"Фокусник" - одно из сильнейших потрясений в моей жизни. То была не просто прекрасная роль. Судьба подарила тогда мне двух замечательных друзей - Петю Тодоровского и Шуру Володина. Когда Петя дал мне роль фокусника, я зашелся от счастья, но понимал, что никто мне этого не позволит. И конечно, начальство студии было против. А потом, уже через много лет, Петя мне передал слова одного из заместителей тогдашнего председателя Госкино: "Что же, нацмены у нас будут поучать русский народ?" Это было так глупо, что я даже не обиделся. Фильм мы сделали - и его начали кромсать. По репликам, по словам… Помните, там было такое место: Кукушкин обходит стороной своего начальника, того бесит такая независимость, и между ними следующий разговор происходит: "Зашел бы ко мне, Кукушкин, мы же однокашники, мы бы обо всем договорились. Попросил бы меня, что бы я для тебя не сделал? И ставку сделал бы, и сольный концерт сделал бы!" Кукушкин отвечает: "Я к тебе никогда не приду". - "Но ведь человек зависит от общества". - "От общества - да. Общество платит мне за мою работу. И поручило тебе выплачивать мне деньги. А ты хочешь, чтобы я был благодарен за это лично тебе. Вот этого - не будет". И этого действительно не было - эпизода не было. Вырезали по слову, по три, мы переозвучивали… Этого они никак не могли вытерпеть - что общество главнее и важнее, чем они. Потом выпустили 25 копий. Как-то в провинции мне показывали прокатчики телеграмму, которую присылали вдогонку к копии: "Фильм не рекомендован для проката".
Когда я уходил из театра, мне казалось, что теперь у меня будет пропасть свободного времени. Оказалось совсем наоборот: его стало вчетверо меньше. Раньше, когда меня звали сниматься в какой-нибудь плохой картине, у меня всегда была веская причина отказаться - репетиции в театре, премьера готовится и так далее. Теперь этот аргумент исчез. Предложений много, и я часто отказываюсь, но иногда бывает просто неудобно.
Вот, например, просто анекдотическая ситуация. Еду я как-то на машине в Москве по Пушкинской, и вдруг посреди площади машина останавливается. В чем дело? Ничего не могу понять. Оказалось, просто бензин кончился. Милиционер помог откатить машину к бровке, стою "загораю". Вдруг подкатывает автомобиль, в нем знакомый режиссер, с которым у меня не было и не могло быть приятельских отношений. Что случилось, спрашивает. Да вот, говорю, бензина нет. А канистра есть? Нет… В общем, он достал где-то канистру, съездил на заправку и привез мне бензин. Ну, говорю, Даня, теперь я твой раб. Не проходит и двух лет, как он звонит мне. Помнишь, что ты мой раб? Как же, как же, отвечаю. Так я тебе сейчас сценарий высылаю, ты у меня должен сняться. Присылает сценарий, я почитал - ужаснулся. Но разве я мог ему отказать?!
Моя любимая роль в кино… фильм Якова Сегеля "Девяносто шесть ступенек" ("Я вас дождусь". - Ред.), фильм о войне и о любви. Там всего три героя - старик, его приемная внучка и мальчик-офицер, получивший отпуск по ранению. Когда я прочитал сценарий, в нем был совсем другой старик, с другой биографией, даже с другим именем-отчеством. Я понял, что мне его не сыграть, - и предложил своего героя, учителя русского и литературы, кстати, почему-то мне пришло в голову, что он из Запорожья, придумал для него трагическую судьбу, детали биографии. Так он стал мне ближе. И режиссер, отдаю дань его мужеству, решительно перекроил сценарий за считаные дни, согласившись с моим вариантом.
Еще в довольно посредственном фильме "Соломенная шляпка" есть одна моя сцена, которая мне нравится, - где я играю рассыльного в магазине головных уборов. Там есть диалог с девушкой. Она его спрашивает: "Вы что, никогда не были женаты?" - "Нет, почему же? Был (а он холостяк убежденный). Она затаскала меня по танцам, где сквозняки, я постоянно простужался, и у меня был насморк…" - "И что же, вы так никогда не виделись?" - "Почему, виделись. Один раз". - "И что же?" - "Мы раскланялись". И он… заплакал! Ничего этого в сценарии, конечно, не было. Вот это - маленький кусочек правды.
Когда в 1970 году Козинцев на "Ленфильме" поставил "Короля Лира", заполнилась еще одна моя жизненная графа, связанная с кино. На главную роль пробовались многие, в том числе Закариадзе и Плотников. В итоге режиссер нашел эстонского артиста Юри Ярвета. По-русски он не говорит - нужно переозвучивать. Я был шестнадцатым на пробах голоса.
Ну а техника озвучания вам знакома? Делалось это так. Кусок ленты закольцовывался, запускался в специальный проекционный аппарат и двигался на экране. Дублирующему нужно было не только попасть точно по артикуляции, но и сделать так, чтобы это как будто от него и исходило. Артист, не знающий языка, делает паузы не там, где надо. Но архитектура фразы должна стать естественной. Каждое кольцо длилось два часа. Выходит, что я посмотрел фильм 600 раз! Изучил каждую морщину героя, взлет бровей, ресницу…
Если говорить о мотивах творчества, то тут для художника два пути: или ты думаешь о тщеславии, или ты действительно хочешь рассказать человеку то, что тебе уже открылось. Цель творчества - самоотдача, а не шумиха, не успех. Я плакал, когда видел, как это художнику потрясающе удалось. Не знаю, какой я актер, но зритель я, конечно, первый сорт: плачу, хохочу, бегу на сцену, дарю цветы - и вообще веду себя самым глупым образом.
Я не одессит. И помимо всего, не самый ярый поклонник юмора Ильфа и Петрова. Хотя, конечно, "Золотой теленок" - книга грустная и печальная, несомненно гораздо более глубокая и серьезная, чем яркое и занимательное обозрение "Двенадцать стульев".
Наверное, Паниковского помогло мне сыграть то, что я хорошо знаю литературу "юго-запада", группы писателей, куда входили Багрицкий, Инбер, Бабель, Олеша, Светлов, Кирсанов, Голодный. В их книгах есть своеобразный южный колорит, сочность южной речи. Помогла мне и давняя дружба с режиссером фильма Михаилом Швейцером и его женой Софьей Милькиной, которая всегда работает с ним вместе вторым режиссером (я с ней вместе был в арбузовской студии). Люблю их за то, что они умеют понимать и ценить актера, за полное отсутствие тщеславия, за их искусство - честное, умное, скромное. Не могу без слез смотреть "Время, вперед!" - в этом фильме поставлен такой памятник энтузиазму первых пятилеток, чистой вере ребят тех лет! Так что в работе над Паниковским у нас со Швейцерами разногласий не возникало - мы были едины.
Паниковский у Ильфа и Петрова смешон и гадок. Мне же хотелось показать его иным - смешным и трогательным. Потому что это страшно не приспособленный к миру, одинокий человек. Его ранит буквально все, даже прикосновение воздуха. А хитрости его настолько наивны и очевидны, что не могут никому принести серьезного вреда. Лучше всех о нем сказал Остап Бендер: "Вздорный старик! Неталантливый сумасшедший!" Мне было жалко Паниковского и хотелось, чтобы зрители отнеслись к нему с тем же чувством.
Как актеру очень многое мне дала встреча с полярно несхожими образами - Кукушкиным и Паниковским. Для Кукушкина всегда, в любой ситуации, главное - человеческое достоинство. А Паниковский о том, что это такое, давно забыл, и вообще неизвестно, знал ли когда-нибудь. Герой Володина - непосредственный, простодушный, искренний человек. У него нет и винтика хитрости. У Паниковского же только одно стремление - приспособиться. Но есть стремление, нет умения.
Конечно же, роль в "Золотом теленке" очень мощно сыграла в моей судьбе. Теперь меня знают милиция, ГАИ - они со мною очень ласковы. Останавливает недавно один - яростное лицо, набитое злобой. И тут же выражение меняется: "Гражданин Паниковский, надо уважать конвенцию! Какие творческие планы?"
С Шукшиным мы давно познакомились, где-то в начале шестидесятых. Он тогда еще во ВГИКе учился, мы с ним вместе играли в курсовой работе у Андрея Смирнова. Был такой небольшой фильм о сибирском селе, я там играл продавца в сельском магазине. С тех пор Шукшин часто говорил мне, что обязательно найдет для меня роль в своем фильме. И действительно, пригласил сниматься в "Печках-лавочках".
Рядом с Шукшиным и ты становился иным. Мне кажется, что он глубже и сложнее самых высоких наших представлений о нем. И взгляд его на Россию был мудрее и серьезнее, чем это представлялось порой. В "Печках-лавочках" у меня был диалог с коллегой-профессором, которого играл Всеволод Санаев: "Да не играй ты в любовь к России! - говорил я ему. - Это может быть наукой, это может быть душевной привязанностью. Но в это нельзя играть".
Слова эти по-новому освещали и характер самого профессора: он уже не казался таким однозначно-правильным. Они давали смысл и моему присутствию в картине, без них роль свелась бы к случайному эпизоду. Хотя в фильм они не уместились, что, конечно, огорчительно. Однако месяц общения с Шукшиным, Федосеевой, Заболоцким дороже мне этого неудавшегося актерского эпизода.
Почему я клюнул на "Воров в законе"? Потому что это Фазиль Искандер, который попросил меня участвовать. Я обожаю этого сочинителя и человека. Согласился - потому что надо было ехать в Ялту, где меня ждали четыре дня общения с любимым Валей Гафтом. Я сыграл свою смешную пустяковую роль за два дня. Остальные два мы трепались с Валей. А что из того вышло - я не знаю, не смотрел. Какие-то деньги заплатили. Я же не спрашивал, сколько заплатят. Не в этом дело. Ищешь для себя маленькие удовольствия.
Хотя я из-за этого, случалось, влипал в жуткие истории. Как-то позвали в Одессу - а я боготворю Одессу. И только услышал в трубке: "Вам звонят с Одесской студии…" - сразу спросил: "Когда выезжать?" Даже не поинтересовался - для чего, к кому? Знал лишь: мне надо быть в Одессе. Приезжаю - а там чудовищный сценарий. Объясняю им: "Я этих слов не смогу выговорить". Авторы - вполне знаменитые два брата - позволили мне переделать все, что составляло мою роль (Аркадий и Георгий Вайнеры, фильм "Место встречи изменить нельзя". - Ред.). И я сыграл сцену с Володей Высоцким. Да, еще я, кстати, заранее знал, что Володя будет там и что я проведу с ним несколько дней. Мне было приятно.
В Одессе у меня совершенно особый статус существования. Несмотря на южный темперамент, одесситы корректны, вежливы: "Здравствуйте! Как себя чувствуете?" Будто мы все живем в одном маленьком поселочке. Там, в Одессе, есть лишь одно неудобство: таксисты не берут с меня денег. Но я смирился.
Предпочтение все-таки я отдаю театру, он ближе мне. На сцене работаешь на одном дыхании, без этих "стоп-кадров". Разве мог бы без театра я когда-нибудь прийти в кино?!
Сострадания в кино становится все меньше, а боли - все больше. Смотришь картину - и никого там не жалко. Как это возможно? Искусство ли это, если никого не жалко? И ведь это доступно и кинематографу, и театру, но этим пренебрегают. Точку видения надо выбрать. Слишком близко стоять к чужой судьбе - ничего не увидишь. Важно найти такую дистанцию, с которой видно, как страдает душа. Это, кстати, замечательно удается большим поэтам.
Необязательны положительные герои, но обязательно страдание человеческое, движение души. Чего еще мне нужно от искусства? Умных речей я за жизнь наслушался, прекрасно сваренных коллизий видел много. Но вот чтобы жалко кого-нибудь стало, заступиться хотелось бы, прижать к груди…
Телевидение
На мой взгляд ничего интереснее, чем человек, не существует, а именно преломление сути и свойств любого предмета в свете человеческого разговора - это так увлекательно, я обожаю слушать истории разных людей.
Телекомпания "ТВ-6" дала мне право самому выбирать собеседников в своей программе "Чай-клуб". И я провожу некую предварительную работу. Если я лично не знаю человека, а только его имя, то навожу справки у знакомых. Моим гостем должен быть непременно человек, не замеченный в непорядочности. Принцип такой: пьют чай у Гердта люди, в порядочности которых он уверен.
Все началось с "Кинопанорамы" - я был первым ее ведущим. Пригласили меня Ксения Маринина и Кацев, был такой замечательный господин. Начали мы делать передачу, и все это было вполне красиво, но потом один человек (не хочу называть имени, ему или его близким будет сейчас неловко) сказал: "Вы, Зиновий Ефимович, употребляете в эфире такие местоимения, как "я", "мне"… Это советского телезрителя не очень волнует, вы не частное лицо здесь, вы представитель советского телевидения. Что значит: "Мне порой кажется…"? Кому интересно, что ВАМ кажется? Побольше обобщайте, пожалуйста".
Что касается "монументальных" дум про телевидение, то мне кажется, что, в конечном счете, его главная цель в любой стране - это просветительство. Когда я вижу, как человек на экране угадывает слово из восьми букв и восьмую не может отгадать, а если случайно придумает - ему дают миллионы, меня это оскорбляет. Люди живут довольно кисло, считают денежки, а тут букву угадал - и гуляй не хочу. Это нехорошо.
К сожалению, у нас в прессе очень часто неграмотно говорят по-русски. Раньше можно было свериться в языке по газете "Правда", где ошибка или опечатка приравнивалась к ЧП. Сейчас газет так много, на опечатки никто не обращает внимания. Но уж телевидение не имеет права на ляпы! Вот дают бегущую строку: победитель конкурса получит приз в течении трех дней! Повторяют это несколько раз. Человека, допустившего такую оскорбительную ошибку, надо очень строго наказывать, может быть, даже сказать ему: "Вы не можете работать, у вас нет чувства грамотности".
Мне один русский, живущий в Америке, рассказывал об аспирантке-американке, которая думала, что истории всего 250 лет. А до этого что было? До этого динозавры. Но это американцы. Нам-то непозволительно. У нас тысячелетняя культура.
Если спросить меня: "Гердт, а у тебя хобби есть?" - я скажу: "Конечно, у меня есть хобби. Мое хобби - русский язык, родная речь". Моя библиотека в основном состоит из стихов и русских словарей. Словари - мое любимейшее чтение. Это замечательное занятие. Хватило мне на целую жизнь.
Раньше у людей перед камерой была скованность от осознания, что их видят триста миллионов зрителей. Это было даже трогательно иногда. А сейчас есть не раскованность, а развязность. Нынешние ведущие полагают, что если держать руку в кармане, стоя перед камерой, то это выражает их свободу. Нагляделись на Буша, который, выходя из самолета на трап, сразу клал руку в карман и бежал вниз, такой шустренький. Американцы так делают - и мы за ними. Но это же неприлично - класть руку в карман! Кругом дамы!
И как это украшает жизнь, когда ты видишь человека с хорошими манерами - как он разговаривает, как слушает. Я несколько раз встречал на приемах Игоря Александровича Моисеева. Я ни на кого не смотрел, только на него - восхищался манерами старого человека. Как он превосходен, прост, естественен, аккуратен - и в выражении глаз, и в выражениях речевых. И потому необыкновенно элегантен.
Вот молодой человек, ведущий, очень преуспевший на телевидении, модно одетый, видимо, состоятельный. У него какой-то не то акцент, не то диалект. Он разговаривает так: "Я ей сказал: "Не надо на меня сыпать, о'кей?" Вот такая манерка. Такие люди работают на телевидении. Но если ты ведущий или диктор, то вообще не имеешь права на речевые особенности, должна быть хорошая манера речи, ничего больше. Мной сразу была замечена Светлана Сорокина. Она умна, спокойна, сохраняет достоинство, она безусловная ДАМА, ее нельзя, проходя мимо, потрепать по щечке, - нельзя! Это видно по манере держать голову, улыбаться - не слишком часто, а там, где можно, по манере говорить, по самоиронии (а это самое главное и самое трудное).
Мне однажды Образцов рассказал такой случай. Его сын Алеша окончил архитектурный институт и поступил на работу в архитектурное управление. Был объявлен конкурс на лучший проект Дома мебели. И Алешин проект выиграл. Победителя позвал к себе Промыслов, глава Моссовета, немыслимо большой начальник. И вот он, глядя на планшет, спрашивает: "Где тут у тебя вход-то?" На что этот молодой, лет 25–26, человек отвечает: "А ты что, чертежи читать не умеешь?" Промыслов тут же: "Нет-нет, я вижу, вы меня не так поняли, извините". Понимаете, как это потрясающе?
Теперь всякие заседания кабинета министров проходят перед камерами. Премьер-министр говорит министру: "А ты сам где водку-то покупаешь?" А тот отвечает: "В магазине". Я так засмущался, так мне было нехорошо, стыдно это слышать! Причем тот, кого спрашивали, вполне ученый человек, умный, он мне нравится. Потом мы с ним встретились на какой-то презентации, и я спросил: "Почему вы ответили тогда "В магазине" вместо того, чтобы сказать: "Там же, где и ты?" - "Не нашелся! Ай-яй-яй, как же это я не нашелся?"
Мне очень легко работалось с Денисом Евстигнеевым и с Костей Эрнстом. Во-первых, они умные, во-вторых, одаренные, в-третьих, очень давно мне знакомые. Я очень тепло отношусь к серии роликов "Русский проект", которые мы делали вместе в 1995 году. Что-то в них легко, что-то весело, что-то очень социально, очень глубоко. И очень жалко там становилось многих героев, меня иногда было жалко. Какой идиот сказал: "Жалость унижает человека"? Как может унизить величайшее человеческое чувство? Дикость. От жалости - и сострадание, и желание поделиться, желание помочь, выручить. Анонимно помочь - вот ведь что главное. Не на публику, не для демонстрации.
Теперь, на склоне лет, я иногда подсчитываю под конец дня: а что ты доброго сегодня сделал?
Друзья
Дружба величественнее любви. Любовь бывает без взаимности - бывает ведь неразделенная любовь. Дружба неразделенной не бывает, иначе это рабство какое-то, что ли. Дружба - великое явление. Хотя бывает… бывает, думаешь: лучше бы я его не знал, а знал только его творчество. Или наоборот: пусть бы я никогда не видел плодов его творчества, а знал лишь его самого. Но когда две эти любви совпадают - это великолепно.
Друзей у меня очень немного, но положиться на них я могу полностью. Круг очень узок. Есть группа ученых, с которыми каждый август - вот уже двадцать с лишним лет - я провожу в палатках на одной речке в Прибалтике. Есть друзья юности. Их становится меньше. Ушел Давид Самойлов, с которым мы дружили с 1938 года. Это была даже не дружба, а полное родство. Есть прекрасный Миша Львовский. Саша Володин в Ленинграде - пять раз в неделю мы говорим с ним по телефону. Есть школьные друзья Тани, которые стали и моими друзьями.