Шестого апреля 1876 года (через неделю после выхода книги) автор пишет одной из своих сандаунских приятельниц Флоренс Бальфур: "Надеюсь, что, когда ты прочитаешь "Снарка", ты напишешь мне несколько слов о том, как он тебе понравился и поняла ли ты его до конца. Некоторых детей он поставил в тупик. Ты, конечно, знаешь, что такое Снарк? Если да, то прошу тебя, напиши мне, ибо я не имею малейшего понятия о том, что это такое. И еще сообщи мне, какая из картинок понравилась тебе больше других". Это письмо свидетельствует скорее об обратном - Кэрролл выступает здесь в роли экзаменатора, задающего ребенку задачку (сродни той, что он задавал в письме Гертруде про поросячий хвостик), на которую знает правильный и совершенно точный ответ, более того, предполагает, получив ответ внимательной ученицы, дать ему надлежащую оценку.
Через 20 лет он всё еще отвечает на подобные вопросы:
"Боюсь, что я не имел в виду ничего, кроме нонсенса! Всё же слова, как вы знаете, значат больше того, что мы хотим сказать, и книга в целом должна значить больше того, что мы имели в виду. А потому я готов согласиться с любым добрым смыслом, который вы обнаружили в этой книге. Больше всего мне понравилось мнение одной дамы (она выразила его в письме, отправленном в газету), которая считает эту поэму аллегорией поисков счастья. Мне эта мысль показалась прекрасной, особенно в той ее части, которая касается кабинок для купания: когда люди устают от жизни и отчаиваются найти счастье в городах или в книгах, они устремляются к морю, чтобы выяснить, не помогут ли им кабинки для купания".
Последний комментарий Кэрролла к "Снарку" содержится в письме, написанном в 1897 году, за год до его смерти:
"В ответ на вопрос, что я всё-таки имел в виду под Снарком, Вы можете сказать Вашей подруге, что я имел в виду, что Снарк и есть Буджум. Теперь я уверен, что и Вы, и она совершенно удовлетворены и счастливы. Я прекрасно помню, что не имел в виду ничего иного, когда я писал поэму, но все с тех самых пор пытаются ее как-то истолковать. Мне больше всего нравится (и такое толкование до определенной степени совпадает с моим собственным), когда книжку считают аллегорией поисков счастья. Такой верный признак Снарка, как амбиции, в точности соответствует этой теории. А его привязанность к купальным кабинкам показывает (если принять эту теорию), что поиски счастья, когда отчаялся найти его где-нибудь в другом месте, приводят порой как к последнему и безнадежному средству в скучное и тягостное общество дочерей наставницы закрытой школы для девочек на таком никудышном морском курорте, как Истборн".
Вряд ли Кэрролл пытался уклониться от ответа, отрицая, что подразумевал в поэме какие бы то ни было скрытые смыслы, но, безусловно, он хотел поддержать затеянную им игру с читателями. Вполне вероятно, он совершенно искренне хотел узнать, какие смыслы будут найдены в его поэме, поскольку, как он сам заметил в одном из приведенных писем, слова могут значить гораздо больше того, что имел в виду автор: приобретать значения совершенно произвольные и выявлять значения, глубоко скрытые в сознании писателя и не осознаваемые им. Язык нонсенса в гораздо большей степени, чем иные тексты, способен выявлять такие "неподразумеваемые" значения.
"Я могу вспомнить одного сообразительного студента из Оксфорда, - пишет Холидей, - который знал "Снарка" наизусть, и он говорил мне, что на все случаи жизни у него есть подходящая строка из поэмы. Многие отмечают эту особенность текстов Кэрролла". А по словам Д. Падни, достоинства поэмы столь велики, "что никакой анализ не в силах ей повредить - она не утрачивает ни увлекательности, ни очарования цельности и толкует решительно обо всём на свете".
Нет ничего удивительного в том, что сразу же после выхода "Охоты на Снарка" нашлось великое множество желающих выявить те скрытые смыслы, заключенные в его "бессмысленных" фразах, которые, как говаривала Алиса, "наводят на всякие мысли - хоть я и не знаю на какие". Интерпретаторы "Охоты на Снарка", в отличие от Алисы, точно знают, на какие мысли наводит их поэма, и изложили их в множестве работ.
Один из комментаторов утверждал, что поэма является сатирой на стремление подняться вверх по социальной лестнице человека, трагически не способного его осуществить. Другой выдвинул предположение, что Снарк олицетворяет собой богатство, и неподдельно удивлялся, что можно предполагать что-либо иное: "Да упоминания одних только железнодорожных акций и мыла (при помощи которых и надо ловить Снарка) достаточно, чтобы выдвинуть такой тезис!"
В начале XX века упоминаний о мыле и акциях окажется уже недостаточно - возникнет теория, трактующая поэму как сатиру на рискованные коммерческие предприятия. Корабль - некое коммерческое предприятие, которое держится "на плаву", пока Снарк, спекулируя недвижимостью, не приводит его к краху, поскольку команда - совет директоров - излишне оптимистично относится к котировкам акций. Позднее такое "экономическое" толкование было усовершенствовано, и в разгар Великой депрессии в США "Охоту на Снарка" стали считать сатирой на бизнес в целом, Буджума - символом экономического краха, а всю поэму - описанием глубокого трагизма экономического развития общества. Аллегорическое толкование поэмы было разработано с известной долей изобретательности: Бутс стал символизировать неквалифицированную рабочую силу, Бобр - текстильных рабочих, Булочник - производителей предметов роскоши, Бильярдный маркер - биржевых спекулянтов, гиены - биржевых брокеров, медведь - трейдеров на фондовой бирже, играющих на понижение. Джабджаб - это Дизраэли; Брандашмыг, схвативший Банкира, - это Банк Англии, в своем неуемном оптимизме неоднократно повышавший процентные ставки, что положило начало панике 1875 года. Причем автор этой теории был уверен, что "нет ни одного четверостишия, которое противоречило бы такой интерпретации".
Еще два варианта толкования "Охоты на Снарка" основаны на реальных событиях, случившихся во время написания поэмы. Одно из них - арктическая экспедиция на кораблях "Алерт" и "Дискавери", отправившаяся из Портсмута в 1875 году и возвратившаяся осенью 1876 года. Экспедиция широко освещалась в печати и до, и после публикации "Снарка", и многие читатели не могли не предположить, что поэма является сатирой на арктический вояж. Снарк в этом случае должен был символизировать собой Северный полюс.
Второе событие - знаменитый суд по делу Тичборна, ставший одним из самых длинных и забавных процессов в английском судопроизводстве. Сэр Роджер Чарлз Тичборн, богатый молодой англичанин, пропал в море в 1854 году, когда корабль, на котором он плыл, затонул со всей командой. Его эксцентричная мать отказывалась верить в его гибель и упорно помещала объявления в надежде получить какие-либо сведения о сыне. В 1865 году сэр Роджер наконец-то откликнулся из Австралии. Несмотря на то, что пропавший много лет назад аристократ был худым, с прямыми черными волосами, а новоявленный Тичборн оказался чрезвычайно толстым и волосы у него были светлые и вились, встреча матери с вновь обретенным сыном в Париже получилась очень трогательной. Но опекуны имения сэра Роджера не поверили в его внезапное воскрешение и в 1871 году начали против него тяжбу. Более ста человек "узнали" в обвиняемом сэра Роджера, оказавшегося на деле безграмотным мясником. Кэрролл с интересом следил за судебными слушаниями. 28 февраля 1874 года он отметил в дневнике, что самозванцу вынесен обвинительный приговор и он приговорен к четырнадцати годам лишения свободы за лжесвидетельство.
Вполне возможно, что суд над лже-Тичборном каким-то образом повлиял на Кэрролла и сон Барристера действительно инспирирован некоторыми эпизодами этого дела. Также весьма правдоподобным выглядит предположение, что нарисованный Холидеем Барристер - карикатура на Кинели, адвоката самозванца. Книга о деле Тичборна была в библиотеке Кэрролла, и он однажды сделал анаграмму на полное имя Кинели - Edward Vaughan Kenealy: Ah! We dread an ugly knave (Ax! Мы преклоняемся перед мерзким плутишкой).
Но даже несмотря на то, что в команде охотников появляется мясник (Беконщик) и тема самозванства в какой-то мере присутствует в "чудесном превращении" Снарка в Буджума, нет серьезных причин для интерпретации поэмы в целом как сатиры на дело Тичборна. Гораздо более изобретательной и, кажется, не претендующей на достоверность выглядит теория о Снарке философа Фердинанда Каннинга Скотта Шиллера. Достоинства ее в другом - в иронии, даже самоиронии, пародийности, склонности автора к логическим парадоксам, мистификациям и игре слов вполне в духе самой поэмы.
Шиллер в начале XX века был общепризнанным лидером философии прагматизма наряду с Уильямом Джеймсом и Джоном Дьюи. В 1901 году, когда он преподавал философию в Оксфорде, ему удалось уговорить издателей философского журнала "Майнд" (Mind), в котором несколькими годами ранее были опубликованы "Ахиллес и черепаха" и "Логический парадокс" Кэрролла, выпустить пародийный номер журнала. Главное место в этом номере занимали "Комментарии к Снарку" самого Шиллера под псевдонимом Снаркофилус Сноббс (Snarkophilus Snobbs). Они интерпретировали кэрролловскую поэму как сатиру на поиски философами-гегельянцами идеи Абсолюта. Комментарий выглядит как пародия не только на философские изыскания, но и на любые попытки истолковать "Снарка", как прошлые, так и будущие.
Исходя из посылки, что "большинство кэрролловских нематематических текстов таково, что даже самый глупый взрослый читатель может обнаружить в них некий смысл", Сноббс предостерегает: "…любыми предваряющими объяснениями автора публика справедливо пренебрегает, и надо признать, что в случае с Льюисом Кэрроллом читатели вряд ли приблизятся к разгадке тайны "Снарка", которая, если подсчитать, несет ответственность за 49 ½ процента случаев помешательств и нервных расстройств, которые случились за последнее десятилетие".
Тем не менее сам Сноббс (не Шиллер!) приступает к собственному толкованию, решительно заявляя: "…Снарк - это Абсолют, который столь дорог сердцу каждого философа, и… "Охота на Снарка" описывает поиски этого Абсолюта. Даже столь кратко сформулированная теория почти мгновенно убеждает в своей правоте. Такая трактовка гораздо более убедительна, чем предположения, что "Снарк" - это предвыборная кампания, или социальный трактат, или поэтическое повествование об открытии Америки". Сноббс убежден, что "Льюис Кэрролл как человек здравомыслящий не верит в Абсолют" и, следовательно, "Охота на Снарка" предназначена для изображения человечества в поисках Абсолюта и тщетности этих поисков. Никто не добрался до Абсолюта, кроме Булочника, жалкого безумца, потерявшего рассудок… И когда он находит Снарка, тот оказывается Буджумом, и ему не остается ничего другого, как "кануть внезапно навек без следа". Таков этот Абсолют, до которого можно добраться только ценой утраты индивидуальности, которая поглощается Буджумом. Буджум - Абсолют и та угроза "высоконравственному назначению поэмы", о котором Кэрролл говорит в предисловии.
Затем автор детально рассматривает многие строфы поэмы с точки зрения выдвинутой теории, привлекая в оппоненты некоего профессора Грубвитца. Покажем лишь некоторые образцы блестящих умозаключений Снаркофилуса Сноббса. К примеру, он приводит строфу Кэрролла: "Ловить его можешь с улыбкой с копьем / С надеждою, с вилкой и блеском" - и снабжает ее комментарием: ""С блеском" - этот пассаж повторяется в поэме неоднократно. Билл Склянки позже посоветует принарядиться для битвы, что объясняет назначение "блеска". Кэрролл в данном случае, несомненно, подразумевает, что поиски Абсолюта требуют блеска интеллектуального".
Интеллектуальный блеск самого Снобса не угасает. На четверостишие Кэрролла:
По-шведски, немецки, сказал я в тот раз,
По-гречески, но, к сожаленью,
Совсем упустил, что английский для вас
Является средством общенья, -
следует саркастическое замечание Снаркофилуса: "Высказывать суждения об Абсолюте по-немецки и по-гречески вполне естественно; так же как утрата способности говорить и писать по-английски, это общий симптом всех тех, кто пытается добраться до Абсолюта". Строфа поэмы:
Он видит во сне: в парике и пенсне
Снарк в центре судебного зала
Защиту ведет уже час напролет
Свиньи, что из хлева сбежала, -
вызывает у Сноббса эпикурейские ассоциации: "Свинья - вероятно, поросенок эпикурова стада (Гораций, "Послания"), и обвинение в побеге из хлева есть обвинение в само- или свиноубийстве. Ибо, как божественный Платон прекрасно сказал в "Федоне", совершить самоубийство - всё равно что покинуть свой пост".
Мартин Гарднер в "Аннотированном Снарке", разделяя точку зрения Снаркофилуса Сноббса в той части, что Буджум - это полная и неотвратимая утрата индивидуальности, гораздо более серьезен и склонен считать "Охоту на Снарка" поэмой об экзистенциальном страхе небытия, считая ключевым эпизод, когда дядюшка Булочника, возможно, на смертном одре, наставляет племянника: если Снарк окажется Буджумом, то он "канет внезапно навек без следа и впредь им не встретиться вовсе". В следующих четырех строфах Булочник описывает свою эмоциональную реакцию на это серьезное предупреждение:
Всё это, всё это источник тревог,
Наполнивший сердце, как чашу,
В которой дрожат они, словно творог,
Точнее же, как простокваша.
Гарднер видит в поэме отражение неприятия Кэрроллом доктрины о вечном проклятии и, следовательно, его несогласия с протестантской ортодоксией. В пламени, высекаемом посредством "Снарка", Гарднер находит родство с пламенем веры - центральным понятием философии Мигеля Унамуно, величайшего испанского философа-экзистенциалиста.
"Такова эта агония, - завершает Гарднер анализ "Охоты на Снарка", - агония предчувствия утраты бытия, что проступает из самого нутра кэрролловской поэмы. Отдавал ли себе Кэрролл отчет в том, что "Б", доминирующая буква его баллады, - это символ бытия? Я порой думаю, что отдавал. Буква "Б" звучит в поэме непрекращающейся барабанной дробью, начиная с первого знакомства с Биллом Склянки, Бутсом и другими персонажами поэмы, затем нарастает всё настойчивее и настойчивее вплоть до финального громового раската - явления Буджума. "Снарк" - это поэма о бытии и небытии, экзистенциальная поэма, поэма об экзистенциальной агонии. <…> В буквальном смысле Буджум Кэрролла - совершенное Ничто, пустота, абсолютный вакуум, вакуум, из которого мы чудесным образом появляемся, в который мы погружаемся навсегда, вакуум, сквозь который нелепые галактики несутся в своем бесконечном, бессмысленном путешествии из никуда в никуда".
Чтобы не заканчивать обзор интерпретаций "Снарка" на столь трагической ноте, уместно упомянуть статью Ларри Шоу "Дело об убийстве Булочника", в которой он доказывает, что Булочник на самом деле встретил не Буджума, а Бутса. Именно на него хотел указать несчастный своим возгласом "Это Бу-!". Бутс, действительно, самый таинственный член команды, он появляется только в четвертой главе, и только его нет на иллюстрациях Холидея. (Кстати, Д. Линдон отвел Бутсу более значительную роль в своей пародии-интермедии на "Охоту на Снарка", на взгляд Гарднера, единственной удачной пародии на Кэрролла.)
И всё же любые монотолкования поэмы, представляющие ее как аллегорическое изображение какого-нибудь одного события, одной теории, одного вполне определенного замысла автора, будут неверны. Вспомним признание автора, что вся поэма сложилась по кусочкам. Поэтому мы можем лишь утверждать, что с той или иной степенью вероятности те или иные странные события, идеи, отрывки разговоров нашли в ней отражение. Предполагал ли Кэрролл какое-либо "экономическое" содержание поэмы? Вряд ли. Нашла ли в поэме отражение полярная экспедиция? Может быть. Повлияло ли дело Тичборна на сцену суда во сне Барристера? Очень вероятно. Всё, что нам остается, - вслед за многочисленными интерпретаторами текста поэмы вступить в завещанную автором увлекательную игру.
Какими "источниками случайных вспышек интеллекта" мы располагаем? Следствием без каких причин явился "Снарк"? Какие "источники" наиболее вероятны?
В эссе "Снарк пойман" (The Capture of the Snark) Торри и Миллер полагают, что ""Охота на Снарка" - почти наверняка стихотворение о Комиссии по делам душевнобольных и смерти дяди Кэрролла Скеффингтона Латвиджа". То, что смерть дяди произвела на Кэрролла очень сильное и тяжелое впечатление, не вызывает сомнения, и, безусловно, весьма правдоподобным выглядит предположение, что она значительно повлияла и на замысел поэмы. Когда Кэрролл вкладывает в уста Булочника слова: "Мой дядя заметил, прощаясь со мной, / (В честь дяди я назван)…", мы почти наверняка знаем, о ком идет речь. Но чрезвычайно трудно поверить утверждениям авторов эссе, что в десяти охотниках на Снарка Кэрролл хотел представить десять членов Комиссии по делам душевнобольных, а "признаки Снарка" - это симптомы безумия. И уж совсем натянутым выглядит предположение, что железнодорожные акции упомянуты лишь потому, что инспекторы комиссии передвигались, как правило, поездом.
Поэма, безусловно, несет на себе налет безумия. Даже ее главы Кэрролл обозначил как Fits, что может быть переведено и как "песнь", и как "приступ" (приступ гнева безумца, напавшего на дядюшку Скеффингтона, полагают авторы статьи). Банкир после встречи с Брандашмыгом совершенно потерял рассудок:
За фразой скандировал фразу,
Бессмысленность фраз говорила: угас
В бедняге немеркнущий разум.
Сразу после выхода поэма была названа еженедельником "Сатердей ревю" "историей, описывающей экспедицию безумцев, ведомых сумасшедшим капитаном к недосягаемой цели".
Гораздо убедительнее выглядит заключение статьи, где авторы находят более глубокие, психологические мотивы, повлиявшие на мрачное содержание поэмы:
"Льюиса Кэрролла занимала проблема зла и то, как его существование соотносится с существованием милосердного Бога. Существования безумия (то есть Снарка) было достаточно, чтобы бросить вызов его вере, но, что еще страшней, некоторые Снарки оказывались Буджумами. Смерть его дяди, "доброжелательное и щедрое расположение которого вызывало любовь к нему всех его коллег", бросила вере Кэрролла намного более сильный вызов. Как Бог мог позволить закончить жизнь такого человека случайным, иррациональным, бессмысленным и очевидным актом зла? Как случилось, что Бог забрал жизнь племянника и крестника Кэрролла, за которым он ухаживал в то время, когда начинал писать "Охоту на Снарка"?
Льюис Кэрролл не мог совместить смерть своего дяди с христианской верой. Поэтому, когда его просили объяснить значение его поэмы, Кэрролл был абсолютно честен, вопрошая: "Можете ли вы объяснить вещи, которых вы сами не понимаете?"; по той же причине Кэрролл не позволил Генри Холидею… изобразить Буджума, поскольку такое невозможно даже вообразить".