Это поистине ужасно. Ты не имеешь ни малейшего представления о той печали, которая охватила меня, пока я пишу. Мне пришлось воспользоваться зонтиком, чтобы слезы не капали на бумагу. Ты приезжала вчера фотографироваться? И ты очень рассердилась из-за того, что меня не оказалось дома? Вот как было дело. Я отправился на прогулку с Бибкинсом, моим закадычным другом Бибкинсом. Мы отмахали много миль от Оксфорда - пятьдесят или сто, не помню. И в тот момент, когда мы пересекали поле, на котором паслось множество овец, мне внезапно пришла в голову одна мысль, и я спросил торжественно: "Добкинс, который сейчас час?" - "Три часа", - ответил Фипкинс, несколько удивленный моим тоном. Слезы потекли у меня по щекам. "Это тот самый ЧАС, - сказал я. - А скажите, скажите мне, Хопкинс, какой сегодня день недели?" - "Разумеется, понедельник", - ответствовал Лупкинс. - "Это тот самый ДЕНЬ!" - простонал я. Я заплакал. Я зарыдал. Овцы сгрудились возле меня и стали тереться своими нежными носами о мой нос. "Мопкинс! - воскликнул я. - Вы мой самый старый друг. Не обманывайте меня, Нупкинс! Который сейчас год?" - "Думаю, что 1867-й", - отвечал Пипкинс. - "Это тот самый ГОД!" - вскричал я так громко, что Тапкинс упал в обморок. Всё было кончено: меня привезли домой на тележке в сопровождении верного Уопкинса, разобранного на несколько частей.
Когда я немного оправлюсь от потрясения и проведу несколько месяцев на морском курорте, я непременно навещу тебя и назначу другой день для фотографирования. А пока я еще слишком слаб, чтобы писать самому, и поэтому за меня пишет Зипкинс.
Твой несчастный друг
Льюис Кэрролл".
Это письмо, несомненно, принадлежит к числу маленьких шедевров эпистолярного наследия Кэрролла.
Приведем еще письмо, посланное из Крайст Чёрч 28 ноября 1867 года Агнесс Арглз, в котором Кэрролл разыгрывает одну из своих излюбленных тем:
"Дорогая мисс Долли!
Я получил важные сведения от одного моего друга - некоего мистера Льюиса Кэрролла, престранного человека и большого любителя нести всякую чепуху. Он сообщил мне, что когда-то ты попросила его написать еще одну книгу вроде той, которую ты прочитала, - забыл, как она называется, что-то о лисе.
- Передайте ей, - сказал он, - что я только что написал небольшую повесть, которая напечатана в "Журнале тетушки Джуди", и заказал один экземпляр для нее.
- Прекрасно, - заметил я, - и это всё, что вы хотели сообщить мне?
- Передайте ей еще вот что, - сказал он, и несколько слез скатилось по его щекам. - Я очень надеюсь (так ей и передайте), что она не рассердилась на меня за все те глупости, которые я наговорил о ее имени. Вы ведь знаете, что иногда…
- Всегда, - поправил его я.
- …иногда я несу чепуху, и если она рассердилась, то надеюсь, что на этот раз простит меня!
Тут слезы хлынули на меня проливным дождем (я забыл сообщить тебе, что, разговаривая со мной, он высунулся из окна, под которым я стоял), и я промок почти насквозь.
- Немедленно прекратите, - пригрозил я, - или я ни о чем не сообщу ей!
Он втянул свою голову и закрыл окно.
Если ты вздумаешь написать ему письмо, то лучше всего пришли это письмо мне.
Преданный тебе
Чарлз Л. Доджсон".
Посылая своим юным друзьям сказку о Бруно, Кэрролл сопровождает его письмами от лица ее героев. Таково письмо Димфне Эллис от 2 декабря 1867 года:
"Уважаемая мисс Димфна!
Поскольку мистер Доджсон попросил меня написать Вам вместо него, извещаю Вас, что он послал Вам номер "Журнала тетушки Джуди", чтобы Вы могли прочитать небольшую повесть, которую он написал о Бруно и обо мне. Дорогая мисс Димфна! Если Вам доведется побывать в нашем лесу, я буду очень рад повидать Вас и покажу Вам красивый сад, который Бруно разбил для меня.
Любящая Вас крошка
Сильвия".
В письме, отправленном Агнесс Арглз 4 декабря 1867 года, он подробнее развивает эту тему:
"Достопочтенная леди!
Мистер Льюис Кэрролл попросил меня сегодня утром написать тебе вместо него и сообщить тебе вот о чем. Прежде всего, он очень признателен за твое чудесное письмо, посылает тебе свою фотографию, чтобы ты больше не гадала, как он выглядит, и надеется получить от тебя твою фотографию. (Мистер Льюис Кэрролл считает, что мне не следовало делать в конце это замечание, и предпочитает закончить предыдущую фразу словами "как он выглядит".) Затем он очень хотел бы знать, сколько тебе лет. Я сказал ему, что спрашивать леди про ее возраст невежливо, на что он заметил:
- Эта леди очень молода и не станет возражать против моего вопроса.
Бруно говорит, что ему очень хотелось бы показать тебе наш сад, который стал теперь "еще красивее". Бруно устроил в саду небольшую бухточку - ты даже не представляешь, как красиво он всё сделал.
Бруно просит передать тебе свой привет. Мистер Льюис Кэрролл также хотел бы передать тебе привет, но я сказал ему, что этого не следует делать, так как ему было бы лучше передать тебе "наилучшие пожелания", если уж ему так хочется, но он в ответ сказал только:
- Тогда я не передам ей ничего, - и ушел.
Не очень-то вежливо с его стороны?
Любящая тебя крошка
Сильвия".
Эпистолярное наследие Кэрролла необыкновенно разнообразно. В корреспонденции с детьми он дает волю своему творческому воображению. В качестве примеров приведем еще два письма Маргарет Каннингем, с которой Кэрролл подружился в 1868 году. Первое письмо написано в виде счета:
Февраль 1868 г.
Мисс М. Каннингем, долг мистеру Ч. Л. Доджсону СЧЕТ
Фунтов стерлингов Шиллингов Пенсов За одну похищенную перчатку по цене 4 шиллинга пара - 2 0 За боль от потери - 3 8 ½ За доставленное беспокойство - 4 4½ За причиненные неприятности - 14 7 За время, потраченное на поиски вора - 1 6 Итого 1 6 2 Получено с благодарностью Ч. Л. Доджсон
В другом письме, посланном Маргарет Каннингем из Лондона 7 апреля 1868 года, Кэрролл писал:
"Дорогая Мэгги!
Боюсь, я очень плохой корреспондент, но надеюсь, что ты не перестанешь писать мне из-за этого. Я завел себе записную книжку и постараюсь внести в нее и самого себя, если только не забуду, когда мой день рождения, но такие вещи легко забываются.
Кто-то сказал мне (думаю, какая-то птичка), что у тебя есть более удачные фотографии, на которых изображена ты. Если это действительно так, то, надеюсь, ты позволишь купить несколько таких фотографий. Фанни заплатит тебе за них. Но как ты можешь, о Мэгги, просить у меня мою фотографию, которая была бы лучше той, которую я послал тебе! Ведь это самая лучшая фотография, которая была когда-либо сделана! Какая осанка, какое достоинство, какая благожелательность, какое… (пропуск сделан Кэрроллом - якобы он не мог найти достойное слово. - Н. Д.)! По секрету скажу тебе (и прошу не говорить об этом никому!), что сама королева прислала попросить у меня одну такую фотографию, но так как уступать в подобных случаях против моих правил, я был вынужден ответить: "Мистер Доджсон свидетельствует Ее Величеству свое почтение и с сожалением сообщает, что неукоснительно придерживается правила не дарить своих фотографий никому, кроме юных леди".
Мне сказали, что мой ответ вызвал неудовольствие Ее Величества, и она заметила:
- Я вовсе не так стара, как кажется.
Разумеется, не следует вызывать неудовольствие Ее Величества, но тут, как ты знаешь, я ничем не мог помочь.
Любящий тебя друг".
Летом 1868 года семью Доджсон постигло несчастье: 21 июня скончался отец. Смерть была внезапной; он чувствовал недомогание, но никто не полагал, что болезнь серьезна. Дочери, ухаживавшие за ним и внимательно следившие за его температурой, были потрясены его смертью. Чарлз находился в Оксфорде, когда пришла печальная весть. Годы спустя он, по свидетельству Коллингвуда, признался, что смерть отца "была самым тяжелым ударом в его жизни".
Кэрролл как старший сын взял на себя заботы о семье, особенно о семи сестрах (в то время ни одна из них не была замужем). Им предстояло расстаться с Крофтом, где они были так счастливы, найти новый дом и устроиться там. Всем этим занялся Чарлз. Отец оставил каждой из дочерей обеспечение, весьма скромное; Чарлз на протяжении всей своей жизни регулярно посылал сестрам денежные переводы и подарки. Братьям он помогал больше советами, если в них была нужда, но при необходимости и деньгами.
После долгих и тщательных поисков, в которых Чарлз принимал самое деятельное участие, в Гилфорде был наконец найден дом, подходящий для сестер (братья к тому времени уже жили самостоятельной жизнью). Гилфорд находится недалеко от Лондона и Оксфорда, а дом под названием "Честнатс" ("Каштаны"), приобретенный для сестер, обладал всеми необходимыми качествами, чтобы там могли устроиться семья и навещавшие ее родственники и друзья. Кэрролл часто посещал сестер и неизменно праздновал с ними Рождество. Если места в доме для всех не хватало, он селился в гостинице.
Старшая сестра Чарлза, Франсис (Фанни), была старше его на четыре года. Она любила цветы и музыку, была артистична и глубоко религиозна, ухаживала за больными и калеками.
Наиболее близок Чарлз был со второй сестрой, Элизабет. Несмотря на всего лишь двухлетнюю разницу в возрасте, она нередко заменяла ему в детстве мать, вечно занятую другими детьми, опекала его, как могла, а он делился с ней своими радостями и печалями. Элизабет очень любила детей и с удовольствием нянчила младенцев. Третья сестра, Кэролайн, более других детей страдала заиканием и была чрезвычайно робка и замкнута. Из семейных писем видно, что близкие о ней особенно беспокоились.
Мэри, с которой Чарлз также был очень дружен, единственная из всех сестер вышла замуж. В 1869 году, когда ей было уже за тридцать, ее супругом стал преподобный Чарлз Коллингвуд. Вскоре после помолвки Чарлз написал преподобному Коллингвуду теплое письмо, а впоследствии поддерживал с их семьей самые добрые отношения. Когда у Мэри родился сын и она попросила Чарлза стать его крестным отцом, брат ответил, что у него уже столько крестников, что обычно он не соглашается, однако ей, конечно, отказать не может. Жили они с мужем, часто болевшим, очень скромно. Она скучала по сестрам и после смерти мужа вернулась к ним. Ее сын Стюарт Доджсон Коллингвуд стал семейным биографом. В 1898 году, когда писателя не стало, его племянник и крестник подготовил и выпустил его первую биографию.
Луиза обладала незаурядными способностями к математике и до конца своих дней занималась ею с таким увлечением, что не замечала ничего кругом. Она умерла в возрасте девяноста лет, пережив всех братьев и сестер. Маргарет помогала отцу в школе для бедных детей, которую он учредил в Крофте. Она также любила математику, а еще - игру в триктрак.
Младшая сестра, эксцентричная Генриетта, получив небольшое наследство, поселилась отдельно от семьи, в Брайтоне, но поддерживала близкую связь с сестрами и братьями.
Дом в Гилфорде сохранился, и приезжающие поклонники Кэрролла могут полюбоваться на него, но лишь из-за высокой ограды. На воротах, которые всегда заперты, прикреплена небольшая мемориальная доска.
К концу 1868 года Кэрролл закончил поэму в семи песнях, которую назвал "Фантасмагория". Возможно, мысль о ней пришла ему в голову в связи с возрастающим в обществе увлечением всяческими духами и фантомами. Книга вышла в начале января 1869 года под названием "Фантасмагория и другие стихотворения"; помимо поэмы в ней было свыше двадцати стихотворений самых различных видов и содержания. Уже 7 января Макмиллан уведомил автора, что продано 700 экземпляров и он заказал отпечатать еще тысячу. Это было неплохое начало, особенно если учесть, что в книге отсутствовали иллюстрации. А 19-го Макмиллан писал Кэрроллу, имея в виду, очевидно, критиков: ""Фантасмагорию" еще не заметили. Вчера Генри Кингсли ее безумно хвалил".
Раз поздно вечером зимой,
Рассержен и простужен,
Я чуть живой пришел домой,
Где, знал я, ждут меня покой,
Вино, сигара, ужин.Но что-то было здесь не так,
Бледнело, прячась в угол,
Взглянул я пристально во мрак:
Какой-то, я решил, пустяк
Оставила прислуга.Тут кашель, вздохи, стоны вдруг
Во мраке зазвучали,
И я спросил: "Ты кто, мой друг?
Я не люблю подобных штук,
Их прекратить нельзя ли?""На вашем я простыл крыльце", -
Мне что-то отвечало.
Я с удивлением в лице
Взгляд поднял: привиденьице
Передо мной стояло!
Так начинается поэма "Фантасмагория". Весьма неожиданное начало! Такого Кэрролла читатели еще не знали. Впрочем, у него всё было необычным и неожиданным. "Привиденьице" представляется фантомом второй степени (всего лишь!) и с готовностью повествует о сложной фантомной иерархии, а потом излагает пять правил поведения фантомов, вспоминает о своем детстве - "О, чудная пора!" - и горько сетует на незавидное существование. Тонкий юмор, ирония и всяческие парадоксы соседствуют здесь с размышлениями о Шекспире, поэзии и прочих высоких материях. Немудрено, что в конце поэмы рассказчик горько плачет, расставшись с дружелюбным посетителем:
Казалось, было всё во сне, -
Настолько эфемерно.
Подкралась тихо грусть ко мне,
Я сел и плакал в тишине
Час или два, наверно.
Насладившись чтением этой удивительной поэмы, викторианский читатель, возможно, невольно задумывался: а не сатира ли это на охватившее в ту пору Англию увлечение столоверчением и прочими попытками связаться с потусторонним миром? Как отмечалось выше, Кэрролл интересовался парапсихологией и не отметал безоговорочно экстрасенсорику. Его "Фантасмагория" - всё же не сатира, а скорее легкое юмористическое повествование, в котором автор в равной степени смеется и над необычным героем, и над рассказчиком, а возможно, и над самим собой.
В сборнике было несколько очень удачных стихотворений. Вот "Мисс Джонс" - горестная история юной девы, назначившей свидание робкому поклоннику и тщетно прождавшей его до поздней ночи:
Так сидела Арабелла и вздыхала то и дело
На сыром, холодном камне и ужасно оробела.
Когда кто-то, незнакомый ей совсем,
Вдруг промолвил: "Добрый вечер, мэм!
И не страшно вам одной? Бродят воры в час ночной…
Это что у вас, браслетик? Вероятно, золотой!
А колечки? Разрешите… и напрасно вы кричите,
Потому что полицейский совершил уже обход
И чаёк на кухне пьет". -
"Стой! Держите негодяя! -
Завопила Арабелла, руки к небу воздевая, -
О, когда решилась я осчастливить Смита,
Разве знала я, что стану жертвою бандита?
О мой Саймон, как ты мог поступить так гадко?
И зачем сидят с кухарками блюстители порядка!"
И вопль ее в ночную тьму летел шагов на двести:
"Ну почему, ну почему их вечно нет на месте?"
Кэрролл снова прибегает к излюбленной строфе Суинберна, что усиливает юмористическое звучание стишка.
В стихотворении Poeta fit, поп nascitur Кэрролл переворачивает известное изречение Цицерона: Oratores fiunt, poetae nascuntur. Вот какие советы дает любящий дед внуку, возмечтавшему стать поэтом и тем "избежать тленья".
Ты, значит, вздумал сей же час
Заделаться поэтом?
Садись и слушай мой наказ,
Внимай моим советам.
Сперва усвой прием простой,
Сравнимый с винегретом:Ты должен фразу написать,
Нарезать на слова
И как попало разбросать,
Перемешав сперва.
Порядок слов не важен тут,
И не нужна канва.Чтоб впечатленье произвесть,
Как все твои собратья,
Учись писать с заглавных букв
Абстрактные понятья:
Добро и Совесть, Ум и Честь,
Все, словом, без изьятья…
Умудренный дед советует начинающему поэту употреблять слова, которые, подобно редингскому соусу, "пойдут к еде любой", и перечисляет наиболее часто встречающиеся эпитеты:
Всех лучше: сирый, тайный, злой,
Безумный и младой!- А взявши несколько, нельзя ль
В одну собрать их фразу:
"Безумец сирый, глядя вдаль
Младую кушал зразу"?
- Нет, мальчик мой, остерегись
Их применять все сразу…
В этом весьма пространном - 108 строк! - саркастическом стихотворении содержится целый набор избитых приемов, которыми охотно пользовались посредственные поэты той поры.
Есть в сборнике и стишки на случай (день рождения, встречу, ошибку, погоду и пр.), и веселые шутки, и знакомая нам "Аталанта в Кэмден-Тауне", и такой шедевр, как "Гайавата фотографирует". Как мы помним, Кэрролл использует для "подмалевка", создающего юмористический эффект, произведения поэтов, пользовавшихся известностью в те годы: Теннисона ("Три голоса"), Лонгфелло ("Гайавата фотографирует"), Суинберна ("Аталанта в Кэмден-Тауне"). Степень ироничности и звучание этих стихотворений разнятся в зависимости от замысла автора.
Меж тем работа над иллюстрациями к новой сказке об Алисе продвигалась медленно. Кэрроллу не терпелось увидеть ее напечатанной, но Тенниел, как ему казалось, не очень торопился. Тенниел, в свою очередь, имел претензии к автору. Он решительно не одобрил эпизод, в котором речь шла о странном насекомом - Кэрролл назвал его "Оса в парике" (The Wasp in the Wig). По первоначальному замыслу этот эпизод должен был предварять заключительную главу "Зазеркалья", где Алиса становится Королевой. Не одобрил Тенниел и одну деталь в главе о поездке Алисы в поезде. 1 июня 1870 года он послал Кэрроллу письмо:
"Мой дорогой Доджсон,
Мне кажется, что во время прыжка через ручей (сцена в поезде) Вы могли бы заставить Алису вцепиться в козлиную бороду, а не в волосы старой дамы. Ведь в результате прыжка Алису просто швыряет в этом направлении.
Не сочтите меня бестактным, но я вынужден сказать, что глава об осе меня решительно не устраивает. Я не вижу в ней ничего для иллюстраций. Думаю - при всей готовности согласиться с Вашим решением, - что если Вы хотите сократить книжку, этой возможности упускать не следует. Мучительно спешу -
Искренне Ваш