремных. За что дается ШИЗО? Да за что хочешь: не угодил начальнику, не вовремя встал, не вовремя лег, опоздал на проверку, не так был одет, находился не в своем отряде, не там курил - вот тебе сутки, трое, пятеро. Десять суток (максимум) дают за отказ от работы либо использование запрещенных предметов (мобильная связь), а также за наркотики или пьянку. И хотя по закону больше десяти суток никак нельзя, растягивается эта гармошка и до полугода.
БУР - это содержание подольше. Туда заключают на месяц, три месяца, полгода - просто потому, что арестант считается опасным. Если, находясь в БУРе, ты хватаешь нарушение, то тебя переводят в "кичу", и эти штрафные сутки в срок БУРа не засчитываются.
Первым делом, как и в любой тюрьме, из твоей обуви вынимают шнурки, а с руки снимают часы. Потом переодевают в заношенные до дыр штаны длиной по колено и такой же застиранный клифт с надписью "ШИЗО". Из личных вещей в камеру можно взять только носки, трусы, кальсоны, мыло, зубную пасту и щетку, туалетную бумагу и полотенце.
- Ну что, Хакер, в какую хату пойдешь? - видя, что я остановился в нерешительности, спросил меня дежуривший под "крышей" контролер по прозвищу Тямтик.
- Пойду для начала с "восьмой" поговорю.
В хате № 8 обычно сидят блатные, которые регулируют все движение под "крышей": знают, кто в какой хате сидит (для этого у них есть "компьютер" - картонка, на которой отмечают фамилии прибывших и номера хат).
- Кто, откуда, за что? - спросил хриплый голос за дверью.
- Хакер, седьмой отряд, за "трубу".
- Куда пойдешь?
- В четвертую… (я знал, что в этой хате было две батареи отопления, что, учитывая стоявшие на улице морозы, приобретало сакральное значение).
- А что там?
- Причина есть.
- Какая?
- Пацаны, ну не буду же я на весь коридор кричать…
- Хорошо, иди…
Камера № 4 во многом напоминала помещения спецкоридора на Володарке. Два на четыре метра, та же бетонная "шуба" на стенах, две пятнадцативаттные лампочки, прикрытые железной решеткой, закрытое металлическими ставнями окно, умывальник, "дальняк" в углу, навесной шкафчик для личных вещей, откидывающиеся в ночное время нары, рассчитанные на четырех человек, несколько низких металлических табуреток, вмурованных в бетонный пол, и узкий столик. На батарее были разложены сухари. "Так вот к чему выражение "сухари сушить"", - сразу вспомнилось мне.
- Я думал, я на дно попал, - сказал я вместо приветствия, окидывая взглядом тесноту камеры, - вдруг кто-то снизу постучал…
Когда прилетаешь с Мальдив и через пару дней попадаешь в тюремный "отстойник" с клопами и крысами - кажется, что это и есть самое дно жизни. Оказывается, всегда может быть еще хуже. Поэтому, когда знакомые в лагере жалуются и говорят, что все плохо, я отвечаю: "Не гневите судьбу. Вспомните лучше о тех парнях, которые сидят на пожизненном". Мы узнаем, что такое по-настоящему "плохо", только когда оно происходит.
- Здорово, проходи. Из какого отряда? - пригласили меня в темноту хаты.
- Из седьмого…
Я присел на нары и стал разглядывать своих товарищей по несчастью - пятерых ребят, заросших многодневной щетиной.
- За телефон? - поинтересовался у меня здоровенный парень, лицо которого показалось мне знакомым.