Но как ни интересно мне было работать в кукольном театре, я всегда мечтал о драматической сцене, хотел сыграть трагическую роль. Меня угнетало, что во мне видели комика, а я по натуре совсем другой человек. Моя самая любимая роль - король Лир, которого я сыграл за кадром в фильме Козинцева. А потом Валерий Фокин пригласил меня в Театр им. Ермоловой. И это был новый виток судьбы, которая всегда ко мне благоволила.
Как и мне, Валерию было неприятно, что все воспринимают меня как комика. Он тогда ставил пьесу "Монумент" эстонского драматурга Яна Ветемаа и мне предложил вполне драматическую роль сильного, мощного человека, при всем моем тщедушии. Мне это было крайне интересно и увлекательно. Потом была роль в "Костюмере", где Валерий был главным режиссером. Он привез пьесу, ее перевела Померанцева, и мы убрали одну линию: костюмер любит актера чувственно. Мне это было неинтересно. Мне было интересно другое - как человек любит талант, служит таланту. Партнером моим был Всеволод Якут, замечательный актер. Мы были дружны лет сорок до этого. Но только по линии выпивки.
Мои учителя в искусстве? Прежде всего - русская и советская поэзия, затем - Плучек и Арбузов, в более позднее время - Твардовский. Хотя на всех хранящихся у меня его книгах имеются дарственные надписи и присутствуют слова "дорогому другу", я никогда не укорачивал существующую между нами дистанцию. Я смотрел на него как на нечто недосягаемое. Он очень сильно повлиял и на мою гражданско-нравственную позицию в жизни, на восприятие и оценку многих явлений в искусстве.
Лет с семнадцати моей душой владеет Борис Пастернак. И вот сколько уже прошло - считайте, полвека, а я все копаюсь, копаюсь и докапываюсь до хорошо известных мне ассоциаций, хочу найти сейчас когда-то бывшие во мне ощущения, случившиеся в юности, - о, какой это сладостный труд души! Я возлюбил заново Давида Самойлова - заново, потому что мы дружим с 1938 года, и я помню его самое начало, он уже тогда очень резко отличался от той прекрасной довоенной плеяды молодых московских поэтов. Что касается моей "второй волны" приятия его поэзии… Там все про меня. Пусть простит меня поэт, но я могу подписаться под каждой его строкой - это все про меня. Может быть, потому, что мы принадлежим к одному поколению, может быть, потому, что самым главным в жизни и у него, и у меня была Великая Отечественная. Самойлов выражает мою душевную жизнь в стихах. Это не означает, что я не люблю других поэтов, но без этих двоих не могу прожить практически ни дня.
Если говорить о потрясении театром, то первое и самое сильное потрясение я пережил на представлении "Пиковой дамы", поставленной Мейерхольдом в ленинградском Малом оперном театре. Было это, кажется, в 1935 году. Ленинградцы привезли "Пиковую даму" в Москву. Когда занавес опустился, зал разразился овацией. Тогда скандировать еще не умели, просто зрители хлопали и кричали: "Браво, Мейерхольд! Мейерхольд - гений!" И сам Мейерхольд тихо повторял про себя: "Браво, Мейерхольд! Браво, Мейерхольд!" Вероятно, не так часто Мейерхольд был настолько доволен своей работой, но в тот вечер он имел полное право говорить так.
Если речь идет о реформах в области театрального искусства, то Мейерхольд успел сделать ВСЕ. Все, что делают сегодняшние новаторы. Поверьте, я отношусь к ним безо всякого предубеждения, но все их открытия уже встречались у Мейерхольда. Структура сегодняшнего режиссерского театра сложилась тоже у него. В театре Мейерхольда было немного выдающихся актеров: Ильинский, Свердлин, Гарин, Мартинсон, Тяпкина… Зинаида Райх выдающейся актрисой не была, но Мастер делал с ней чудеса. Остальные - послушный воск в руках режиссера. Воск, из которого он лепил все, что хотел.
Сегодня режиссеры стремятся драматизировать оперу. Мейерхольд сделал это пятьдесят лет назад в "Пиковой даме". Это были великие драматические открытия. Не зря же люди говорят: "Новое - это хорошо забытое старое".
Актерство
Есть такое амплуа - благородный старик.
Только сейчас начинаю понимать суть актерского ремесла. Самое сложное - быть простым. Искренно простым, чтобы окружающие поверили в реальность образа. Простота дана ребенку от природы, а взрослому надо пройти жизненный круг, призвав на помощь опыт и талант, чтобы приблизиться к ней. Искусство может быть искренним, или его нет вовсе.
Из актеров образцом для меня всегда был Чарли Чаплин. Возьмите его героев - так сыграть можно только искренне сострадая и любя. Черты персонажа надо найти в себе, их нельзя взять откуда-то со стороны. Только тогда получится истинное. Ему удавалось смешить, смешить, смешить - и вдруг в одном кадре заставить заплакать. Ради этого стоит заниматься нашим ремеслом и класть на него жизнь.
Грустного интеллигента нужно играть обязательно с фаном внутри (fan (англ.) - веселье, развлечение, радость). В нем много смешного - оттого, что он наивен. Оттого, что бесхитростен. Не приспосабливается. Дитя. Это может быть безумно смешно.
Да, есть работы, в которых я в какой-то степени приближаюсь к высокой отметке, называемой "искусство". Нет, я неточно выразился, не приближаюсь, а хотя бы двигаюсь в этом направлении. Памятен спектакль "Бабель. По страницам произведений", поставленный на телевидении Никитой Тягуновым. Я люблю прозу Бабеля с юношества, очень чувствую его атмосферу, его манеру письма, меня в ней очень многое восхищает. Я вообще обожаю эту южную ветвь советской литературы - Багрицкий, Олеша, Бабель, никогда с ними не расставался, и вдруг мне представился случай сыграть в двух "Одесских рассказах" от лица Арье Лейба. Спектакль почти никто не видел, он шел в понедельник днем, но в этих постановках "Короля" и "Как это делалось в Одессе" было несколько мгновений, когда я с чистой совестью мог сказать себе: вот так это надо играть.
В этих двух телеспектаклях я не испытал горечи, в некоторых местах мог бы даже воскликнуть, прекрасно понимая, конечно, полную несопоставимость с гением: "Ай да Гердт, ай да сукин сын!" В общем, я себе понравился. Понравился и в спектакле "Костюмер" в Ермоловском. Обычно я сам себе не нравлюсь.
Очень важной была для меня роль Мефистофеля в телеспектакле, поставленном Михаилом Козаковым. Я стремился очеловечить Мефистофеля, ибо даже всесильному дьяволу нужен человек, чтобы полнее сознавать свое всесилие. Мое глубочайшее убеждение: плохих людей в чистом виде не бывает. Как и абсолютно хороших. Идеал без человеческих слабостей мне неинтересен. Да и никому, уверен, он не может быть интересен. Мефистофель - соблазнитель, совратитель, безжалостный злой дух, злой гений. И мне нужно было увидеть его страдающим. Очеловечить его. Мучительно я искал момент его сострадания. Но повторяю: достижений нет. Есть только устремления. Ведь как только я сочту какую-то свою работу достижением, я застыну в неподвижности, кончусь как профессионал. Помните слова Фауста:
Тогда вступает в силу наша сделка.
Тогда ты волен - я закабален.
Тогда пусть станет часовая стрелка.
По мне раздастся похоронный звон.
До этого я пытался сделать "Фауста" в кукольном театре. Могло бы здорово получиться. Именно в кукольном театре. Увы, не состоялось. Считалось, что кукла должна только смешить. И хотя я уверен в обратном - куклы могут все воплотить ничуть не ниже, чем живые люди, даже выше - обобщеннее, отстраненнее.
Вы, наверное, удивлены, что я называю роли, с вашей точки зрения, нетипичные для меня? Но дело в том, что каждый комик в глубине души уверен, что он трагик, и стремится сыграть серьезную роль. Думаю, что с Мефистофелем в какой-то мере мне это удалось.
Мне кажется, даже у самого замечательного комического артиста должна быть минута, когда уже погашен свет и всем сказано "спокойной ночи", а он думает: "Боже мой, что же они все считают меня шутом?" Скажем, Юра Никулин - очень хороший человек и замечательный артист, рожденный, казалось бы, комиком - а сколько драматических, грустных, печальных ролей сыграл. И как сыграл! Или покойный Евгений Павлович Леонов - вот уж первейший комик, а как играл трогательно!
Комедийная маска ко мне не приросла, она мне не по лицу, она мне трет или тесна. Я совсем не веселый артист, не развлекающий артист, хотя и занимаюсь смешным всю жизнь. Так получилось. Судьба. Не будь войны, не попади я в кукольный театр… А сейчас уже сложилась инерция - и у режиссеров тоже. Тодоровский был первым человеком, предложившим мне сыграть не смешное, а печальное, хотя сначала он тоже хотел дать мне маленькую сатирическую роль в своем "Фокуснике".
А на роль Паниковского я попал случайно, с этим идиотом из "Золотого теленка" я ничего общего вообще не имею. Знаете, как бывает в классической драматургии: примадонна заболела и срочно нужна замена. Заболел тогда на самом деле Ролан Быков. Мой старинный друг Миша Швейцер пробовался на "Мосфильме" на роль Шуры Балаганова, которого потом сыграл Леонид Куравлев, и позвал меня ему подыграть - Быкова не было. Надели на меня канотье, дали тросточку. Я чувствую себя совершенно свободно: пробуют-то не меня, треплюсь перед камерой минут десять, делаю что хочу.
Назавтра прибегает ко мне Швейцер: "Все! Играть Паниковского будешь ты!" Даю слово: сопротивлялся, но не помогло. Перепугавшись, я схватил роман. С семнадцати лет не перечитывал "Золотого теленка".
Кстати, роль в "Фокуснике" тоже должен был Ролан Быков играть, так уж случилось. Но как человек широкодушный, талантливый и щедрый, зла он на меня не держит и в своей картине "Автомобиль, скрипка и собака Клякса" даже поручил мне три роли. Правда, я в итоге себе отхватил четыре. Понимаете, истинный художник не может заниматься возней, не может копошиться - это не его занятие, это не в природе таланта.
Что же касается неудовлетворенности… Обидно, когда какое-то устремление, намек на что-то уже принимают за достижение. Я несчастен тем, что всю жизнь был не в драматическом театре. Но даже с куклами, в ролях, которые играл годами, я стремился найти что-то новое. Нельзя сыграть пять тысяч раз конферансье в "Необыкновенном концерте" одинаково. Но если в театре сегодня не высеклось, то может высечься завтра, а в кино такой возможности нет: стоп! кадр снят! - и точка. Иногда выпрашиваешь еще один дубль, но ведь хочется еще и еще… Я почти не смотрю фильмов, в которых снимаюсь, просто из чувства самосохранения. Отчаиваюсь каждый раз, что здесь не так и вот здесь не получилось, - это мой счет к себе, суждение о своей работе, но единственное, чего нет, так это позы и хоть на йоту кокетства. А удачи… Видимо, были приближения к ним.
Прежде всего, актер должен быть высокообразованным, культурным человеком, интеллигентом. Только от такой основы можно оттолкнуться, возможно воспарение, возможно искусство. Я знаю некоторых актеров, которые и трех книжек за всю жизнь не прочитали, однако они играют - и великолепно! - и академиков, и дворников.
И им веришь. Но это не искусство - это просто талантливый слепок с жизни, не больше.
Примером же культуры и таланта для меня служит Алла Демидова. Могу еще назвать Алису Фрейндлих, Олега Борисова.
Современный артист должен уметь передать "правду чувств в предложенных обстоятельствах". Люди моего ремесла знают, что такое современная манера игры, и нередко подделываются под это. А вот, скажем, Алексей Петренко, Олег Борисов, Александр Калягин - действительно современные артисты. Техника у них удивительная и правда чувств бывает поистине пронзительной. У Инны Чуриковой так происходит всегда. У Марины Нееловой (она просто эталон для меня) - потрясающая правда при такой… натренированности души!
Самое дорогое, чего я жду от театра, - то, что воздействует на мои "спинные мурашки". Если мурашки пробегают по спине, если я потрясен, тронут, если мне хочется плакать или возмущаться, значит, я соприкоснулся с искусством. Все остальное не имеет значения. Значима только судьба людей в современном мире, только работа души человека.
Кино и театр - два совершенно разных ремесла. Я сорок семь лет не был на сцене. И вот Валерий Фокин позвал меня на "Костюмера" в Ермоловский театр. Я жутко робел. В кино ведь как? Получаешь две страницы роли - и гуляй, учи когда хочешь, обедай когда хочешь, снимайся когда хочешь. Особенно теперь я это ощущаю, при моем статусе "старика", "мэтра", когда теперь я могу намного свободнее попросить еще один дубль.
В театре же ты должен распределить себя на целую судьбу - за несколько часов сразу. Душу взбурлить, а не технику настроить. После целого дня ерничанья вечером выходить на полный раззор души. В "Костюмере" это было огромным наслаждением для меня.
Слава меня не интересует, но иногда здорово облегчает жизнь. Я, например, знаю, что в любой точке СНГ, в любом кругу, будь то светский раут или очередь за водкой, четверо из десяти меня узнают. Вот я сегодня ходил по разным инстанциям с вдовой моего покойного друга. Она передвинула стенки в своей маленькой квартире, и председатель кооператива ей пригрозил штрафом и прочими неприятностями. Я с ней пошел к районному архитектору, и вопрос был решен за пять минут. А если бы я не пошел? Она бы так и стояла в очереди, и в итоге ей бы отказали.
Во всяком случае, начальники узнают меня однозначно и всегда идут навстречу. Может быть, еще и потому, что я никогда и ничего не просил для себя лично.
Вообще-то я не очень актер. Я всю жизнь занимался не своим делом. И мне страшно мешает это понимание моей актерской неврожденности. А надо быть таким естественным перед камерой - как Чурикова в "Военно-полевом романе".
Все вышло случайно, и удержало меня в профессии только мое безволие. Вкусил - и не смог бросить плод, сил не хватило. Моя единственная страсть - русская словесность. В домашней библиотеке - поэзия и словари. Ничего не читал с таким наслаждением, как Даля! Я могу провести за этим остаток жизни. Прислушайтесь, как мы косноязычны. Как уродлив язык наших лидеров. Полное отсутствие синонимов! Вроде бы речь льется гладко, но вся она - сплошь штампы и банальности. Недавно я сделал лингвистическое открытие - докопался до происхождения слова "говядина". Откуда оно взялось, какой в нем корень? Смотрите: мясо в Петербург поставляли из Латвии, а по-латышски корова - "гов". Очень может быть, что я ошибаюсь или это и без меня давно известно, но я в восторге, что дотумкал до этого собственной головой.
Моя подлинная "профессия" - читатель стихов. Не путать с чтецом. Увижу где-нибудь строчки столбиком - не успокоюсь, пока не прочту. Уже будучи актером, я не пропускал ни одного поэтического вечера. По-моему, авторское исполнение стихов - самое верное. Евтушенко все-таки чересчур актерствует. А с какой великолепной невнятностью, неразборчивостью проговаривает свои стихи Бродский! Как читал Пастернак!
У меня в крови потребность обезьянничать, я запоминал манеру декламировать, подвывания, придыхания, писал пародии и немножко изображал. Конечно, это были "влюбленные" шаржи. Шаржи на возлюбленных поэтов. Тогда как раз появились первые громоздкие магнитофоны, кто-то записал меня на пленку, она разошлась, и однажды тогдашний главный редактор радиовещания Лапин пустил несколько моих пародий в эфир. Вскоре, пятого мая, в День печати, меня выволокли на сцену Колонного зала. Так я очутился на эстраде и не слезал оттуда 15 лет. Я был обречен на успех, поскольку пародистов тогда пересчитывали по пальцам.
Мой первый концерт в Одессе был назначен на 12 часов дня, а состояться он должен был на канатном заводе, в цехе. Канатному заводу исполнялось 130 лет, и это было самое грязное производство на всем Черноморском побережье. Рабочие там работают в смоле и гадости, бог знает в каких чудовищных условиях. А я им должен был читать Пастернака.
С такой тревогой я тогда спросил: "Зачем вы устроили мне это выступление?" Но переменить ничего было нельзя, концерт организовали в обеденный перерыв. И я пришел. Я очень робел. Народу было полно. Женщин больше, чем мужчин. И люди, одетые в просмоленные, продегтяренные робы.
И уже выйдя на самодельную сцену, я понял, что ни одного слова из своей лексики, из манеры говорить не переменю. Я буду с ними вести беседу, как разговариваю с академиками в московском Доме ученых. И о Пастернаке, и о Твардовском, которых они, конечно, никогда не читали. И о Феллини, о котором они первый раз слышат. Концерт должен был идти 45 минут, но он шел час пятнадцать - продлили время. И это был самый лучший мой концерт в жизни. Самый величественный, что ли. Он тронул меня до глубины души. Люди были счастливы тем, что я обращался к ним как к равным. А мы равны, вот в чем дело. Мы с вами все равны.
Кино
Собственно, с кино как с видом деятельности меня свел кукольный театр. Еще до пражских событий у нас в театре Образцова был спектакль "Чертова мельница" по пьесе чеха Дрды. Я играл Люциуса - черта первого разряда, такого легкого, быстрого, саркастического. Тогда спектакли становились событием в жизни города. И реплики Люциуса можно было слышать в московском трамвае.
И однажды мне позвонил режиссер Васильчиков, который занимался дублированием заграничных фильмов: "Зиновий Ефимович, у нас есть французская картина, где за кадром - некий голос историка, который комментирует шутя все, что происходит на экране. Попробуете прочитать этот рассказ в манере вашего черта?"
У меня была манера черта, представляете? Я создал манеру.
На следующий день после выхода фильма на экраны я стал знаменитым. Как-то подошел к стоянке такси. Говорю шоферу: мне туда-то и туда-то. "Вас, - отвечает, - хоть на край света". И цитирует: "Это было во Франции, когда женщины занимались любовью, а мужчины - войной". С тех пор меня стали приглашать читать уже "в стиле Гердта". Из всех республик! Еще за это ужасно много платили, как тогда казалось. Просили: "О болтах с левой резьбой, только в вашей манере!" - с таким диссидентским подтекстом. И я в результате завязал. Два месяца отказывался от всех предложений, на третий перестали приглашать. Стал занимать деньги…
Но спустя несколько лет случилось у меня в жизни огромное событие. Один провинциальный режиссер прислал мне сценарий - роль у него для меня там. Ну, понятно, почему мне ее предложили: эстрадный автор, который сочиняет какие-то репризы, комедийная, в общем-то, роль. Я прочел сценарий. Написан он был восхитительно. Великолепный просто сценарий, и совершенно необыкновенно написано главное действующее лицо. Но… я понимаю, что мне никогда в жизни никто такой роли не даст, а вот эстрадника этого… Я читал сценарий ночью, потом не мог заснуть, все думал, когда же, когда мне что-нибудь не смешное, а грустное, что-нибудь серьезное предложат… Режиссер этого фильма был тогда начинающий, молодой, но я про него знал, потому что он уже к тому времени успел сделать одну замечательную картину. И этот режиссер поступил со мной очень вежливо, потому что не прислал ассистентку, а приехал договариваться сам. Может быть, он сделал так потому, что был провинциальным режиссером… Ну так вот, он приехал, посмотрел на меня и спрашивает: "А что у вас с ногой?" Я говорю: вот, такое-то и такое-то дело. А он мне вдруг: "А зачем вам играть этого эстрадника? Вам надо играть главного! И судьбы у вас сходятся. И он лежал в госпитале, и вы…" Это был Петр Тодоровский с "Фокусником". Вот тогда, в шестьдесят шестом году, мы и познакомились. С тех пор не расстаемся. Я говорю Тодоровскому часто: "В твоем фильме я сыграю что угодно. Скажешь сыграть лошадь - сыграю. Только учти, она будет хромать на левую заднюю".