Его книга "Введение в историческую поэтику эпоса и романа" содержит описание закономерностей развития эпических жанров от первобытных истоков до литературы Нового времени.
Скончался 16 декабря 2005 года.
В заключение – фрагмент небольшого этюда о Мелетинском Вячеслава Всеволодовича Иванова:
"Как-то лет сорок пять назад Владимир Николаевич Топоров передал мне, что наш общий знакомый Георгий Александрович Лесскис и его друг Елеазар Моисеевич хотели бы встретиться с нами двумя, чтобы обсудить возможности строгого – структурного и математического – подхода к литературе. В те годы это выглядело примерно как сейчас планы выгодной добычи полезных ископаемых на Луне. В литературоведении правили чиновники сталинского пошиба и бандиты – душители мысли, постепенно грань между этими двумя категориями злодеев стиралась. Но ненависть тех и других ко всему новому в науке была одинаково свирепой.
В языкознании уже удалось добиться изменения ситуации. Устраивались увлекательные обсуждения, где каждый из нас делился результатами интенсивно шедших тогда работ по машинному переводу, структурной и математической лингвистике. Мы условились с Топоровым, что после одного из таких заседаний пойдём вместе на встречу с ожидавшими нас друзьями-литературоведами […]
При первых встречах с Елеазаром Моисеевичем я думал о том, как сложилась его судьба, подарившая ему ранние испытания на фронте, выход из окружения, заключение, инсценировку расстрела, тбилисскую тюрьму, второй арест, лагерь и все последующие невзгоды более изысканного академического свойства. А он вопреки всему был одержим жаждой внести ясность в перепутанность нашего мира. Ещё раз процитирую его воспоминания: "С раннего детства моё сознание тянулось к представлениям об осмысленной связи целого, о необходимости гармонии как чего-то фундаментально-укоренённого, а не как скользнувшего на мгновение луча солнца по цветку. Всякие конфликты, разлады, бессмыслица даже в частных случаях меня исключительно огорчали. Не зная ещё этих слов, я всегда был за Космос против Хаоса, но не настолько был в себе уверен, чтобы не трепетать перед Хаосом. Всё, что мне пришлось повидать во время войны, должно было убедить меня в слабости и иллюзорности Космоса и в силе Хаоса, лёгкости его возникновения, широкого масштаба его распространения, безудержности его проникновения в любую сферу. На более позднем этапе проблема Хаоса / Космоса и их соотношения в модели мира стала центральным пунктом моих философских размышлений и научных работ". Об этом и шла речь в первой же нашей беседе. Елеазар Моисеевич не только был уже в это время увлечён Леви-Строссом и его рациональным истолкованием мифологии. Он недаром ещё в лагере штудировал квантовую механику. Как мы все тогда, открытия теории информации он понимал как способ понять её соотношение с энтропией как мерой беспорядка. Лесскис, прошедший сходную тюремную школу, сходен был с Мелетинским и в том, что сохранил веру в силу разума и необходимость введения его в сферу науки о литературе. Мы говорили в тот день допоздна, за полночь стали вырисовываться контуры того, что придёт потом – с появлением Лотмана и московско-тартуской школы, с расцветом нашей семиотики, а дальше и со всеми теми начинаниями, которые стали возможны в новое время и в которых Мелетинский деятельно участвовал. Но мне навсегда запомнилось его умение почувствовать и передать другим силу своего тяготения к Космосу (не меньше, чем отвращение к Хаосу, в котором он видел своего личного врага)".
* * *
Пётр Васильевич Быков представал перед современниками в разных ипостасях – поэта, прозаика, переводчика, историка литературы, библиофила.
Между тем, дар его был не слишком богатым. Вот написанное им в 1913 году стихотворение:
Величествен полёт орла.
Красивый, сильный и могучий…
Расправив мощных два крыла,
Орёл сорвался с дальней кручи,
Плывёт, как лёгкий, чёрный чёлн,
Спокойно, вдруг пошел быстрее,
И из воздушных горных волн
Понесся вниз, над степью рея…
Но, чужд земли, он к небесам
Стремится вновь… Кружит всё шире,
К ним с быстротой взвился, – и там
Парит в мерцающем эфире…
И сладко, радостно ему;
Вкушая воли наслажденье,
Он видит грозных туч движенье,
Земле несущих страх и тьму…
Очами жадно свет он пьёт
И светом грудь его согрета;
Он – властелин среди высот,
В просторе нет ему запрета!
Царю пернатых ты сродни,
Поэт, наперсник светлой музы:
Пусть серых будней тесны узы
И мрачны пусть иные дни, -
Но дух твой горд, – и смел полёт
Души возвышенной, прекрасной,
Недосягаемых высот
Достичь стремящейся так страстно…
Не Бог весть что! Во всяком случае, стихи из тех, что не новы – ни по мысли, ни по исполнению.
Но, несмотря на то, что Быков написал их немало, поэзия всё-таки не была его подлинной страстью.
Его страстью было писать популярные большие и малые биографические очерки, которые охотно печатали иллюстрированные журналы. Их число у Быкова доходит до 10000!
У меня есть Полное собрание сочинений Тютчева 1912 года под редакцией Быкова и с его большим биографическим очерком.
Надо отдать должное Петру Васильевичу: очерк написан неплохо.
Но таких собраний под его редакцией и с его большими биографическими очерками вышел не один десяток.
Среди них – Гейне, Кольцов, Лермонтов, Беранже, Боккаччо ("Декамерон"), Плещеев, Гоголь, Мей, Михайлов, Мольер, Чехов, Мамин-Сибиряк.
Здесь же писатели поменьше рангом: Жадовская, Афанасьев-Чужбинский, Омулевский, Салов, Полевой.
Причём у Жадовской, Афанасьева-Чужбинского, Салова, Омулевского – это полные собрания сочинений. А Полевой – это не Николай и не брат его Ксенофонт, известные пушкинские современники. Это сын Николая Полевого – предвестник, так сказать, нашего Пикуля. Писал "Исторические рассказы и повести" (СПб., 1893), "Государев кречотник" (1893), "Братья-соперники" (1890), "Чудо-Богатырь Суворов-Рымникский" (народное изд., М., 1892), "Корень зла" (исторический роман, "Нива", 1891), "Под неотразимой десницей" ("Исторический Вестник", 1893), "Тальянская чертовка" (там же, 1891), "Птичка-невеличка" (там же, 1892), "Типы Смутного времени" (там же, 1889) и т. п.
Всех приветил и обласкал Пётр Васильевич Быков, скончавшийся 22 октября 1930 года (родился 1 ноября 1844-го). Как раз в год его смерти вышла книга его воспоминаний о литературной жизни России второй половины позапрошлого века "Силуэты далёкого прошлого". Почитать стоит.
* * *
Майн Рид из Ирландии, где он родился и получил прекрасное университетское образование в Белфасте, уехал в 1840 году в Америку. В 1846-м как журналист американской газеты принимает участие в американо-мексиканской войне, откуда присылает материалы для еженедельной рубрики "Записки стрелка".
В 1848-м получает серьёзное огнестрельное ранение и в связи с ним подаёт в отставку. В чине капитана возвращается к мирной жизни. Оказывается в Лондоне.
Здесь он издаёт свой первый роман "Вольные стрелки", написанный на основе той войны, какую он видел и в какой принимал участие. Роман вышел в 1850-м и тотчас принёс Риду огромный успех: тиражи раскупались и допечатывались.
Но ни этот роман, ни последующие не сделали Рида состоятельным человеком. В 1853 году он женился на дочери своего издателя Элизабет Хайд, которая была большой мотовкой. Такой же, впрочем, как и её муж Майн Рид.
И это притом, что на "ура" встречалась каждая его книга. В том числе и самая знаменитая – роман "Всадник без головы". Пишет он много, тиражи его книг бьют рекорды, его переводят за границей. Но деньги не оседают в этой семье.
В 1867 году Рид возвращается в Америку, где встречает совсем другой приём, чем в Европе: публика к нему относится прохладно.
Но в 1870-м из-за постоянных переживаний обостряется его ранение, полученное в Мексиканской войне. После нескольких месяцев, проведённых в госпитале, Рид с женой переезжают в Англию. Увы, его прежние романы не приносят особого дохода, новые он только пишет. И семья живёт на пенсию, которую Риду платит американское правительство как участнику Мексиканской войны.
Больной, истощённый писатель продолжает писать до самой смерти в Англии – до 22 октября 1883 года (родился 4 апреля 1818-го).
После его смерти напечатали роман "Переселенцы Трансвааля", сборник рассказов "Пронзённое сердце" – то есть, всё то, что он писал уже будучи смертельно больным.
Громкая слава Рида тоже оказалась посмертной.
* * *
Василий Дмитриевич Захарченко – человек-загадка. С одной стороны, он, 34 года руководивший журналом "Техника молодёжи", был уволен в 1984 году за публикацию романа (прерванную после второго номера) Артура Кларка "2010: Одиссея Два", некоторые персонажи которых носили имена советских диссидентов. С другой стороны, один из одиознейших литераторов шестидесятых-семидесятых годов прошлого века Сергей Семанов пишет в своих воспоминаниях о Захарченко, как о союзнике "патриотов", составивших Русскую партию.
Похоже, что Семанов не врал: Захарченко с середины 1950-х – один из руководителей Советского комитета защиты мира. А комитет этот многие считали подотделом КГБ. К тому же он один из инициаторов создания Всероссийского общества охраны памятников и культуры, под эгидой которого и существовала, в частности, Русская партия.
Написал он немного. Несколько научно-популярных книг. Да и известен не как писатель, а как издатель. После распада СССР стал издавать журнал "Чудеса и приключения".
Но получил к 80-летию орден от Ельцина. Умер 22 октября 1999 года (родился 1 августа 1915-го).
23 ОКТЯБРЯ
Стихи Николая Авдеевича Оцупа, родившегося 23 октября 1894 года, порой были безжалостно реалистичны:
Всё, что жизнь трудолюбиво копит,
Всё, что нам без устали дарит, -
Без остатка вечное растопит
И в себе до капли растворит.
Как для солнца в ледяной сосульке
Форму ей дающий холод скуп,
Так для вечности младенец в люльке,
В сущности, уже старик и труп.
Оцуп, заложив золотую медаль, которую получил, окончив Царскосельскую Николаевскую гимназию, уехал учиться в Париж, где слушал лекции философа Бергсона. Стихи начал писать под влиянием Бергсона и Гумилёва, с которым познакомился позже, вернувшись в Россию.
Вместе с Гумилёвым и Лозинским организовал "Цех поэтов", который выпустил первую книжку Оцупа "Град".
Занимался переводами в издательстве "Всемирная литература. Переводил Р. Саути, Д. Байрона и С. Малларме.
Но после расстрела Гумилёва покинул Россию. В 1922 году в Германии содействовал переизданию трёх альманахов "Цеха поэтов" и выпуску четвёртого. Потом перебрался в Париж, где выпустил второй стихотворный сборник "В дыму" (1926).
В 1930-м организовал журнал "Числа", где печатал многих молодых эмигрантов – поэтов, писателей, искусствоведов, философов. В 1939-м выпустил роман "Беатриче в аду" – о любви богемного художника к начинающей актрисе.
В начале Второй мировой войны записался добровольцем во французскую армию. Попал в плен к итальянцам, из которого через полтора года бежал. Вновь был пленён и снова бежал. Закончил войну в рядах итальянского Сопротивления.
После войны преподавал в парижской "Эколь Нормаль", где в 1951-м защитил диссертацию по Гумилёву. Это была первая научная работа о расстрелянном поэте. Подготовил к печати том "Избранного" Гумилёва. Написал о нём, И. Анненском, Ф. Сологубе, А. Блоке, А. Белом, В. Маяковском, Е. Замятине, С. Есенине, Б. Пастернаке в книге воспоминаний "Современники" (1961). Выпустил монументальный "Дневник в стихах" (1950), над которым работал 15 лет. Это лиро-эпическая поэма о пережитом и о современности. Последняя работа, которую Оцуп опубликовал при жизни (умер 28 декабря 1958 года) поэма "Три царя" (1958).
Перед самой смертью написал такое стихотворение:
Дай мне погрузиться в ощущенья,
Страшно удаляться в небеса,
Я лечусь от головокруженья,
Вслушиваясь в жизни голоса.
В восхищенье всё меня приводит:
И стада, и птицы, и поля,
Я старею, из-под ног уходит,
Но сильнее радует земля.
Как могила, глубока природа,
Жизнь в неё заглянет и дрожит.
Есть в любви чистейшая свобода:
От любого страха излечит.
Он писал его несколько дней (16–27 декабря 1958), стремясь, очевидно, как можно точнее запечатлеть открывающуюся ему перед смертью истину.
* * *
Вспоминает выдающийся учёный Ефим Григорьевич Эткинд о том, как стал жертвой кампании по борьбе с космополитизмом в конце сороковых. Цитирую его книгу "Записки незаговорщика".
"Ещё до того, как меня выгнали из Института иностранных языков, мне была устроена проработка в ленинградском Университете, где я, правда, лекций не читал, но где в 1947 году защищал диссертацию.
На открытом, то есть с участием приглашённых лиц, заседании кафедры меня поносили за порочную методологию и вредные идеи. То была кафедра западноевропейских (уже переименованных в "зарубежные", чтобы не поминать проклятого слова "Запад") литератур, которой почти тридцать лет заведовал В.М. Жирмунский, мой научный руководитель, сделавший свою кафедру лучшей в Советском Союзе. Жирмунский был уже изгнан с позором из Университета, в его кресле сидела молодая и ещё в науке ничем не отличившаяся его ученица, Т. Вановская, которая умоляющими чёрными глазами смотрела не отрываясь на меня, своего однокашника ("я тут ни при чём, это всё делают они…"), а с докладом о моей диссертации (недавно защищённой в том же университете) выступал бледный Алексей Львович Григорьев, историк новейшей французской литературы. Ему тоже всё это было не только неприятно, но и противно, однако он, человек далеко не храброго десятка, исправно выполнял задание партийной организации.
Помню темпераментное выступление А. В. Западова (когда-то один из любимых учеников Гуковского, он раньше многих предал учителя, а теперь выпустил книгу "В глубине строки", посвящённую его памяти); рассыпая цветы красноречия, он подробно говорил об антипатриотических извращениях в диссертации, об ошибке учёного совета, присудившего её автору кандидатскую степень (а многие члены того учёного совета тут же и сидели, терроризированные и безмолвные – академик Алексеев, профессора Державин, Смирнов), и о необходимости эту ошибку исправить".
Александр Васильевич Западов действительно словно занял место своего учителя Григория Александровича Гуковского, арестованного в рамках кампании борьбы с космополитизмом и умершего в тюрьме. Он читал в Ленинградском университете лекции по истории литературы XVIII века, как прежде Гуковский, который его и в самом деле любил.
Но единожды предавший предаст снова – и Западов это доказал. Должно быть, учителя было предавать труднее, чем своего коллегу. Впрочем, не станем влезать в психологию предательства.
После своего выступления, уничтожавшего Эткинда, Западов недолго проработал ещё в Ленинградском университете, где с 1949 года заведовал кафедрой истории русской журналистики филологического факультета, а в 1953-1954-м был на филологическом деканом. В 1954 году его пригласили в Московский университет на должность заведующего кафедрой редакционно-издательского дела. Здесь он защитил докторскую диссертацию и стал профессором. Здесь в 1971 году Учёный Совет МГУ присудил ему Ломоносовскую премию за монографию "Мысль и слово" (1971). Здесь он стал Заслуженным профессором МГУ.
Он считается родоначальником курса истории русской журналистики. Под его руководством написаны учебники по теории литературного редактирования. Прожил он долго – 90 лет: умер 23 октября 1997 года (родился 5 февраля 1907 года).
Он писал не только научные труды. Писал и книги воспоминаний. Разумеется, о своей роли в уничтожении замечательных учёных в Ленинграде он не вспомнил.
Но вот читаю книгу Александра Нилина "Зимняя дача", где тот вспоминает, как отец его друзей Виктор Ардов улышал от кого-то, что Нилина, который учился на журналистике в МГУ, скоро исключат, и как присутствующая при этом Анна Ахматова "заволновалась – спросила: "А что же Западов"?"
Оказывается, жена Западова много занималась преподаванием с детьми Ардова, и Анна Андреевна Ахматова даже рекомендовала Западова в Союз писателей.
Жаль, что она сделала это. Но, может, не знала о роли Западова в судьбе Гуковского? Скорее всего, не знала.
"Ещё при жизни мы воздали ему должное: восхищение и хвалу. Это утешает и греет", – написал о Западове его преемник – заведующий кафедрой истории журналистики МГУ Б.И. Есин. То, что при жизни Западов не получил подлинного должного, – не заклеймён как предатель и лжесвидетель, утешать и греть не может. Будем же утешаться тем, что тяжёлые его грехи сейчас преданы гласности.