- Чернобровый, черноокий молодец удалый… - пропела Сёко и вдруг вскочила, пошла в пляс, плавно поводя руками.
Сэй, улыбаясь, отбивал такт твёрдыми ладонями. Руки у него были большие, сильные, как у мастерового, а лицо тонкое, как у артиста. Сэй был художник. А Сёко учила детей музыке. И знала много песен. Вернувшись к стойке, она замурлыкала, мешая японские и английские слова:
- Хяку ман, хяку ман алых роз…
Хяку - по-японски сто. А для счёта больших чисел японцы используют специальную единицу - ман - десять тысяч. Значит, хяку ман означало миллион.
- Миллион, миллион, миллион алых роз… - пела Сёко убогий шлягер.
И улыбалась трогательно, как ребёнок, от всей души желающий сделать приятное новым друзьям. Они спели на два голоса, она - по-русски, Сёко - по-японски. И обменялись телефонами.
Первыми позвонили русские и пригласили Сэя и Сёко к себе. Гости принесли в подарок японскую плосколицую куклу из папье-маше - такие стоили бешеные деньги.
- О, не беспокойтесь! - смущённо улыбнулся Сэй. - Куклу сделала моя мама.
Сэй нешуточно, как положено художнику, пил водку и молчал. А Сёко восхищённо ахала, поедая пирожки. Она даже попыталась сплясать русскую, но смешалась и вернулась за стол. В городской квартире Сэй и Сёко терялись, становились маленькими. И ушли они рано. Но через две недели позвонили и пригласили русских к себе домой.
- Как лучше добраться туда? - спросила она Хидэо, показывая ему адрес.
- Я не советую Вам встречаться с этими людьми, - сказал он, взглянув на бумагу. - Они живут в нехорошем районе, очень бедном. Где вы познакомились?
При слове "улица" сэнсэй поморщился, укоризненно покачал головой - он не одобрял случайных знакомств.
Сэй приехал встретить гостей на железнодорожную станцию.
- Нас трудно найти, - улыбнулся он смущённо.
Они долго ехали на автобусе, потом шли пешком среди маленьких, невзрачных как сараюшки домов, обходя поломанные деревья. В центре следы тайфуна давно убрали, а в бедном районе не спешили навести порядок. Дом Сэя и Сёко походил на коробочку из почерневшего старого дерева. Гостей усадили на старый продавленный диван. Других высоких сидений в доме не нашлось.
- Сначала я угощу вас чаем - такова традиция, - сказала Сёко.
Подкатив к дивану столик на колёсах, она опустилась на колени, помолчала минуту, словно помолилась. И начала.
Среди множества посуды на столике она выбрала большую чашку с носиком, налила в неё воду из чайника, отставила в сторонку, объяснила с помощью Сэя - японский зелёный чай не терпит кипятка, вода должна остыть до восьмидесяти градусов, иначе настой приобретёт горечь. Серьёзно, словно исполняя обряд, Сёко ополоснула чайник, засыпала в него заварку специальным совочком. Затем пощупала чашку с носиком и стала лить остывшую воду в чайник. Едва смочив заварку, Сёко подождала немного и только потом вылила в чайник остатки воды. Нежный зелёный чай заваривался быстро, японцы не понимали смысла слова "настояться". Сёко накрыла чайник крышкой и тут же принялась разливать чай, двигая рукой вверх - вниз.
- Так перемешиваются более насыщенные нижние слои чая с верхними, - пояснил Сэй.
Взяв серую чашку из грубой глины двумя руками, Сёко с поклоном протянула её гостю, вторую чашку - гостье. Движения Сёко были точными и экономными, словно их веками отбирали из тысячи других движений, как самые необходимые. Сэй не отрывал глаз от рук жены. Он наслаждался процессом заварки чая. И гости застыли зачарованно. В маленькой комнатке было тихо-тихо. Сёко долила воды в чайник и предложила гостям новую порцию. Зелёный чай можно было заливать несколько раз, и самой вкусной считались не первая, а вторая и третья заварка.
На низком столике на старенькой электрической плитке что-то булькало в странной кастрюле, напоминавшей половину чугунного шара.
- Кастрюля называется набэ. Она досталась жене от прадеда, - Сэй вернулся к обязанностям гида.
Суп, что булькал в кастрюле, назывался чанко набэ и тоже был блюдом старинным, традиционным. Сэй утверждал, что именно таким супом откармливают борцов сумо. Сёко подняла деревянную крышку и стала складывать в кастрюлю палочками китайскую капусту, грибы, проросшую сою, тофу и зелень, похожую на ботву морковки. Вкусным духом суп был обязан мясным фрикаделькам, которые Сёко опустила заранее. Женщина перемешала всё брошенное в котёл палочками и тут же пустила в ход небольшой половник: свежесть еды - главное правило японской кухни. Потому и готовят здесь прямо на столе. Каждый сам наливал себе похлёбку, сколько хотел.
В небольших полушариях деревянных мисок плавали плоскодонные фарфоровые ложечки. Конечно, можно было обойтись и обычной японской методой - съев твёрдое палочками, выпить жидкое через край - но с чанко набэ так обходиться не полагалось. Потемневшие деревянные миски для супа, желтоватые фарфоровые ложечки, чёрное набэ в оспинах литья, потёртый чёрный лаковый поднос, на котором лежали овощи, всё было старинное. Традиционное. И Сёко была сегодня такой, какой положено быть японке. Молчаливая, сосредоточенная, склонённая, она не пела, не плясала. Сейчас она была не туристкой, не гостьей - хозяйкой японского дома. Одетая подобающе - не в брюки, как на источниках, а в тёмно-лиловое кимоно, она сидела на коленях и прислуживала мужу и гостям - подливала сакэ в глиняные распластанные, как блюдца, рюмки. И не пила сама.
Покончив с обедом, Сёко разложила на татами какие-то коробки. В той, что побольше, хранилась в древесных стружках тяжёлая глиняная маска старика. Белое, словно посыпанное мукой страшное лицо с шевелящейся челюстью пугало торчащим изо рта зубом. Маску использовал дед Сёко, актёр. Коробка поменьше скрывала кусочек благовонного дерева. Его хранили как драгоценность, привязав шнурком с кистями к шёлковой подстилке. Из третьей шкатулки, совсем крохотной, Сёко достала уже напиленные тонкие пластинки того же дерева и угольные палочки. Сёко зажгла газ, чтобы показать гостям, как всё это работает. На торец раскалённого на огне уголька она положила тонкий деревянный квадратик, поднялась на возвышение, устроенное в гостиной, прошла в нишу - токоному, вставила палочку в бронзовую курильницу…
Синеватые струйки душистого дыма поднялись над курильницей, устремились к узкой бумажной картине, висящей на стене.
- Это - какэмоно. Оно досталось мне от прадеда. Оно старинное, из эры Эдо. Сёко осторожно коснулась пальцами пожелтевшей бумаги, от старости пожухлой, обтрёпанной по краям… Маленькая женщина в лиловом кимоно грациозно скользила, словно разыгрывая спектакль. Возвышение стало сценой, дом - декорацией из дерева, глины, бумаги… С полки на стене смотрели, неловко развалясь, большие куклы в платьях из серых пыльных кружев. Сквозь стеклянную дверь просвечивал крошечный садик. На двух квадратных метрах вилась меж заботливо уложенных камешков тропинка, краснел ягодами кустик, плоская крона полуметровой сосенки повторялась в микроскопическом прудике, наполненном журчащим водопадиком. Словно машина времени уносила домик в эру Эдо, проступавшую вещами реальными: выцветшей картиной, курильницей, глиняной маской… В двадцатом веке домик удерживало немногое: большой телевизор, электрическая плитка, чайник-термос…
Сёко достала с полки рулон и попросила высокого Сэя ей помочь. Вдвоём они сняли со стены старое какэмоно - пейзаж с японским домом, соснами и горами и повесили новый свиток. Он был ещё старее старого - желтизна расползлась по нему неровными пятнами, написанные чёрной тушью иероглифы выцвели.
- Это - наша главная драгоценность! - горделиво улыбнулась Сёко. - Самая старая вещь в доме.
- Нет, нет, - успокаивал гостей Сэй. - Вы вовсе не причиняете нам лишние хлопоты. Мы сами время от времени меняем какэмоно - так принято.
Он принёс откуда-то глиняную вазу и поставил её на полку рядом с курильницей. Ваза была рыжевато-серая, с потрескавшейся глазурью.
- Тоже старинная? - вежливо поинтересовались гости.
- Нет, это сделал я, - гордо улыбнулся Сэй. И сознался: - Картины плохо продаются. А надо жить. Учить сына. Он хочет стать скрипачом. Вот я и пробую заняться керамикой. Керамика идёт лучше. В Японии нет такой традиции - покупать картины… - И принялся оправдывать своих сограждан: - Дома у нас маленькие. Картины негде вешать. Музеи? У нас их почти нет. Впрочем, в нашем городе как раз есть музей. Это редкость. Там была моя выставка. Но картин не купили. Ни одной.
Музей в городе был новый, выстроенный всего три года назад в совершенно западном стиле. И парк вокруг, если не считать пруда с рыбками, был вполне западный. Экспонатов в музее было мало - редко расставленные скульптуры японского художника, лепившего европейцев, рисунки русской художницы, рисовавшей японцев. И несколько новых картин местных художников, недостойных никакого музея. Сэй рисовал гораздо лучше. Сёко принесла из соседней комнаты альбом с фотоснимками картин Сэя.
- Сами картины я не могу показать, - застеснялся Сэй. - Они сложены в доме матери. Мне негде их хранить. Мастерской у меня нет. Я рисую там, в пристройке, - он указал в окно на маленькую будку размером чуть побольше русского деревенского туалета. - И керамику я делаю там же…
На стене висела неоконченная картина. На небольшом холсте было то же, что и на остальных картинах Сэя - женщина с поникшей головой, с раскинутыми руками, словно распятая на кресте. Синевато-серая фигура нечётко проступала из жёлтого тумана, а из-за её спины вырывался свет. Заметив интерес гостей, Сэй снял картину со стены, поднёс ближе.
- Может, это будет интересно для вас или ваших друзей? - он подарил им пачку открыток с копиями своих картин. Художник надеялся что-нибудь продать.
В дверь позвонили - соседка пришла забрать чашку, в которой стояли на столе сущи. В доме художника и учительницы музыки не было ни одной большой чашки, и они взяли её взаймы у соседки. Та делала на продажу сущи, и они купили у неё немного для гостей. Сёко внесла в комнату сумку.
- Это подарок! - она достала завёрнутое в фуросики летнее ситцевое кимоно юкату, белое в зелёных цветах.
Кимоно было не новое, но хорошо постиранное, накрахмаленное. Поверх лежал жёлтый пояс из широкой тесьмы, пахнущий нафталином.
- А это - от меня, - Сэй протянул маленькую глиняную чашку собственного изготовления.
Шероховатую поверхность глины покрывала неровными потёками серая глазурь. В художественных салонах на Ичибанчо такие чашки продавали тысяч за пять йен - подарки были царские.
- Нет, нет, вы должны всё это взять! - горячо убеждал Сэй. - Японский обычай не велит выпускать из дома гостя без подарка…
Сёко пошла проводить гостей, накинув на плечи что-то старенькое, ветхое - не то шарф, не то плед. У автобусной остановки на проспекте русские оглянулись и не увидели маленького домика. Его закрывал большой плакат с рекламой кока-колы.
Путь китайских пельменей на празднике картошки
Тихо, тихо ползи,
Улитка по склону Фудзи
Вверх, до самых высот!
Исса
Жизнь человека - длинное путешествие с тяжёлой поклажей. Нельзя торопиться.
Японская пословица
- Двадцать первого октября в университете будет праздник, - сказал Хидэо. - Мы, японцы, отмечаем каждый сезон: весну - любованием сакурой, лето - пикником на морском берегу, начало осени - поездкой в горы.
Грядущий праздник был посвящён сбору урожая и назывался иммоникай в честь картошки иммони, поспевшей к этому времени на полях. В субботу утром на речном берегу собралось много народу - весь факультет справлял иммоникай в одном месте, в один и тот же день и час, наверное, специально для того, чтобы народ не отрывался от японской тесноты и не привыкал к простору. Широкое пространство серой гальки разбили натянутыми на колышки верёвочками, отметив для каждой лаборатории свою делянку. Делянки были маленькие, но стиснутый народ чувствовал себя привычно, меленько перемещаясь в положенных пределах. Попыток нарушить границы и установить хоть какие-то отношения между делянками не наблюдалось. Редкие шатающиеся и наносящие визиты были иностранцами. А японцы, присев на корточки, принялись трудиться.
Из речных камней сложили очаг, на иммоникай полагалось делать печку именно так, как в деревне, потому что праздник это деревенский. Из города прихватили только железный лист, чтобы накрыть печь. И дрова. Их купили в магазине - скреплённые красивыми верёвочками аккуратные поленца одной длины и толщины, словно отмеренные специально. И воду привезли с собой в канистрах, и синюю циновку. Сегодня она была столом - на ней расставили непременные пивные банки, коку и пластмассовые миски. Сидеть полагалось вокруг стола на камешках или на корточках. Но сидеть студентам было некогда. Они водрузили на самодельную печь чёрную кастрюлю - такое же набэ как у Сёко, только большое, на ведро воды.
Сгрудившись вокруг набэ, ребята не сводили глаз с закипающей воды. С первым бормотанием котла, словно со взмахом дирижёрской палочки, началось действо: студенты доставали из своих сумок пакеты, коробки и, подходя строго по очереди, высыпали в воду мясо, тофу, грибы и зелень - всё приготовленное заранее, порезанное, помытое. Никто не теснился, не толкался, не вскрикивал "ах, забыл!", каждый знал своё место - роли были распределены заранее. Когда над котлом заклубился густой душистый пар, вперёд выступил самый старший из студентов - Миура. Из его пакета посыпались в набэ белые шарики для пинг-понга. Это и была картошка иммони, та самая, знаменитая, которой посвящался праздник.
- Наши студенты - большие мастера организовывать пикники! - буркнул Шимада так, словно хотел сказать "только пикники".
Аспирант Танабу отошёл в сторонку. Ему, как старшему по званию, была доверена особая задача. Сложив из камней собственную печурку, он засыпал в неё купленные заранее древесные угли, поджёг, накрыл огонь железным листом, вытряхнул на него ломтики сырого мяса, варёную гречневую лапшу и проросшие зёрна сои. Присев на корточки, он принялся ловко ворошить дымящуюся кучу палочками, не давая ей подгореть. Ещё пятерых студентов увёл китайский доктор Чен. Он достал из своей сумки большую кастрюлю, положил туда свиной фарш, креветки и нарезанные мелко молодые зелёные перья чеснока.
- Чен готовит китайские пельмени гёза! - радостно улыбнулся Хидэо. - Гёза - очень вкусная еда!
Чен пристроил на печи рядом с набэ большую сковородку и поручил Митико превратить в гигантский омлет дюжину яиц. Митико старательно взбила жёлтую пену четырьмя палочками, Чен отправил жареные яйца в кастрюлю, доверив смешать фарш самому сильному - рослому студенту Чангу. Кореец трудился на совесть, пучок палочек похрустывал в его мощных руках.
- Ещё мешать, ещё! - командовал Чен, придирчиво наблюдая за работой.
Себе он оставил самую трудную операцию, которая по плечу только мастеру - полить фарш кунжутным маслом. Янтарная струя, блестя на солнце, текла из бутылки, забивая ароматом жареных семечек даже крепкий дух похлёбки. Внимательно глядя на залоснившуюся смесь, Чен вдруг остановил золотистый поток, оставив на дне бутылки совсем немного масла - ему была известна точная мера. Взяв другую кастрюлю, Чен замесил тесто, совсем простое - вода да мука, скатал большой шар, проткнул в нём дырку, сделал кольцо, обминая его ладонями, нарезал равные дольки. И принялся раскатывать сочни пивной бутылкой. Делал он это виртуозно. Расплющив комочек теста, ставил большой палец левой руки точно в центр сочня и, вращая его, раскатывал лепёшку по краям. Тесто плясало в руках Чена, выпархивая идеально ровным тонким лепестком. Студенты, не отводя глаз, смотрели на руки китайца - сейчас он был сэнсэем, они - учениками. Взяв в руки бутылки, ребята медленно, неловко пытались повторить летящие движения учителя. Не получилось ни у кого. И никто не сдался, не отступил. Только старательнее заработали руки, ниже склонились головы.
Выхватывая палочками из зеленовато-розового фарша маленькие комочки, студенты клали их точно на середину сочня, долго подравнивали, подчищали мясные волокна с краёв, неловкими пальцами старательно защипывали тонкое тесто, расправляли, переклеивали заново. Их занимало только одно - слепить в точности, как сэнсэй. А сколько сделано пельменей, никто не считал. Ряды красивых гёза на подносе росли небыстро.
- Япония всегда стремилась к экономике с низкой эффективностью, - проворчал муж, ему досталась всего пара пельменей - пятеро лепивших не успевали накормить десятерых своих товарищей.
- У нас много народу, всех надо занять, - вступился за свою страну Шимада. - Иначе будет безработица, преступность. Нам важно работать не эффективно, а долго.
- И безрезультатно, - тихонько буркнул голодный муж.
Она присела рядом с Митико и мгновенно слепила пару десятков пельменей. В результате фарш закончился, поднос с готовой продукцией переполнился, а варивший перестал справляться с неожиданно возросшим потоком - плавное течение процесса было нарушено. Лепильщики застыли в тягостном безделье.
- О, Вы, как всегда, работаете очень эффективно! - усмехнулся Хидэо, уводя её в сторонку. - Профессору не пристало заниматься приготовлением пищи. К тому же Ваши пельмени имеют неправильную форму! - заметил он язвительно.
Действительно, её изделия были русского фасона, без складочек.
- Какая разница, всё равно съедят! - выпалила она.
Студенты изумлённо подняли на неё глаза, Хидэо укоризненно покачал головой.
- Нет, нет, для нас, японцев, это недопустимо!
- Но студенты не успевают всех накормить! - пыталась сопротивляться она.
- Это неважно! - отмахнулся Хидэо.
То, что он принялся пространно излагать, сводилось к давно известному: для японца важно не столько достигнуть цели, сколько довести до совершенства процесс. Потому что путь к цели важнее, чем сама цель.
Слово Путь японцы наверняка писали с заглавной буквы. Ибо всё, что делает японец, для него Путь: самурайский кодекс - буси-до, боевые искусства - дзю-до, таэкван-до, айки-до, где каждый шаг "до" самоценен. Любой японец стремился к совершенству каждого шага своего Пути. И потому сэнсэй старался делать наилучшим образом всё: научные статьи, протоколы собраний… И студенты старались пройти достойно свой Путь: учёбу, научные исследования, пикники… Сейчас их Путь был Путь Китайских Пельменей. Японцы не стремились пройти свой Путь быстро, для них главное - быть в Пути. Вне Пути японцу неуютно. Неприлично. И потому хлопотала целыми днями в пустом доме Намико, выискивая себе работу. Потому суетился в лаборатории Хидэо, хоть книжки переставляя, но занимая себя допоздна. И студенты потому же подрёмывали вечерами у компьютеров, не уходя домой, - они старались быть при деле, в Пути.