* * *
Бригада в чисто интимной жизни держалась, конечно, более тесными кружками. Но это не нарушало нисколько единства ее в нужных случаях и не ослабляло авторитета общественного мнения. Она умела изолировать неугодных ей сочленов - настойчиво и методично.
К нам по переводу прибыл батарейный командир с давно установившейся нелестной репутацией. Темны были его хозяйственные операции, темны семейные отношения, и только совершенно неприкрыто было посягательство "командирши" на власть и на молодых офицеров батареи… Начались трения, перемещения в другие батареи, иногда со скандалом. А когда все утряслось и вокруг супружества осели свои люди, они оказались вне бригадной жизни.
Молодежь, обычно дисциплинированная, вела себя в отношении этого командира несдержанно. Зайдет он, бывало, в бильярдную, полную зрителей, а там с галерки доносится разговор:
- И бывают же такие ловкачи, что овес по 78 копеек покупают…{При средней цене, скажем, в 68 коп.}
- Ну, это - с благотворительной целью, вероятно…
Старший офицер батареи - человек порядочный, но попавший под влияние жены, подружившейся с "командиршей", только тем и спасался, что сам едко и остроумно высмеивал свое "падение". А поручик В-в испытывал не раз пренеприятное чувство, когда вдруг во время ужина прибежит за ним вестовой, и хозяин собрания подчеркнуто серьезно передает:
- Поручика В-ва требует командирша батареи.
- К исполнению служебных обязанностей, - добавит, скандируя, кругленький З-н.
И В-в, при наступающем общем молчании, проходя сквозь строй десятков иронических взглядов, проклинал, без сомнения, свою судьбу.
Скоро этот командир, по требованию генерала Завацкого, покинул бригаду.
В одной области семейных отношений бригадное общественное мнение расходилось с общепринятыми правилами условной морали…
Традиции войсковых частей оберегали свое общество от вхождения в него, путем офицерских браков, почему-либо неугодных элементов. Требования были не везде одинаковы. В одних частях считались с социальным положением, в других - с интеллигентностью, в третьих - только с репутацией той, которая должна была стать членом полковой семьи{Закон об офицерских браках говорил: "Невеста должна быть доброй нравственности и благовоспитанна… Кроме того, должно быть принято во внимание общественное положение невесты".}. В одних- реверс, т. е. 5-тысячный залог, установленный для офицеров, не достигших 28-летнего возраста, командиры требовали фактически, в других допускалась заведомая фикция, в виде купчей на неимеющую никакой цены недвижимость. Наиболее ригористически относились к неравным бракам в войсках гвардии, где офицерам по этой причине приходилось нередко оставлять полк. Я знаю часть (Нарвские гусары), в которой за время долголетнего командования полковников барона Штемпеля и Казнакова офицерам до чина ротмистра вовсе не разрешалось жениться. А кто не оставлял своего намерения, должен был уходить из полка…
Отчасти мотивы общечеловеческие, отчасти же условия военного быта приводили к существованию нелегальных семей. Если положение их в гражданском обществе - в особенности, где были дети - являлось фальшивым и тяжелым, то в военном оно усугублялось еще более. В свою очередь и гражданский закон, оберегая семейные устои, был безжалостен не только к "незаконным" родителям, но и к неповинным их детям. Даже впоследствии, когда "грех" покрывался браком, над детьми тяготело несмываемое пятно: "внебрачный" или "незаконнорожденный" - этот официальный штамп в документах преследовал человека в жизни, закрывая ему многие пути, доставляя много душевных мук.
Одна такая житейская драма, сделавшись достоянием широкой гласности, всколыхнула общественную совесть.
Полковник пограничной стражи, получивший бригаду в новом месте, где его не знали, и, страдая душой за судьбу своих детей, решился сделать в своем послужном списке изменение, изъяв отметку об их "внебрачности". Преступление его было обнаружено в высшем штабе, и полковник был предан суду за служебный подлог. Военно-окружной суд приговорил его к исключению со службы, с лишением чинов. Прошлое подверглось широкой огласке, семья осталась без средств к существованию…
Но, на счастье полковника, его делом заинтересовался В. Дорошевич. В "Русском Слове" появилась одна из самых ярких его статей, в которой он с потрясающей силой изобразил драму осужденного отца. Общество откликнулось на статью так быстро и так бурно, что уже через несколько дней бывший полковник писал в редакцию, что судьба его устроена и в помощи он больше не нуждается.
Только законом от 3 июня 1902 г. внесены были начала гуманности в этот больной вопрос.
И в нашей бригаде бывали случаи нелегальных сожительств, но они расценивались бригадным обществом различно. Одни замыкались в четырех стенах и не имели права никаких внешних связей; другие, давно уже сложившиеся в прочные семьи, пользовались полупризнанием. Вновь поступающим в бригаду холостым офицерам старшие советовали делать им визиты, как семейным; там бывало офицерство и пользовалось гостеприимством; и дамы появлялись иногда в тесном кругу своих близких, но никогда не показывались в официальных случаях - в общественном и бригадном собраниях.
Семейный вопрос обыкновенно регулировался при переводе или новом назначении. Были, впрочем, два случая, когда, с разрешения бригадного командира и с безмолвного согласия всей бригады, в глухой деревушке, без шума, в присутствии четырех свидетелей, священник благословлял давний союз. После этого бригадный адъютант подшивал к подлинному экземпляру приказа "дополнение" об изменении семейного положения NN, не рассылая копии в батареи… И новые члены бригадной семьи тихо и незаметно входили в ее жизнь.
В российской армии была только одна часть - Заамурский округ пограничной стражи - настоящая Запорожская Сечь… наизнанку - где общественное мнение не интересовалось вовсе метрическими выписями, и куда - в маньчжурскую глушь - в числе других житейских обстоятельств загоняло людей и запутанное семейное положение.
* * *
Рознь между родами оружия и службы - явление старое и свойственное почти всем армиям. У нас оно восходит к самому основанию регулярной армии. Великий основатель ее, Петр, предупреждая начинавшееся зло, поучал: "Все высшие и нижние офицеры, от кавалерии и инфантерии, и все войско обще: имеют в неразорванной любви, миру и согласии пребыть".
Этому "миру" препятствовали и исторический отбор - по сословному, имущественному, образовательному цензу; и привилегии по службе, привлекательность того или другого рода оружия; и целый ряд мелочей быта - ничтожных в отдельности, но вкупе создающих известные настроения.
Отношения между армией и гвардией общеизвестны. Когда в 1907 г. возник вопрос об увеличении состава гвардейских частей за счет сокращения численности армейской пехоты, в комиссии при Совете государственной обороны, состоявшей из генералов, умудренных опытом, из которых многие вышли из гвардейской среды, раздалось предостерегающее слово: "…при ревнивом отношении армейских офицеров к правам и преимуществам гвардии вообще, эта мера еще более усилит недовольство в армии, которое принципиально совершенно не желательно, а в настоящее время в особенности".
Армия, конечно, никогда не посягала на существование гвардейских частей, многие из которых имели выдающуюся боевую историю. "Ревнивое отношение" к гвардии обусловливалось не столько близостью ее ко двору, блеском формы, завидной стоянкой, сколько теми привилегиями - основанными на исторической традиции, а не на личных достоинствах - которые непосредственно задевали самолюбие армии и ее жизненные интересы.
Гвардия составляла замкнутую касту, в которую лишь изредка допускались переводы юных офицеров. Только какие-либо внутренние кризисы ослабляли на время этот ригоризм. Так, в годы, следовавшие за японской войной, ряд армейских генералов был назначен на командные посты в гвардейскую пехоту (Лечицкий, Леш, Некрасов, Шереметов, Яблочкин)… Вообще же всякое нарушение нормальной линии служебного движения в гвардии - будь то повышение в чине за отличные успехи в науках при окончании академий, будь то даже переводы по Высочайшей воле - встречали непреодолимое сопротивление среды. Вместе с тем офицеры гвардии шли свободно в армию с повышением в чине, что по гвардейской терминологии называлось "разменом"; полковники гвардейской артиллерии шли на армейские дивизионы и бригады; полковники гвардейской пехоты и кавалерии, на много лет обгоняя производством армейцев, почти все без исключения получали армейские полки.
В результате, при численном соотношении гвардии к армии, выражавшемся в 4 %, не более, имели место такие явления… Ко времени японской войны чин полковника в гвардейской артиллерии получали в среднем на 22-м году службы, а в армейской - на 33-м, т. е. на 11 лет позже… По книжке 1903 г. в должности начальника артиллерии корпуса состояло гвардейцев и воспользовавшихся гвардейскими преимуществами 20 лиц, а армейцев - 6, причем пять из них имели чин за боевое отличие… Перед великой войной (1910) в списке командиров армейских пехотных полков числилось на 145 армейцев - 51 гвардеец; в регулярных кавалерийских - на 22 армейца 18 гвардейцев…
Значение такой перегрузки, в связи, конечно, и с другими неблагоприятными обстоятельствами, особенно чувствительно было в годы кризисов, как, например, после японской войны, когда сильно затруднилось производство пехотных капитанов, и почти вовсе приостановлено было производство кавалерийских ротмистров - в штаб-офицеры. Бывали случаи, что армейские капитаны, аттестуемые на выдвижение в порядке общего старшинства, не дождавшись батальона, вынуждены были уходить в отставку по предельному возрасту…
Военному ведомству пришлось тогда принять ряд организационных мер, до универсальной - "избиения младенцев" включительно (увольнение в 1907–1908 гг. нескольких сот штаб-офицеров), - чтобы расчистить заторы и порвать мертвую петлю, удушавшую армейское служебное движение. Но гвардейских привилегий ведомство не тронуло.
* * *
Замкнутую корпорацию представляла из себя и конная артиллерия. Доступ туда "со стороны" встречал также упорное сопротивление среды. Артиллеристам памятна одиссея капитана Л-ва, назначенного на службу в конную батарею, вызвавшая большой шум, потребовавшая вмешательства Петербурга и кар в отношении местного начальства… Или злоключения прославившегося в японскую войну полковника Г-ва, который начал службу в полевой артиллерии, а на войне командовал казачьим дивизионом - когда он получил после войны в командование конно-артиллерийский дивизион… Правда, вхождение в короткую конно-артиллерийскую линию со стороны было довольно чувствительно. Но подобные случаи бывали редко, и притом же командиры конно-артиллерийских дивизионов беспрепятственно получали полевые бригады.
В 90-х годах можно было наблюдать не рознь, а прямо-таки отчуждение между полевой и конной артиллерией. Увлечение чисто конным делом в ущерб своей артиллерийской специальности привело к падению искусства стрельбы конных батарей. Так, по крайней мере, было на двух больших полигонах- Рембертовском и Брест-Литовском, с которыми я знаком. Оно же отражалось на взаимоотношениях: "конник" и "пижос", как конные артиллеристы называли презрительно полевых, встречаясь в артиллерийском сборе, обыкновенно ограничивались официальными разговорами по службе… Часто даже однокашники, выпущенные из артиллерийского училища в полевую и конную, быстро охладевали друг к другу.
Я помню, как в 1893 г. в "Варшавском Дневнике" появилась статья капитана конной артиллерии Брюмера, задевшая полевую артиллерию. Этот эпизод вызвал бурю на всем Рембертовском полигоне. Редакция поместила один-два негодующих ответа и заявила, что она буквально засыпана письмами и статьями, протестующими против статьи Брюмера, и снимает вопрос, как слишком специальный, со своих столбцов.
Известен смахивающий на анекдот эпизод, как полевая артиллерия десяток лет добивалась "синих штанов", вместо "темно-зеленых", лоснившихся после первой же езды, и кавалерийского седла, вместо своего эшафота - "Пехотного образца 87 года" - по внешнему виду и неудобству словно умышленно придуманного для извода полевых артиллеристов и конных пехотинцев. И как в Петербурге, в комиссии при Главном артиллерийском управлении одно высокопоставленное лицо, числившееся по конной артиллерии, грозило уходом в отставку, если "пешей артиллерии" дадут "штаны" и "седло"… Первого так до конца и не добились; второе получили все-таки в 1900 г.
Мелочи, скажет непосвященный читатель… Конечно. Но мелочи поддерживают известные настроения. Такая, например, мелочь, что начальник артиллерии, генерал Л-в взял за правило в конных батареях здороваться за руку со всеми офицерами, а в полевых только со штаб-офицерами - отражалась, несомненно, на отношениях между двумя родами (вернее, подразделениями) оружия.
Я должен, однако, оговориться. Уже ко времени японской войны конная артиллерия, благодаря, главным образом, руководству генерал-инспектора, вел. князя Сергея Михайловича, сильно освежила свой состав и подняла артиллерийское искусство. А к великой войне от тех анекдотических времен и следа не осталось: конная артиллерия стояла на должной высоте, изменились также к лучшему взаимоотношения с полевой артиллерией.
* * *
Только в полевую артиллерию (армейскую) и в пехоту доступ был открыт широко для всех "инородных" элементов. В особенности пехота - главный и многострадальный род оружия последнего столетия - была пасынком и закона, и обычая. Пехотной "специальности" обыкновенно не признавали. В ее службе и обучении считал себя компетентным всякий. Пехотную дивизию можно было дать командиру артиллерийской бригады - правда, за особые отличия; или начальнику кавалерийской дивизии, отрешенному по неспособности и никогда перед тем не командовавшему пехотною частью. В пехоту можно было перевести офицера-артиллериста, который "оказался по артиллерийской службе и по наукам ограниченных способностей"… Правда, такие случаи бывали редко, но характерно само отношение закона к роду оружья.
В пехоту переводили за наказание порочных матросов и солдат инженерных частей в смутные годы, даже "ссылали" студентов - участников беспорядков и противоправительственных выступлении.
Одета была пехота (и полевая артиллерия) всегда хуже всех - очевидно, по экономическим соображениям, ввиду большой ее численности по сравнению с другими родами оружия. В особенности в 1880–1890 гг.
Конечно, те взаимоотношения, которые создались между родами оружия, питались не только служебными, но и бытовыми особенностями, различиями, предрассудками. В житейском обиходе, в совместном пребывании в гарнизонах, крепостях, лагерях эти отношения принимали чрезвычайно разнообразные оттенки - от холодных, чисто официальных до той дружбы, которая существовала в Кавказских, например, войсках или в Заамурском округе пограничной стражи. "Рознь" имела разные степени и формы. Общими же чертами ее были: гвардия глядела свысока на армию; кавалерия - на другие роды оружия; полевая артиллерия косилась на кавалерию и конную артиллерию и снисходила к пехоте; конная артиллерия жалась к коннице и сторонилась других; наконец, пехота глядела исподлобья на всех прочих и считала себя обойденной вниманием и власти, и общества.
Инженерные части стояли несколько в стороне от прочих, реже вступая с ними в общение, и организационно (они не входили тогда в состав корпусов), и в бытовом отношении.
* * *
В тех крупных гарнизонах Варшавского, Киевского и Казанского округов, в которых мне приходилось служить, отношения между родами оружия были приличные - без столкновений, но и без особенной близости. Офицеры в частной жизни сходились между собой, но части сохраняли обыкновенно официальные отношения. На полковой или бригадный праздник придет непременно делегация от части другого рода оружия; на танцевальный вечер в собрание явится также несколько человек; но по их составу (разных чинов) и по манере держать себя видно сразу, что это не случайные, добровольные посетители, а тоже делегация, присланная "по наряду" для соблюдения приличий…
Устройство общих гарнизонных собраний удавалось поэтому не без труда. Такие собрания существовали в нескольких центрах, но в Варшаве, например, где было расквартировано до 20 строевых частей, несмотря на то что вопрос этот находил сочувствие в окружном штабе и горячо обсуждался на страницах военной печати, он не получил разрешения. Да и в существовавших гарнизонных собраниях чувствовалось некоторое отсеивание - в особенности заметное по родам оружия.
Я помню только один случай резкого антагонизма между частями разных родов оружия, грозившего превратиться в прямое столкновение… Было это в Седлеце, где стояли драгуны (гусары) и пехота. Командующий войсками округа приказал сделать суровое внушение гарнизону. Я служил тогда в строевом отделении штаба округа, и мне пришлось составить текст циркулярного предписания командующего. Написал горячо и убежденно.
Прошел год. Я вернулся во 2-ю артиллерийскую бригаду. В Беле к этому времени, кроме бригады, стоял прибывший с Кавказа В-ий полк. Бригада не страдала предрассудками и жила прекрасно со своей пехотой 2-й дивизии, особенно с Калужским и Либавским полками. Такое же отношение установилось с первых же дней и с В-м полком. В особенности подружилась молодежь. Кавказцы умели быть добрыми кунаками и веселыми собутыльниками. Первое время в Беле дым стоял коромыслом…
Но вскоре все переменилось. Командир полка - человек грубый и неуживчивый - как будто нарочно, сделал все, чтобы рассорить части. Началось с претензий его, как старшего в чине, на должность начальника гарнизона, которую занимал по праву, как старший в должности, командующий бригадой; потом какими-то мелкими и неприличными денежными расчетами с бригадным собранием. И пошло!.. Окончилось все полным разрывом. Когда я вернулся в бригаду, части уже окончательно порвали друг с другом: в собраниях у соседей не бывал никто, да и в частной жизни отношения разладились.
О таком положении по жандармской линии осведомлен был штаб округа, и вскоре в Белу приехал генерал для производства расследования. В бригаде он допрашивал командира, адъютанта и распорядительный комитет офицерского собрания, в том числе меня, как председателя его. Между прочим, в назидание нам прочел копию окружного предписания о седлецком антагонизме. И был озадачен, когда оказалось, что я не только разделяю взгляды, высказанные в предписании, но даже по случайности являюсь автором его…
В результате расследования, через некоторое время пришло секретное предписание командира корпуса, в котором существование "натянутых отношений" между полком и бригадой объяснялось "различным составом обществ офицеров, разностью образования и воспитания и рядом мелких недоразумений". Корпусный командир выражал уверенность, что при влиянии нашего командира и содействии штаб-офицеров нормальные отношения быстро установятся, "чего требует долг службы и один общий мундир".
Ничего не вышло. Бестактностью начальства порвать отношения можно легко и быстро. Но никаким приказом свыше их не восстановишь, если у людей нет доброй воли к соглашению. Так и жили - полк и бригада - в маленьком городишке, не замечая друг друга, пока полк не перевели в другой пункт. В Беле поставлены были тогда Калужский и Либавский полки, и гарнизонная жизнь вошла в нормальную колею.