На "башне" она могла часто встречаться с Николаем Недоброво. Вячеслав Иванов высоко ценил его интеллект, образованность, воспитанность, привечал у себя на "башне", сделав Николая Владимировича "правой рукой" в руководстве Обществом ревнителей художественного слова.
Когда Гумилёв стремительно уехал в Африку осенью 1910 года, оставив дома молодую жену, она бывала на "башне" и в ответ на просьбу почитать стихи кокетливо отвечала, что ее муж обычно в ответ на такую просьбу отшучивается, говоря, что жена его не только пишет стихи, но и дивно вышивает по тюлю.
В Петербурге она иногда оставалась ночевать у Валерии Срезневской, но обычно после вечеров на "башне" возвращалась в Царское ночным поездом вместе с другими цар-скоселами. Очень может быть, что в это время она часто встречалась с поэтом-царскоселом Василием Комаровским, другом которого был Николай Недоброво.
В содружестве с поэтами Евгением Лисенковым, Алексеем Скалдиным, Юрием Верховским и при письменной поддержке отсутствовавшего в то время в России Бориса Анрепа Недоброво организовал Общество поэтов, надеясь в известной мере противопоставить его Академии стиха. В Академии преобладали философско-филологические интересы, но Недоброво, игравшему не последнюю роль в деятельности Академии, часто председательствовавшему на его собраниях, хотелось создать еще отдельно и содружество поэтов с тем, чтобы наслаждаться чистой поэзией.
Первое заседание Общества поэтов состоялось 4 апреля 1913 года, и приглашение за подписью Скалдина было вручено Ахматовой 1 апреля, одной из первых. На открытии Общества Александр Блок читал свою новую пьесу "Роза и крест", а Недоброво делал доклад о системе русского стихосложения и влиянии на него ритмов дыхания. На третьем заседании 20 апреля 1913 года была прочитана поэма Бориса Анрепа "Физа", название которой укоренилось в качестве разговорного названия Общества поэтов.
О времени знакомства Ахматовой с Недоброво точных сведений не сохранилось. Их знакомство и сближение обычно относят к 1913 году. Однако Павел Лукницкий записал со слов Анны Андреевны, что она знала Николая Недоброво еще до 1910 года. Что ж, они могли встречаться, а точнее, "пересекаться" еще в Киеве, где нередко бывал уже "петербуржцем" Недоброво, безусловно, хорошо знакомый с поэтами Эльснером и Аксеновым, будущими шаферами на свадьбе Горенко с Гумилёвым. Там, но отнюдь не в Петербурге, мог он "отучать" ее от манер и говора "приморской девчонки". О том, как Недоброво "делал" из робкой и дерзкой девочки "чопорную даму", написано однообразно и как бы с "одного голоса", от Лившица до Наймана, и восходит все к тому ахматовскому "лирическому отступлению" в первой части "Поэмы без героя", относящегося к Недоброво, но об этом отступлении более подробно поговорим ниже.
Даже Екатерина Орлова, глубокий и тонкий исследователь, не удержалась всерьез процитировать Н. Я. Мандельштам, лучшую ахматовскую подругу, и, как можно предположить по ее вольному стилю, едва ли не свидетельницу "интимных уроков": "Его влияние здорово сказалось на некоторых жизненных установках Анны Андреевны… "Аничка всем хороша, – говорил он, – только вот этот жест", и А. А. показала мне этот жест: она ударила рукой по колену, а затем, изогнув кисть, молниеносно подняла руку ладонью вверх и сунула мне ее почти в нос. Жест приморской девчонки, хулиганки и озорницы. Так Недоброво во многом "делал" ее образ, как создавал и свой собственный" (Орлова Е. ^Литературная судьба Н. В. Недоброво. Томск; Москва, 2004. С. 12–13).
Описанная фамильярность Николая Недоброво в отношении пусть еще не Анны Ахматовой, а киевской Анички Го-ренко, никак не вяжется с образом утонченного эстета, каким он остался в его холодноватых, насыщенных сдержанной страстью, а иногда и эротикой стихах, письмах, дневниковых записях, воспоминаниях о нем действительно хорошо его знавших людей, и в первую очередь в стихах Ахматовой. И тем не менее он конечно же, как искусный ювелир, осторожно "шлифовал" "подброшенную" мужем-путешественником и донжуаном Гумилёвым юную женщину, однако уже имеющую за плечами и любовный опыт, и порожденные им стихи. И относится это не столько к обучению ее хорошим манерам, сколько к формированию личности и художественных вкусов. Феноменальная эрудиция Недоброво, его профессиональное знание русской истории и поэзии, способность видеть современный литературный процесс в его историческом развитии помогли Ахматовой обрести системность литературного мышления и определить свое место в поэзии. Они гуляли по аллеям Царского Села, беседуя о его истории и своих великих предшественниках. В 1921 году в стихотворении о Царском Селе есть строфа, возвращающая к тому времени:
Здесь столько лир повешено на ветки…
Но и моей как будто место есть…
А этот дождик, солнечный и редкий,
Мне утешенье и благая весть.
("Все души милых на высоких звездах…")
Мысли об этой преемственности не покидали Ахматову, и в 1961 году появляется запись в ее рабочих тетрадях:
(Записные книжки Анны Ахматовой. С. 131).
Под воздействием философско-этических концепций Николая Недоброво формировалось ее восприятие России как центра православия. Так, укоряя позже Бориса Анрепа за его отъезд из России, Ахматова рассматривает его поступок как отказ от православия, что усугубляет вину "отступника":
Ты – отступник: за остров зеленый
Отдал, отдал родную страну,
Наши песни, и наши иконы,
И над озером тихим сосну.
……………………………………
Так теперь и кощунствуй, и чванься,
Православную душу губи,
В королевской столице останься
И свободу свою полюби.
("Ты – отступник: за остров зеленый…", 1917)
В пору романа с Недоброво они вместе бывали в Киеве, он приезжал к ней в Дарницу, местечко под Киевом, где Ахматова часто гостила у матери. Ее прогулки с Николаем Владимировичем и их долгие беседы о таинстве русского народного духа, православной иконе и провиденциальности России во многом определили онтологический фон ее поэзии этого времени.
С весны 1913–го по 1915 год Ахматова и Недоброво неразлучны.
Декабрем 1913 года, когда Недоброво и Ахматова были вместе, датировано одно из ее известных любовных стихотворений, адресат которого остался неустановленным:
Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха.
И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви.
Как я знаю эти упорные,
Несытые взгляды твои!
("Настоящую нежность не спутаешь…")
На эти стихи Недоброво ответил шутливым мадригалом, оставшимся среди черновиков его знаменитой статьи "Анна Ахматова", которую они совместно дорабатывали, и ответ Недоброво на стихотворение Ахматовой имел хорошо им понятный смысл и подтекст:
Не напрасно вашу грудь и плечи
Кутал озорник в меха
И твердил заученные речи…
И его ль судьба плоха!
Он стяжал нетленье без раздумий,
В пору досадивши вам:
Ваша песнь – для заготовки мумий
Несравненнейший бальзам.
Не выступал ли здесь в роли "озорника" сам Недоброво, отношения которого с Ахматовой давно перешли из уважительно дружеских в любовные? В том же 1913 году, зимой Ахматовой были написаны стихи, судя по всему, относящиеся к завязывавшемуся между ними диалогу:
О, это был прохладный день
В чудесном городе Петровом!
Лежал закат костром багровым,
И медленно густела тень.Ты только тронул грудь мою,
Как лиру трогали поэты,
Чтоб слышать кроткие ответы
На требовательное "люблю!".Тебе не надо глаз моих,
Пророческих и неизменных,
Но за стихом ты ловишь стих,
Молитвы губ моих надменных.
("О, это был прохладный день…")
По утверждению М. Кралина, это одно из самых ранних стихотворений, включенных Ахматовой в состав "Белой стаи" и, как можно полагать, обращенных к Недоброво. В этой редакции стихотворение было напечатано только раз, в том самом издании "Белой стаи", которое Николай Владимирович должен был получить в Крыму от Юлии Слонимской.
Это одно из немногих, во всяком случае известных, эротических стихотворений Ахматовой, утверждавшей, что "сроду не написала ни одного эротического стихотворения". В дальнейшем, а точнее, незамедлительно стихотворение было переработано, сохранившись в первозданном виде только в первом издании "Белой стаи". В переработанном виде стихи утратили не только эротический подтекст, но и глубину любовного переживания, чувства "на изломе", предчувствие скорого и горького освобождения. Там главный груз страданий на себя принимает лирическая героиня, но скоро она переложит его на плечи возлюбленного. И теперь (после переработки) перед нами чуть холодноватые "петербургские" стихи, ведущие, однако, к другим ее петербургским стихам, поднимающим завесу над драматизмом их развивающегося романа.
Во второй книге Ахматовой "Чётки" (1914) помещены "Стихи о Петербурге", датированные тем же 1913 годом и безусловно являющиеся фрагментами, развивающими любовную тему на фоне державного Петербурга и его непреклонного (как ее друг) государя:
1
Вновь Исакий в облаченье
Из литого серебра.
Стынет в грозном нетерпенье
Конь Великого Петра.Ветер душный и суровый
С черных труб сметает гарь…
Ах! своей столицей новой
Недоволен государь.
2
Сердце бьется ровно, мерно.
Что мне долгие года!
Ведь под аркой на Галерной
Наши тени навсегда.Сквозь опущенные веки
Вижу, вижу, ты со мной,
И в руке твоей навеки
Нераскрытый веер мой.Оттого, что стали рядом
Мы в блаженный миг чудес,
В миг, когда над Летним садом
Месяц розовый воскрес, -Мне не надо ожиданий
У постылого окна
И томительных свиданий.
Вся любовь утолена.Ты свободен, я свободна,
Завтра лучше, чем вчера, -
Над Невою многоводной,
Над улыбкою холодной
Императора Петра.
Николай Владимирович Недоброво обладал удивительной интуицией. Не только ахматовские стихи, но и ахма-товскую душу он читал "с листа". Он любил ее страстно – как женщину, как поэта, пророчески определив ее гениальность вперед на многие десятилетия, предвидя еще не написанные произведения. И появление "лирического отступления" в "Поэме без героя", и заметочки в Прозе о поэме, адресованные Недоброво, безусловно связаны с тем, что Ахматовой попалась под руку его давняя статья "Анна Ахматова" (Русская мысль. 1915. Июль), она прочла ее заново, будто впервые, и была потрясена ее пророческим пафосом: ведь это о "Реквиеме" и "Поэме без героя", а у него в руках только и были "Вечер" да "Чётки", повторяла она.
Их любовный роман длился недолго. Почва для разрыва была подготовлена еще до ее "измены" с Анрепом весной 1915 года. Ахматова-Гумилёва к 1913 году была не только прекрасна, но уже и знаменита. За плечами "пылал Париж" и роман с Модильяни, ее рисовали, ей посвящали стихи, на вечерах с ее выступлениями молодежь сходила с ума. Знаменитая "ахматовская шаль" стала символом моды, изысканности. Сам Александр Блок, уже несколько лет скучающий и меланхоличный, отгораживающийся от толпящихся вокруг него девиц, пишущих стихи, просит Гумилёва представить его молодой жене.
Тем не менее ей было приятно появляться с ослепительно красивым и изысканно учтивым Недоброво. Она знакома с Любовью Александровной Ольхиной-Недоброво, бывает в их доме на раутах, обедах и запросто. Николай Владимирович ведет себя в отношении обеих дам со свойственной ему светской безукоризненностью. Он обожал Любовь Александровну и, как говорили, немного побаивался, называя за глаза "императрицей". Она, как уже говорилось, обладала большим состоянием и большими связями, баловала мужа, как ребенка, заботилась о его слабом здоровье. К его услугам были лучшие врачи и заграничные курорты, его окружал весьма им ценимый комфорт, старинная, музейная мебель. Злые языки поговаривали, что вполне можно было жениться из-за письменного стола, за которым работал Николай Владимирович. Отношения Недоброво с Ахматовой, кроме "телесных" (это слово входит в лексикон обоих), носили другой, как бы надмирный характер. По прошествии времени мы можем сказать, что на фоне всех великих, поклонявшихся Ахматовой, писавших о ней, он оказался подлинным прозорливцем, угадав не только совершенство ее мастерства, но пророческий дар. Сама же она, при всей тонкости интуиции, поняла всю глубину его провидения, лишь перечитав, как помним, статью "Анна Ахматова" 1915 года через сорок лет.
Миф о том, что Недоброво "сделал Ахматову", вошел в мемуары, а затем и в серьезные литературоведческие исследования. И, как то бывало в большинстве случаев, пошел он от самой Ахматовой, имея точную дату рождения – 1940 год. По свидетельству литературоведа Виктора Жирмунского, друга Анны Ахматовой, лирическое отступление к третьей главе первой части "Поэмы без героя" было написано 24 мая 1940 года (Ахматова А. Сочинения. Т. 3. С. 414):
А теперь бы домой скорее
Камероновой Галереей
В ледяной таинственный сад,
Где безмолвствуют водопады,
Где все девять мне будут рады,
Как бывал ты когда-то рад.
Что над юностью встал мятежной,
Там за островом, там за садом,
Разве мы не встретимся взглядом
Наших прежних ясных очей?
Разве ты мне не скажешь снова
Победившее смерть слово
И разгадку жизни моей?
Вскоре за этими строками последовал авторский комментарий в Прозе о поэме, подтверждающий, что имеется в виду не кто иной, как Николай Владимирович Недоброво (Ахматова А. Собрание сочинений. Т. 3. С. 240):
"Ты! кому эта поэма принадлежит на /4, так как я сама на /4 сделана тобой, я пустила тебя только в одно лирическое отступление (царскосельское). Это мы с тобой дышали и не надышались сырым водопадным воздухом парков ("сии живые воды") и видели там <в> 1916 г. (нарциссы вдоль набережной).
…траурниц брачный полет…"
Отношение отрывка к Н. В. Недоброво подтверждено и биографическими реалиями. Ахматова и Недоброво часто виделись в это время в Петрограде, Павловске и Царском Селе. Сохранилась ее запись: "Вместе с Н. В. Недоброво в 1916 году смотрела, как уплывал горящий деревянный мост на Неве" (Записные книжки Анны Ахматовой. С. 665). Инфернальная картина горящего деревянного моста, плывущего против течения, запечатлена и в записных книжках А. Блока.
"Траурниц брачный полет" (крупных фиолетово-бурых бабочек с черно-желтым орнаментом снизу) Ахматова и Не-доброво могли наблюдать во время прогулок в Царском Селе, где обе семьи еще жили. Возможно, тогда же между Ахматовой и Недоброво возникла договоренность встретиться в Крыму, куда собирался больной Николай Владимирович.
"Я уехала в Севастополь из Петербурга, когда сгорел Исаакиевский мост", – вспоминала позже Ахматова.
Запись П. Н. Лукницкого подтверждает встречу и прощание Ахматовой с Недоброво осенью 1916 года: "Приехала на дачу Шмидта (почти через 10 лет после того, когда я там жила. Я жила в 7 году, а это было в 16–м). Меня родные встретили известием, что накануне был Гумилёв, который проехал на север по дороге из Массандры. Затем до… приблизительно до сентября, я жила на даче с родными, а потом переехала в Севастополь, на Екатерининской улице наняла комнату, жила одна (потому что у них было негде жить). Перед этим я на неделю ездила в Бахчисарай, чтобы встретиться с одним моим другом… В середине декабря я уехала в Петербург" (Лукницкий П. Н. Acumiana. Т. 1. С. 102).
В одной из последних записных книжек Ахматова уточняет, как говорится, поставив точку над i: "Осенью 1916 – в Бахчисарае (гостиница). Н. В. Н<едоброво>" (Записные книжки Анны Ахматовой. С. 664).
И уже одно из последних, горьких и сладостных воспоминаний, навеянных италийской осенью, так похожей на ту далекую, крымскую: "Подъезжаем к Риму. Всё розово-ало. Похоже на мой последний незабвенный Крым 1916 года, когда я ехала из Бахчисарая в Севастополь, простившись навсегда с Н. В. Н<едоброво>, а птицы улетали через Черное море" (Там же. С. 582).
То была поездка Ахматовой в 1964 году в сицилийский город Таормину за присужденной ей премией "Этна-Таор-мина" как лучшей поэтессе XX века, автору несравненных любовных стихов, хотя главной, неназванной причиной премии был опубликованный за границей "Реквием".