- Здравствуйте, девушка! Ваше имя?
- Ой! Я вас узнала! По голосу! Вы - Зиновий Гердт! Я вас видела, то есть, извините, слушала в ваших спектаклях, видела на эстраде в пародиях, - потрясающе! И знаю все, что вы говорите в фильме "Фанфан-Тюльпан".
- Зеленая, хватит тарахтеть. Назови свое имя. Тебя спросили: "Ваше имя?" Отвечай.
- Извините.
- Марк, а я могу ее знать? Где-то я ее видел.
- Это же знаменитая Люся Гурченко.
- А-а, да-да… Значит, вот это и есть Люся Гурченко… Гуурчинка.
Никакого удовольствия от знакомства со мной на лице Зиновия Гердта я не увидела.
- Слышишь, Зяма, я у нее спрашиваю: "После этой твоей "Ночи" у тебя есть ну хоть "поллимона"?" Ты знаешь, что она мне ответила? Она больше любит апельсины! Что ты скажешь? Все они немного "цудрейте" (на идише - с приветом), тебе не кажется? Примитивные бутербродники.
Гердт и Бернес смеялись. А мне хотелось возразить насчет бутербродов. Мы в Харькове да и в институте больше пирожки ели. Я любила с повидлом. Но промолчала. И правильно сделала.
Позже я, конечно, узнала, что такое "бутербродники".
Потом мы еще пели из "Серенады Солнечной долины", из "Голубой рапсодии" Джорджа Гершвина, пели всё то, что можно было знать по тем временам, при жестких и суровых запретах на джаз.
Впервые мы снимались с Зиновием Ефимовичем в фильме "Тень". Зиновий Ефимович - в роли министра. Я - в роли Юлии Джули. По сюжету я любовница министра. Гердт-министр изумительно кокетничал с Юлией Джули. С таким фарсовым плюсом. Ужасно смешно. С иронией к своему персонажу и к себе, легко совмещая. Гердт прихрамывал. И это делало его оригинальным, запоминающимся. В фильме министр передвигается с помощью слуг: "Взять! Да не меня, а ее! Посадить на колени! Мне, мне на колени, идиоты!"
Зиновий Ефимович рассказывал мне, что однажды на концерте он получил записку:
"Скажите, что вы чувствовали, когда Гурченко сидела у вас на коленях?"
- Ты знаешь, что я ответил? Дай бог вам хоть раз в жизни почувствовать то, что я тогда чувствовал.
А что же чувствовала я? Много-много было партнеров, но те биотоки были наивысшими ощущениями юмора и оптимизма! Да это же здорово, когда тебя принимают и восхищаются. После дневной съемки мы смотрели английский мюзикл "Оливер". Мы шли по вечернему Ленинграду и пели только что услышанные мелодии и пританцовывали те оригинальные "па", которые стали популярны после этого фильма.
С Андреем Мироновым у них была особая дружба. Они разговаривали на языке намеков. Когда в одной фразе: "А я стою в трусах, как мудак, и спросонья ничего не соображаю", - надо увидеть историю о том, как однажды, гуляя и кружась по Москве и не желая, не имея сил остановиться, а желая еще и еще чего-то, незнамо чего… Ну, загул, одним словом, - они с Шурой Ширвиндтом в четыре утра позвонили в дом к Гердту - догулять! Довеселиться! Не хватало Гердта, его реакции, его остроумия, его иронии. О, как они воспроизводили ту ночь! Фейерверк! Как они носились вдвоем по закоулкам загульного веселья, по вдруг вспыхивающим в памяти деталям!
"Мотор, снимаем!" - призывала их к работе режиссер Надежда Кошеверова. "Да-да, мы готовы!" - играли мастерски сцену. И как только раздавалось "Снято!" - тут же, без перехода - взрыв смеха и продолжение воспоминаний той замечательной загульной ночи. И с той самой фразы, на которой их перебили, и на той же самой высокой ноте. Это очень, очень талантливо! Хоть это происходило с ними и меня там не было, я заражалась их мятежным духом, летала с ними в той ночной Москве, в том времени. И видела Таню, жену Зиновия Ефимовича, которая с удовольствием накрывала стол для гостей в четыре утра.
- Зяма, надень халат.
- Нет, пусть будет в трусах, это пикантно, - желает Миронов. И хохот, смех, хохот, смех…
И эти бурные, веселые воспоминания переходят в ночную "Стрелу", где истории и анекдоты перемежаются стихами. До утра! Наперебой лились стихи Пушкина, Пастернака, Лермонтова, Заболоцкого. И спать не хотелось. И не хотелось, чтобы наступал рассвет. И не хотелось расставаться. Хотелось слушать и слушать. Слушать и слушать. Два моих великих современника. Зяма и Андрюша. Андрюша и Зяма. Так просто. Как достичь вот такой простоты? Такой доступности на всех уровнях? Их слушали и понимали тети и тетеньки, дяди и дядечки, и дамы с господами, и леди с джентльменами, и пионеры, и товарищи. Ах! Ах, ах и ах!
В 1972 году, в марте, у меня был первый и единственный творческий вечер в Москве, в ЦДРИ. Гердт рассказывал о наших съемках в фильме "Тень". Зал очень бурно его приветствовал. Рассказывал смешно. Он меня похвалил за смелость. Я первая отважилась спеть Вертинского. У меня не было никакого страха. Страх появился потом, когда осознала, что действительно "отважилась". Но "Маленькая балерина" прошла "на ура".
Как часто в нашей актерской жизни фильмы, концерты разбрасывают нас по разным городам, по разным коллективам. После "Тени" и "Соломенной шляпки" мы долго не встречались с Зиновием Ефимовичем. У меня началась бурная работа в кино. Виделись мы или по случаю дней рождения у общих друзей, или в праздники на званых ужинах.
Мы с Костей всегда пели, и Гердт всегда хвалил мою музыкальность.
Мне предложили принять участие в его программе "Чай-клуб" к 9 Мая. "С удовольствием". - "А с кем бы вы хотели прийти в гости к Гердту?" - "Конечно, с Юрием Владимировичем Никулиным". На даче у Гердта в кадре сидели трое - два воевавших и я, "ребенок войны". Все те песни наши. Все те стихи наши. Вся та атмосфера наша. Родное, родные, родная, родня.
После передачи за столом у Гердтов полились анекдоты и истории. Ю. В. и Гердт! Одну историю из военной жизни Зиновия Ефимовича я запомнила давно и еще раз попросила ее рассказать. У них был в роте повар. Говорил он на каком-то невероятном языке. Его солдаты провоцировали, чтобы он побольше поговорил. А они бы посмеялись. Дальше они распоясывались, и повар говорил свое коронное: "Идите вы все на…!", ставя ударение не на предлоге, а на том самом коротком популярном русском слове.
Дождавшись, солдаты смеялись. А мы опять, еще и еще раз смеялись за столом. Вот и сейчас я так ясно и близко слышу голос Гердта… Аж в горле защипало. "Всё, братцы, всё, - Гердт встал с рюмкой водки, - идите вы все на… (естественно, ставя ударение на том самом популярном коротком слове) - выпьем за День Победы!"
Как важно, если в жизни тебе выпадает такой день. Его не ждешь. Он вроде случайный. Но нет. Именно такой день тебе и был нужен. Этот день уберет суету и сомнения. Он скажет: "Люся, стоп!" Не надо "под время" наспех переделывать свои манеры, походку. Не надо перестраиваться посезонно. Будь собой. Кланяюсь тому весеннему победному дню!
Как-то, спустя месяца два, сидим на кухне, завтракаем, звонок. "Люся? Это Зиновий Ефимович". Я его никогда не называла Зямой. И Зиновий Ефимович это помнил. У нас всегда в отношениях сохранялась уважительная дистанция. "Я тебе хочу сказать вот что. Я хочу, чтобы ты знала…" Нет, это писать не буду. Он сказал самые-самые те слова, которые невозможно говорить так вот прямо в лицо. По телефону они воздействуют вдвойне. После тех его слов, ей-богу, можно сойти с верной дистанции и взлететь. И стать звездой недосягаемой. Но он знал, что те слова он адресует человеку битому.
И он никуда не взлетит. Эти слова ему нужны. "…Так что никого не слушай. Всякие разговоры… В общем, это естественно. Живи и работай на радость нам, твоим друзьям и поклонникам". Тот звонок дорогого стоил.
На юбилейном бенефисе Зиновия Ефимовича желающих сказать, выступить было очень много. Мне хотелось сделать что-то емкое, чтобы в выступление вместить те самые разнообразные моменты, в которых нас сводила жизнь, судьба. Я решила спеть песню, которую слышала с трех лет по нашему довоенному репродуктору. Ее пел хор имени Пятницкого в сопровождении баяна. А папа мой так восхищался баянистом, который играл "як зверь", и народными "вольными" голосами. Через столько десятилетий я осуществила затаившуюся в душе мысль: а не спеть ли мне под родимый баян "На закате ходит парень мимо дома моего"? На сцене были Ю. В., медсестра, которая вынесла с поля боя раненого Гердта, и сам герой вечера, Зиновий Ефимович. Они, конечно, знали эту песню и подпевали мне. Попала! Она внесла нужную динамику в атмосферу вечера. Как же это здорово, когда всеми фибрами чувствуешь - туда, туда! Попала! У Гердта, под лохматыми бровями, заблестели его прекрасные добрые глаза. А после песни я рассказала о том, как нас познакомил Марк Бернес. И мы спели с Гердтом вдвоем Sunny boy.
И эта американская мелодия перенесла нас в то время, когда запретным было многое, чего хотелось. В то время, когда все еще было впереди. Эта мелодия, как любимый с детства аромат дома, вдруг возобладала с такой силой, так воскресила то наше "музыкальное" знакомство, что все настоящее, все, что было вокруг, в этот миг исчезло совершенно. "Европейская". В окне зал филармонии. Марк Бернес. И чувственный баритон Зямы. Ах, Sunny boy, ах, "солнечный мальчик".
А когда все отпели и отговорили, Зиновий Гердт прочитал стихи. А зал встал и аплодировал. И аплодировал. И аплодировал. И не хотелось расходиться. И не хотелось, чтобы наступал рассвет. А хотелось слушать и слушать. Слушать и слушать.
Давид Самойлов,
поэт
З. Г.
Повтори, воссоздай, возверни
Жизнь мою, но острей и короче.
Слей в единую ночь мои ночи
И в единственный день мои дни.
День единственный, долгий, единый,
Ночь одна, что прожить мне дано.
А под утро отлет лебединый -
Крик один и прощанье одно.1979
* * *
Дорогой Зяма!
Давно уже лежит передо мной ваша японская открытка, вызывая жгучую зависть. Я ждал, пока утихнет это подлое чувство, прежде чем тебе ответить. Жаль, что мы не совпали в Москве. У меня к тебе возникла тяга. Вечер мой без тебя многое потерял. Видел тебя в "Троих-в одной лодке". Ты лучше всех троих, их собаки, сценария и, может быть, музыки. Ты - тип, но это (как говорил Тувим) не ругательство, а диагноз. В Москве буду осенью.
Обнимаю тебя и, если можно, Таню. От Гали вам привет.
Любящий вас Дезик. 08.07.79.
Пярну Эст. ССР, Третий дом от угла. Д. Самойлов.
* * *
Из города Пернова Зиновию Гердту
Что ж ты, Зяма, мимо ехав,
Не послал мне даже эхов?
Ты, проехав близ Пернова,
Поступил со мной хреново.Надо, Зяма, ездить прямо,
Как нас всех учила мама,
Ты же, Зяма, ехал криво
Мимо нашего залива.Ждал, что вскорости узрею,
Зяма, твой зубной протезик,
Что с улыбкою твоею
Он мне скажет: Здравствуй, Дезик.Посидели б мы не пьяно,
Просто так, не без приятства.
Подала бы Галиванна
Нам с тобой вино и яства.Мы с тобой поговорили
О поэзии и прочем,
Помолчали, покурили,
Подремали, между прочим.Но не вышло так, однако,
Ты проехал, Зяма, криво.
"Быть (читай у Пастернака)
Знаменитым некрасиво".И теперь я жду свиданья,
Как стареющая дама.
В общем, Зяма, до свиданья,
До свиданья, в общем, Зяма.12.09.81
* * *
Дорогой Зяма! К старости, что ли, становишься сентиментален. Твое письмо выжало из моих железных глаз слезу. И ты знаешь - надо отдаваться этому чувству. Это чувство живое, вовсе не остаточное. Самое удивительное, что это способны испытывать только мы. Нам кажется, что чувство дружбы, и поколения, и родства, и доброжелательства, и взаимной гордости - это так естественно. Но ведь последующие этого не испытывают. У них другие чувства, может быть сильные и важные, но другие! А это НАШИ чувства.
Люблю тебя и всегда горжусь тобой. У нас с тобой судьба похожая: мы росли постепенно.
Книжку предыдущую пришлю из Москвы, когда там буду. Позвоню тебе, надо бы увидеться. У меня 24 декабря в ЦДЛ вечер. Приходи.
Живу я примерно в таком пейзаже. Твой Дезик. XII.79.
* * *
Дорогой Зяма!
Вчера получил истинную радость от твоего Понса. Приходится признать, что ты не ковбой и не герой-разведчик. Но ты дорос до своей фактуры. И вместе с ней твой артистизм, тонкость, ум - всё это вместе "производит глубокое". К этому всегда примешивается удовольствие сказать кому-то, а если нет кого-то, то самому себе: "Но это же Зяма!"
И Зяма, и не Зяма. "Зяма" - это форма причастности каждого друг к другу.
Поздравляю тебя с замечательной ролью. Ею ты, правда, слегка подкосил своего же Паниковского. Но искусство требует известной жестокости.
Еще раз спасибо тебе и за участие в моем вечере, все в один голос говорят, что ты был номер первый. Я готов стушеваться.
"Надо бы повидаться", - как сказал джентльмен, проваливаясь в пропасть. Будь здоров. Привет твоим. Любящий тебя Дезик. 1.80.
* * *
(…) Прости, если я пишу банальности, но, кажется, есть два типа актеров. Одни перевоплощаются в "другого", вторые остаются самими собой. Не знаю, в чем здесь суть, но для себя ясно различаю два эти типа. Когда первые слишком на себя похожи - это плохо. А когда вторые не похожи на себя - это тоже плохо. Ты - мне кажется - относишься к превосходному образцу второго типа актеров. И потому так долго "дорастал" до своей фактуры.
Ты прав, что наше лирическое начало где-то плавает в нашем поколении. Человеку нужна какая-то общность. А у нас лучшей общности не оказалось, потому что те, кто пришли после нас, если не хуже нас, то во многом чужды. Хотя бы в том, что им общность, кажется, не нужна. Впрочем, я не люблю качать права по этому поводу. Молодые (я вижу в основном молодых поэтов) мне во многом нравятся.
Дорогой Зяма! Я вижу, что есть у нас множество тем для разговоров и есть взаимная тяга к этому. Надо преодолеть застарелую привычку не встречаться.
Ты - я вижу - легко и много передвигаешься по разным местам. Я же засиделся у себя в Пярну. Давно никуда не езжу. Отчасти из-за малолетних детей, отчасти по лени, отчасти в отсутствие большой потребности. Тяжел я стал. Но зато трудолюбив, чего раньше в себе не замечал.
Погода у нас прескверная. Изредка, как всегда, пишу стихи. А в ожидании вдохновения сочиняю всякую всячину во всех возможных жанрах, кроме романа-эпопеи.
Мише Львовскому - привет. Только человек железного здоровья может так долго болеть. Я Мишу люблю и ценю, но он словно меня побаивается. Не то чтобы меня, но характера, способа веселиться, моего шума, который дурно действует на нервы в его больничной тишине. Кроме того, знает, что я никогда не относился всерьез к его вслушиванию в собственный кишечник.
Но это уже болтовня.
Приложение
Фильмография
1958 г. Человек с планеты Земля
1961 г. Божественная комедия (телеспектакль) - Адам
Юрка - бесштанная команда (короткометражный)
1962 г. Семь нянек - Шамский
1963 г. Улица Ньютона, дом 1 - сосед с флюсом
1964 г. Зеленый огонек
1965 г. Год как жизнь - Борнштедт
1965 г. Город мастеров - художник + тексты песен
1966 г. Июльский дождь
Злостный разбиватель яиц
Авдотья Павловна - Горбис
1967 г. Фокусник- фокусник Виктор Михаилович Кукушкин
1968 г. Золотой теленок - Михаил Самуэлевич Паниковский
1969 г. В тринадцатом часу ночи - Баба Яга
1970 г. Вас вызывает Таймыр - человек в клетчатом пальто
Городской романс - старый и больной экономист
Карнавал - председатель жюри
Спорт, спорт, спорт
Шаг с крыши - Синяя Ворона
1971 г. Ехали в трамвае Ильф и Петров - капитан Мазуччио - дрессировщик
Даурия - генерал-майор казачьих войск Семенов
Живая вода
Тень - министр финансов
Жизнь и смерть дворянина Чертопханова - Мотель Лейба
1972 г. Необыкновенный концерт - конферансье Апломбов
Печки-лавочки - друг профессора Степанова
Продавец птиц
Масштабные ребята (телеспектакль)
Укрощение огня - лектор Карташов Артур Матвеевич
1973 г. Райские яблочки
1974 г. Автомобиль, скрипка и собака Клякса - музыкант/дедушка Давида
Соломенная шляпка - Месье Тардиво
Странные взрослые - Олег Оскарович Куке
1975 г. Бегство мистера Мак-Кинли - Эйнштейн
1976 г. Ключ без права передачи - Олег Григорьевич
1976 г. Розыгрыш - учитель химии Карл Сигизмундович
1977 г. Хождение по мукам - анархист Леон Чёрный
Орех Кракатук - мастер-часовщик
1978 г. Жизнь Бетховена - Николаус Цмескаль
Кузен Понс (телеспектакль) - кузен Понс
1979 г. Жена ушла - сосед
Место встречи изменить нельзя - Михаил Михайлович Бомзе
Особо опасные - Шварц
Соловей - советник Бомс
Трое в лодке, не считая собаки - кладбищенский сторож
1980 г. Адам женится на Еве - судья
Копилка - рассказчик
О бедном гусаре замолвите слово - Перцовский, продавец попугаев
1981 г. Будь здоров, дорогой!
1982 г. Ослиная шкура - поэт Оревуар
Я вас дождусь - Долманский
Сказки… сказки… сказки старого Арбата - Христофор Блохин
1983 г. Военно-полевой роман - администратор кинотеатра
Мэри Поппинс, до свидания! - адмирал Бум
Пацаны - судья
Я возвращаю ваш портрет (документальный)
1984 г. Без семьи - Эспиносс, музыкант-парикмахер
Герой ее романа - Прудянский
И вот пришел Бумбо…
Полоса препятствий - Михаил Сергеевич, реставратор
Одесские рассказы Исаака Бабеля (телеспектакль)
Orshabati - chveulebrivi dge - директор цирка
1986 - Гете. Сцены из трагедии "Фауст" (телеспектакль) - Мефистофель
1985 г. Белая роза бессмертия
Сказочное путешествие мистера Бильбо Беггинса Хоббита - Автор
Спасибо, доктор!
1986 г. Мой нежно любимый детектив - член клуба холостяков