Студенты лепили пельмени третий час. Присев на корточки, скрючив спины, они лепили тщательно, самозабвенно. Хотя могли бы праздно стоять и смотреть на ясное солнце, высокое небо и на парней, что возились, сталкивая в реку товарища. Они могли бы смеяться вместе со всеми, когда бедолага плюхнулся в воду, но они работали, не разгибаясь, не поднимая глаз. Их волосы растрепались, футболки намокли от пота. И хотя в пельменщики их никто не определял, они не пытались улизнуть. И не выглядели усталыми, несчастными. Напротив, они держались гордо, словно избранные - они работали. Оставшиеся же без дела смотрели на них с завистью. А лепильщики работали так рьяно, словно боялись, что работу у них отнимут. Работали жадно, словно дорвавшись до дела любимого, желанного.
- Посмотрите-ка на них! - сказал насмешливо Шимада. - Им всё равно, что делать, лишь бы делать, работать. Им больше ничего не надо!
А она стояла, наслаждаясь солнцем, свежим запахом воды, горячим соком пельменей, от мяса сытных, от креветок лёгких, душистых от кунжутного масла и чеснока, и думала: а может, так и надо проходить свой Путь, заботясь о том, чтобы каждый шаг его был достойным? Стараться сделать совершенным всё, любую мелочь, к которой прикоснулись твои руки? И радоваться каждому шагу Пути. И не рваться, запыхавшись, к цели, проскакивая как попало ведущие к цели ступени - неповторимые дни своей жизни? Она думала, что западная идея цели отнимает у человека самое прекрасное - настоящее, превращает его в мрачного пессимиста, потому что если постоянно смотреть на то, что в конце Пути, то получится, что цель жизни - смерть. А если думать о Пути, то окажется, что цель жизни - жизнь.
Шимада присел на корточки, стал кормить свою маленькую собачонку пельменями из своей миски, своими палочками. Собачонка благодарно тёрлась о брючину его мятого тренировочного костюма, оставляя клочья рыжей шерсти, хорошо заметные на чёрном. Студенты доели похлёбку, собрали в пластиковые мешки мусор, оставляя на берегу идеально чистую гальку. Разнеженный пельменями и солнцем Хидэо вызвался отвезти своих русских гостей домой, но по дороге свернул с шоссе.
- Вы обязательно должны посетить этот буддийский храм!
Стриженые кусты стряхивали капли внезапно налетевшего дождя на дорожку, вымощенную большими плоскими камнями.
- Здесь всё имеет особый смысл. Вот эта тропа, например: твёрдый камень - хороший период жизни, земля между ними - плохой, - Хидэо вздохнул. - В моей жизни их было не так много, твёрдых камней…
Осторожно переступая по каменным островкам удачи через беду - размоченную дождём грязь, она заметила среди зелени тёмное старое дерево храма, воскликнула:
- Посмотрите, как красиво!
И поскользнулась.
- Идти надо, сосредоточившись не на цели, а на Пути, - засмеялся муж, подхватывая её. - А то сядешь в лужу.
Через несколько дней Хидэо принёс фотографии, сделанные на празднике иммоникай. Там почти не было лиц - только согнутые спины.
Один счастливый день
Уж осени конец,
Но верит в будущие дни
Зелёный мандарин.
Басё
Муж торопился закончить работу, до его отъезда оставалось совсем немного времени.
- Зачем Вы всё время ставите себе какие-то цели? - с мужчиной Хидэо обращался иначе, чем с ней, с женщиной - не журил, не поучал, но иногда не выдерживал всё-таки, принимался руководить: - Не спешите! Просто работайте! А успеете ли Вы закончить работу или нет, разве это важно?
Хидэо интересовал Путь. А они рвались к цели. Они привыкли доводить дело до конца. Она помогала мужу, вместе с ним просиживая в лаборатории допоздна.
- Как много вы сделали! - довольно улыбался Хидэо, принимая из их рук толстые пачки рукописей. И словно спорил с кем-то: - Нет, русские - не лентяи! - Напуганный бурным потоком их слишком результативной деятельности, он даже пытался их притормозить. - Вы чрезмерно быстро всё делаете! На работу аналогичную вашей коллега из Осаки потратил семь лет! Каждый опыт он повторял сорок раз!
Семь лет, сорок раз - для Хидэо это было ценно само по себе, его не смущала несоизмеримость усилий и достигнутого результата, весьма скромного. Им не удавалось внушить Хидэо ценность цели, ему не удавалось заставить их повиноваться законам Пути…
В воскресенье они проснулась рано и долго лежали, прижавшись друг к другу, на нагретом солнцем татами. Тёплый ветерок влетал через открытую балконную дверь, принося запах сухой ноябрьской травы, утренняя улица молчала. Нехотя поднявшись, они тихонько побежали к парку, устроились делать зарядку на своём любимом месте - на пригорке под дощатым навесом. Муж подтягивался, ухватившись руками за деревянную перекладину, обвитую вьюнком. А она рассеянно подбрасывала теннисный мячик и смотрела, как сухие цветы падают на его плечи, путаются в волосах. Пожилой японец привязал к качелям большую песочную собаку, надел белые перчатки и стал пинцетом собирать мусор в пластмассовый пакет. В маленьком парке было чисто - старик управился быстро, полил клумбу, отвязал собаку… Почувствовав свободу, животное рванулось, схватило на лету зубами теннисный мяч, легко опрокинуло щуплого хозяина, потащив его по бетону дорожки - падая, старик не выпустил из рук поводок. Поднявшись, он покрепче намотал на руку ремень, потёр ушибленную ногу, достал из сумки свой теннисный мяч, стал упрашивать собаку обменяться. Но она, крепко ухватив зубами трофей, не соглашалась - чужой мяч был красивее, новее. Старик кланялся иностранцам, извинялся, улыбался. И они поклонились ему и побежали домой. У самого подъезда старик нагнал их, вернул мяч. Ещё раз поклонился, извинился… Собака шла за ним, виновато опустив голову.
Они долго рассматривали карту, решая, где им провести этот день. Последний день вдвоём в Японии. По всему полю карты были разбросаны значки: ворота с загнутыми вверх концами перекладин - шинтоистские шраины и паучки свастики - буддийские храмы. Возле одного из них было написано "Ринодзи". Слово звенело, как этот прозрачный осенний день - Ринодзи! И они, не колеблясь, решили идти туда. Вдыхая лёгкий воздух, солнечный, сухой, они поднялись на длинный холм, плотно заставленный храмами. В высоком синем небе кружили ястребы, пахло разогретой смолой - начало ноября на севере Хонсю, как московское бабье лето. Дорога шла между высоких сосен и могил. Близко к кладбищу, по-японски близко стояли дома. Футонги сушились почти на надгробьях, занавески в открытых окнах развевались, доставая статуи Будды… Как можно жить, вечно видя могилы и не только при солнечном свете, но и в ненастье, в дождь? - одинаково подумали они. И поспешили прочь.
За забором из железных прутьев среди лиственной зелени сада темнели старые деревянные постройки, поднималась к небу четырёхъярусная башня, но вход в сад наглухо запирал приземистый храм. В поисках прохода они тыкались по крошечному дворику до тех пор, пока пожилая служительница, бесконечно кланяясь, не указала им на узкий коридорчик между двух древних строений. Там стоял абсолютно современный, как в метро, турникет, открывавшийся тремя монетками по сто йен. Пока они рылись в кошельке, служительница провела двух пожилых японцев в храм, и они, наспех помолившись, прошли в сад бесплатно. Но заподозрить служительницу в расовой дискриминации русские не успели - молодые японские супруги с двумя детишками направились к турникету, хотя могли бы тоже, маленько помолившись Будде, сэкономить тысячу двести йен. Но честные японцы честно разбирались: кому на молитву, кому - просто погулять. Буддийский монастырь Ринодзи - не только для прогулок. Вдоль дорожки стояли маленькие деревянные будочки для медитаций. Возле них, вытянувшись, как часовые, застыли девушки, охраняя покой тех, кто медитировал внутри.
За будочками начинался тесный мирок прибранного японского сада - ни одного неподстриженного куста, ни одной веточки, торчащей помимо правильной формы - шары кустов, горизонтальные пластины сосен… Железные беседки и каменные фонари вырастали естественным продолжением этой геометрической зелени. Тропа извивалась, уводила в заросли, ныряла в чащу. В извивах был резон - они делали небольшой сад таинственным, огромным. За каждым поворотом открывалась новая, неожиданная красота. По горбатому мосту они перебрались через поток, пошли вдоль мелкого пруда. Небольшой бурун на воде следовал за ними - разноцветные карпы, сбившись тесной стайкой, сопровождали их. Они остановились, плеск воды замер тоже.
- Ну, идите сюда! - присел у воды муж, и рыбы дружно подплыли, повинуясь голосу, а одна, белая в оранжевых пятнах, высунула голову из воды, взяла хлеб прямо из его рук, как собачонка. Муж выпрямился, улыбаясь. И тут ему на грудь села стрекоза. Она сфотографировала мужа близко-близко. Из-за стрекозы, конечно.
Недалеко от буддийского храма стоял небольшой шинтоистский шраин, и это было обычно - японцы молятся сразу нескольким богам. А возле него теснились магазинчики. И это не было диковиной - практичные японцы умеют заботиться одновременно о душе и о теле. У храмовых ворот под навесом лежали крупные валуны: побольше - стол, поменьше - стулья. Парни, пировавшие за каменным столом с банками кока-колы, завидев их, поздоровались, поклонились, подвинулись. А русские уселись на гладкие камни и долго ели японские сладости, оттягивая минуту прощания с тем, что им так не хотелось покидать, с Ринодзи. За окнами автобуса в последний раз мелькнул храм, выступающий из пышных крон на вершине холма… И тут муж вспомнил, а может, придумал, что ему непременно надо купить какую-то вещицу для автомобиля.
- Автомагазин? - удивлённо переспросил мужчина на соседнем сиденье.
Он не понимал, почему его вдруг разбудили? Но адрес магазина назвал, хотя и очень приблизительно - двести тридцать шестая дорога. Они блуждали до темноты, пересекая улицы, сворачивая в переулки.
- Ты, как японец, всё оставляешь на самый последний момент! - ворчала она.
И думала, как хорошо, что им надо что-то искать и не возвращаться домой, где их ждали раскрытые, наполовину уложенные чемоданы. Где уже поселилась разлука.
Улочка пахла жареной рыбой. Торговка расположилась в маленькой нише, почти на тротуаре. Из застеклённой витринки женщина достала ещё тёплого варёного кальмарчика, заколотого, как шпилькой, зубочисткой, чтобы не дать вывалиться рисовой начинке. Рассматривая странное существо, муж решил, что это вовсе не кальмар, а каракатица и откусил букетик щупальцев, оставляя ей лучшую часть - гладкое тельце. Они ели, стоя на узком тротуарчике, и уступали дорогу прохожим, прижимаясь к стене. А потом по очереди отхлёбывали китайский чай, передавая друг другу тёплую баночку… Маленькая улочка ручейком влилась в большую реку ревущей дороги. Они поднялись на высокую эстакаду перехода, остановились… Над их головами догорали последним закатным светом оранжевые края тёмно-синих облаков, под их ногами мерцали неоном яркие пятна рекламы, гудела машинами двести тридцать шестая дорога. Главным дорогам в Японии давали маленькие номера, а эта была неглавная, двести тридцать шестая. Но для них она была важна. Ведь они прошли её вместе.
- Как же Вы будете теперь? - Хидэо тревожно вглядывался в зеркальце заднего вида, пытаясь поймать её лицо. - Вам стоит теперь почаще звонить в Москву.
В машине, возвращавшейся с вокзала, стало одним пассажиром меньше. В студенческом зале к ней подошла Митико, положила на стол две груши.
- Это - благодарность за шоколад, который Ваш муж привёз мне из Москвы! Здесь две штуки, я не знала, что он уехал…
Шимада подвинул поближе к ней обогреватель.
- Холодно становится. Осень.
Вечером она не смогла пойти сразу в свой опустевший дом, свернула к Николе.
- Страдаешь? - обняла её Вероника, увлекая в комнату.
- По такому мужику стоит страдать! - солидно выпятил грудь Никола и достал бутылку сливовой настойки. - В последний раз мы с ним не допили.
- А где твой сеньор? - защебетала Элизабет, забираясь к гостье на руки.
- Она тоже его полюбила! - улыбнулась Вероника, гладя дочку по голове.
Через несколько дней она получила в мастерской фотографии, сделанные в Ринодзи, вложила их в альбом, купленный в магазинчике возле двести тридцать шестой дороги. Он назывался "Один счастливый день". А стрекоза на снимке не получилась - так, чуть заметная чёрточка на светлой рубашке, расстёгнутой у крепкой, загорелой шеи.
Пятого ноября телевизор сообщил важную новость - на севере острова Хонсю листья начали менять цвет. В университетском городке покраснели гирлянды плюща на стенах корпусов.
- А Вы, я вижу, перешли на сезонную одежду, - ласково улыбнулся Хидэо, указывая на её красный свитер. - В нашей префектуре листья начинают менять цвет, это очень красиво, жаль, что ваш муж не увидел. Кстати, в его бумагах я обнаружил новый адрес. Он сменил работу?
Хидэо говорил так, словно отныне муж обязан был каждый шаг своей жизни согласовывать с сэнсэем.
- Зачем же он это сделал? Это так легкомысленно! - разволновался Хидэо. - Оставить солидную государственную фирму ради маленькой, частной! У нас в Японии так не делают!
- У нас всё иначе, - вяло ответила она. Ей не хотелось спорить.
В воскресенье она пошла в город. Без дела, просто так. На храмовой горе возле лестницы, сбегающей вниз, остановилась, подняла глаза… Всё изменилось. Океан придвинулся, стал необъятным, блестящим, синим. Покрылся чёткими белыми чёрточками кораблей, невидимых прежде за дождями, дымкой. Прозрачный осенний воздух проявил тончайшие детали старых храмов, каждую иголочку сосен… Две пожилые японки, поднимавшиеся ей навстречу, вдруг замерли, просияв, и заговорили быстро, возбуждённо, указывая наверх. Там происходило что-то необычайное, чудесное. Она обернулась. На вершине горы горели алым на солнце пурпурные клёны.
- Кавай, кавай-деснэ? - взволнованно повторяли женщины. - Красиво, красиво, не правда ли?
Она согласно выдохнула "хай!" И нагнулась, чтобы поднять красный кленовый лист. Формой он походил на русский, но размером был маленький и вырезан тонко, замысловато - истинно японская вещь. Округлые листья гинкго золотыми монетами рассыпались по аллее, тихонько опускались на камни старого кладбища…
В городе торговали овощами с грузовиков, пришедших из ближних деревень. Горожане закупали впрок, правда, не мешками, как в России, а всего лишь небольшими бумажными пакетами. Да и овощи были другие: белая длинная редька, брокколи, китайская капуста… Горы придвинулись, проникли в город красным, золотым. Цветные листья, завоевав всё пространство наверху в горах, спустились в скверы, в парки, растеклись по улицам бесчисленными искусственными повторениями. У дверей магазинов и ресторанов повесили сезонные украшения - пластмассовые ветки пурпурных клёнов. Винные лавки выставили на видное место пивные банки с осенними листьями на боку, книжные магазины и киоски положили в витрины открытки с осенним лесом. Она впервые увидела японскую осень. А ведь она уже кончалась, промелькнув быстро, как один счастливый день.
К концу ноября листья стали опадать, оставляя радостный город скучным, серым. Рабочие укрывали пальмы соломенными шалашиками, мыли из шлангов деревья, а потом обвязывали стволы и ветви рисовой соломой. Город готовился. Скоро зима.
Глава XI. Солдаты компаний
Нынче выпал ясный день.
Но откуда брызжут капли?
В небе облака клочок.
Басё
Солдаты компаний
Жизнь свою обвил
Вкруг висячего моста
Этот дикий плющ.
Басё
- Ваш муж уехал? И мы уезжаем. - Глаза Леночки налились слезами. Начальство переводило её мужа в другое отделение компании, в другой город. - Понимаете, я только-только тут устроилась, привыкла к городу, нашла хорошие курсы японского и икебаны, подружек завела и вдруг уезжать! И для Кеничи этот переезд некстати, у него здесь дела так хорошо шли. А новая работа ему совсем не по специальности! Но он против переезда не возражает. Всё твердит: "Так надо для компании!" - Не замечая шикарных витрин своего любимого Мицукоши, Леночка плакала. А, чуть успокоившись, рассказывала: - Здесь такой порядок - молодого сотрудника бросают с места на место, заставляя делать то одно, то другое… Может, они считают, что это повышает квалификацию? Не знаю. Мой муж это не обсуждает. И собственного мнения по этому поводу не имеет. Просто подчиняется приказам начальства. Как солдат. Знаете, как называют служащих в Японии? Солдаты компаний! Значит, мой муж - солдат, а я, выходит, солдатка.
Леночка достала платок, чтобы вытереть слёзы.
- Мы должны ехать. Выбора у нас нет. В этой стране вообще ни у кого нет выбора. Японцы все, как камикадзе. Им прикажут, они не то, что в другой город поедут, на смерть пойдут, как эти лётчики, камикадзе. Им начальник приказывал умереть в интересах своей страны, они и летели. Хотя совсем ещё мальчишками были, от страха плакали и вспоминали маму. Им перед вылетом давали для храбрости сакэ и устраивали так, что шасси после взлёта отваливались. Они и летели умирать. У них тоже не было выбора. - Леночка рассказывала и всхлипывала. То ли от жалости к камикадзе, то ли к себе. Хотя её судьба не была так печальна, как у камикадзе, но всё же…
- Мне придётся бросить своих учеников, - вздыхала Леночка. Это была новость в её жизни - ученики. - Я хотела на работу устроиться, я же имею право работать. Это жёнам иностранцев, которые с мужьями приезжают, запрещается работать, а мне виза позволяет, у меня хорошая виза - "японская жена".
Муж про Леночкину работу и слушать не хотел, говорил: сиди дома, обслуживай меня! И она искала себе место тайком от него, пыталась устроиться продавщицей или официанткой. Куда ещё ей было податься с дипломом русского института культуры? Её взяли было в один магазинчик, да скоро передумали, сказали - надо ещё подучить японский язык. Леночка огорчилась, но поисков не оставила.
- Конечно, Кеничи даёт мне деньги на хозяйство. Но в молодой семье денег вечно не хватает! И потом… Я хочу иметь свои собственные деньги. Неподотчётные. Да и скучно мне без дела дома сидеть. Вот я и нашла учеников.
Леночка повесила объявление в Кокусаи-центре, предлагая уроки русского. Откликнулся молоденький японский студент, будущий специалист по русской экономике. Потом он привёл однокурсника. Они платили по три тысячи йен в час. Кроме того, Леночка стала ещё учить кулинарии дам - в последнее время многие японки хотели брать такие уроки - свободного времени и денег у них становилось всё больше, детей всё меньше. Особенно ценилась у японцев французская кухня, но Леночка решила не рисковать и начала с отечественной. В Кокусаи-центр местные домохозяйки не заходили, и Леночке пришлось потрудиться - написать объявление по-японски и отдать его в местную газету: "учу готовить "русия рёри" - русские блюда. Вскоре позвонили три пожилые дамы. Они приходили к Леночке домой по средам и готовили под её руководством борщ, котлеты, винегрет… А потом вместе с учительницей ели русский обед и слушали её рассказы о России. Леночка ликовала, обнаружив, что из такой безделицы, как варка борща, можно извлекать деньги - дамы платили по две тысячи йен каждая: тысячу за продукты, тысячу - Леночке за работу. У Леночки появились собственные деньги.