Он затмевал всем: дорогой французской водой, финскими туфлями на небольшом каблуке, шейным платком, а главное, подачей этого. Букле на нем сидело по-королевски. Я попытался вернуться к тому, с чего начали:
– Ведь можно, наверное, открыть для Додина "единицу"?
– Наверное, это было бы возможно, если бы…
Жест Товстоногова был красноречив: человек предполагает, Бог располагает.
– …Да, Владик, по поводу костюма… Давайте вернемся к этому вопросу в Ленинграде.
Я попросил Стржельчика заранее договариваться о "форме одежды".
– Не беспокойся, для этого я второй костюмчик купил, – сказал по секрету Стриж. – Фасон более летний… Но этот "удар" я заготовил на Аргентину. Ты меня раньше времени не продавай. И разошлись спать.
Летим уже 33 часа. Сначала до Франкфурта. Оттуда до Лиссабона. Через океан до Гаваны. От Гаваны еще через пять часов – Чили. Естественно, не выпускают. Смотрим в окошечки: пусто, только самолеты. А пугали, что будет хунта, военные с автоматами. Нет, все это было в Шереметьево-2. Показывают кино. Но мы без звука смотрим – белые люди платят по доллару и получают наушники. Переводчица спрашивает: "Будете брать?" – зная, что ни у кого нет денег. А если и есть, лучше не подавать виду. Все в липком поту. Обалдевшие. Требуется небольшой допинг – беру сигарету. А ведь до этого шесть лет не курил. Бросил тоже в самолете, когда летел из Алма-Аты. Курил тогда по две пачки в день, за мной едва успевали вытряхивать пепельницы. И вот, когда я потянулся за очередной сигаретой, почувствовал спазм. Задрожали руки. Спросил себя: зачем я это делаю? И бросил. На удивление легко. Откурив более тридцати лет. Думал, что навсегда… Вы, наверное, уже успокоились, мои дорогие, думаете, что мы долетели. А мы еще в воздухе. Но это уже последний перелет: через два часа – Буэнос-Айрес. Миша Данилов объявил, что будет покупать бразильский кофе: "Надо быть идиотом, чтоб не купить здесь кофе!" А кто-то спросонья не понял: "Мы разве в Бразилию летим?" Наконец, на месте. Номер отдельный. Рухнул в постель с мыслью, что пролетел полшарика. А когда проснулся, то обратный путь представил… Вот ужас! Из коридора послышался знакомый голос: "Завтраков не будет! Завтраков не будет! Гостиница г…но, хоть и "Савой". "Савой в доску!" – кто-то ответил. А ведь завтраки обещали.
"Христос воскресе!" – говорит Б., прикрепленный к нам "инструктор", попросту говоря, "стукач", когда мы с Пустохиным выходим из гостиницы. "Воистину!" – отвечаю с гордостью. В этот же день оказался на базаре, где торгуют нашими орденами, граммофонами, посудой, иконами. В общем, утварью – разворованной, проданной за копье. Присмотрелся к серебряной ложке, на ней надпись: "Все Божие да государево". Складень XVIII века всего за 300 долларов. "Откуда?" – спрашиваю я зачем-то. "Из леса, вестимо", – отвечают на ломаном русском. "Подешевле бы… раза в три". – "Сыр бесплатный только в мышеловке бывает. Так и быть, по случаю праздника – отведай нашей пасочки!" Я отведал и о вас подумал. У вас сейчас стол накрыт – и яички, и куличики. Может, засохший кулич меня и дождется?.. После базара – экскурсия в театр Колон. Показали эту огромную фабрику. Шла генеральная "Травиаты". Многие заныли: зачем нам это? Осталось только несколько человек и я тоже. Переводчица была местная, говорила по-украински. Вот я с ней и общался на "суржике". В антракте, после укоров Жермона-отца подошел человек и представился: "Здрасьте, я – Яша Гальперин, ставлю здесь русские оперы. Теперь вот собираюсь "Пиковую". Потом выяснилось, что он на самом деле концертмейстер. А так как Яша родом из Одессы, то помнит неплохо русский и обучает ему певцов. Они недовольны, что у нас такая буква Ы трудная. А заодно он ставит. Спрашивает, что это может значить: "Но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее". Это так Германн сказал у Пушкина и всякий русский так может сказать здесь, за границей… Сейчас я уже в номере – на ужин меня ждет банка с сосисками и гречневая кашка. "Х.В.!" – мои дорогие.
Стриж вызывает репетировать "Хануму" – и нашу "звездную" баню. Все, кому не лень, пришли поглазеть. Хохочут. Действительно, все реплики сходятся с нашей ситуацией: "Зачем он нас сюда позвал?" или "Слетелись по первому зову". А у меня еще в башке: "И зачем я сюда поехал?" После репетиции собрался опустить письмо для Шевелевой. В Америку. Как чувствовал – это будет непросто. Письмо в кармане пиджака держу – никому не показываю. Сева Кузнецов спрашивает: "Ты что-то ищешь?" Действительно, у каждого дома останавливаюсь, думаю: почта! а это – банк или какой-нибудь "Эл самовар де Распутин". Говорю Севке: "Ты в гостиницу иди, я еще погуляю". Наконец нашел методом исключения. Дышу неровно. Объясняю с трудом, чего мне нужно. Марку покупаю. Мне пальцами показывают, в какое окно. А тут Б. – как из-под земли вырастает. Газеты покупал. "Кажется, он меня только сейчас заметил, – начал прикидывать я, – значит, как покупал марку – не видел. А если и видел, то что? Письмо-то я из кармана здесь не вынимал!" Объясняю Б., что домой хотел весточку. Он меня под руку: "Мы скорее в Ленинград вернемся, чем дойдет твое письмо". Быстро перевожу разговор на другую тему… Кажется, он ни о чем не догадался. Зато я теперь знаю, где почта, и марка уже есть, и на что наклеивать.
Посмотрел здесь новую картину Феллини "Город женщин". Не захватило. Это не "Репетиция оркестра" и тем более не "Ночи Кабирии". Герой в исполнении Мастроянни засыпает в поезде. Ему снится, как незнакомка увлекает его в лес… Мне объясняют умные люди, что это такая аналогия с Данте, когда тот опускается в ад. Что бесы хотят сбить его с пути, издают неприличные звуки, называя это: "изобразить трубу из зада". Что-то похожее ведь есть у Босха. Но одно дело написать это на бумаге или флейточки, воткнутые в зад, изобразить на холсте. Без единого прегрешения против вкуса. Другое дело – череда аттракционов, всевозможных "либидо" в дорогом "повидле". М. постоянно безучастен, даже когда скатывается по желобу в преисподнюю. Неужели М. или любой из нас будет так же спокоен, когда на самом деле туда скатится? Дай-то бог… Когда вернулся в номер и помылся в душе, услышал звонок. Дождался!!! Ваши голоса так близко! Что приглашает сниматься Абдрашитов – хорошо, только ведь два года не прошли и "табу" на "Мосфильме" не снято. Скорее бы, скорее бы увидеть вас. А пока что – спать. У вас уже утро…
Где-то накануне моего пятидесятилетия ко мне подошел Миша Данилов и очень деликатно начал: "Я бы хотел подарить тебе трубку. Мне кажется, трубка бы тебе пошла. Только не знаю пока, какая лучше: классический "бульдог" или "яблоко"? Я ничего не понимал в трубках, мне нравилось только, как курил Копелян, – сам процесс. "Такую, как у Ефима". – "Хорошо, значит "бульдог". У него мундштук покороче, чашечка обрублена в многогранник". В день пятидесятилетия трубка лежала в моей грим-уборной. Рядом записка: "Старик, кури и думай, что ты на Темзе". Я так и думал, когда ее курил. До этого Миша уже подарил мне серебряный кортик для разрезания газет. По случаю выхода "Генриха". На самом деле это я должен был что-то ему подарить: ведь Миша помогал мне, когда я так аврально входил в спектакль. Кстати, тогда же он пригласил к себе домой: "Зайди, я хочу дать тебе послушать одну вещь. Очень красивую. Как было бы хорошо для сцены с короной…" Этой "вещью" оказалась увертюра Перселла "Гордиев узел развязан". Я взял пластинку домой, чтобы послушать с Юрой. А Миша мне ее дарит "Все равно уже в спектакле другая музыка. Пусть будет на память". Действительно, в спектакле были барабаны, трубы, соответствующие площадному, "балаганному" решению. Перселл был бы хорош для другого спектакля – более камерного, сделанного "в эпохе". "Папа, возьми меня, пожалуйста, к дяде Мише", – слезно попросил сын. Мы пошли, и мне кажется, с того момента у Юры началось приобщение к музыке. Пока еще робкое. "Дядя Миша" позволил ему рыться в своей коллекции. Переписали себе джазового Стравинского, его "Историю солдата". Миша еще дал сборник сказок Афанасьева: "Попробуй почитать под музыку. Потрясающе получается…" Он меня уверял, что к музыке никогда не поздно приобщиться: "Пойми, это же вес души. Мы это ощутим уже после смерти. Если семь грамм, как они говорят, то есть как у всех, то это значит: тяжело нам там придется, будем болтаться в душном околоземном пространстве. А если ее пропитать Хайдном (произнесено это было с настоящим немецким выговором), то можно и до одного грамма вес скинуть. И улетит тогда высоко, и легко ей там будет – душечке". Миша сам-то тяжелый, но говорил об "одном грамме" со всей серьезностью. Он вообще – серьезный человек. И когда занимается фотографией, и когда трубки мастерит, и когда на сцене. Мне многое нравится – и Хозяин отеля в "Фиесте" – это их работа с Сережей Юрским, и то, что он сделал с Фоменко – "На всю оставшуюся жизнь". Замечательные роли! Да, и, конечно, Диккенс!.. И даже здесь, в поездке, Миша предельно серьезен. Заходит ко мне и показывает кольцо. С бриллиантом. "Купил!" – с гордостью говорит он. "Ну и жук ты, Миша, – вырывается у меня от досады. – А я вот не знаю, на что деньги потратить. Для меня это такая пытка!" Мы сели пить чай. И просидели почти полдня: "Мне очень приятно с тобой находиться… У нас какая-то незаметная, молчаливая дружба. Незаметная даже нам самим, – разоткровенничался Миша. – Я сейчас книжку читаю о масонском символизме. Так вот, у них часто так бывает – принимают некий кодекс молчания. И это дороже всяких слов, уверений в дружбе. Что мне нравится в масонстве – что они объединяют все религии. Это очень правильно. А знаешь, какие у них основные символы? Первый – риторика! Умение убеждать в своей правоте и еще – скрывать свои истинные мысли и чувства, когда это требуется. Из моих друзей это может по-настоящему только Сережа. Ты согласен?.. Потом идет логика. (Миша задумался.) Пожалуй, это тоже Сережа. А вот музыка – наверное, все-таки я. У меня к ней непреодолимая тяга. Слышу как-то по-своему. Дальше ты удивишься… В моем представлении ты символизируешь… астрономию! Именно. Я думаю, тебе что-то приоткрыто туда, что-то известно. Иначе как же ты… Если не так, тогда я не знаю, как сделана твоя "Кроткая".
Когда Миша ушел, я сразу же записал этот удивительный монолог.
Приехав в порт, погрузились на огромный катамаран. По мутной воде отправились на званый ужин. Оделись соответствующе, я – в свое букле. Оно здесь имеет успех. Обещали, что будет мясо. Речка неширокая, не больше Мойки. По берегу расставлены коттеджи и у каждого своя пристань с названием: "Дон Педро", "Мендоза" или что-то вроде "Матка-боска-санта-лючия-ди-ламмермур". Бананы растут, орехи и мои любимые корольки. Потом начались эвкалипты и кусты облепихи. Изобилие! Местные говорят: ткни палку – и она будет расти! Ехали час. Наконец наша пристань: нам машут, кричат по-русски. Встречает посол с супругой. Всех приглашают внутрь – оказывается, это гостиница, которая арендуется для приемов. Начинается протокольное выступление местных артистов – как в Ленконцерте, только душевней. Разносят вино. Из наших никто себе не отказывает. Раздаются тосты за родину. Просят и нас чего-нибудь исполнить. Женя тут же выходит в круг. Ну, думаю, конец – ведьма! И Б., и посол – все просят ведьму. А Лебедев непрост. Придумал образ русского патриота с уклоном в диссидента. Начал размышлять о Волге. Рулада в мою сторону: "Оказывается, и ты с Волги! Я не знал…" Тут же его заносит: "Как жалко нашу Волгу-матушку! До чего дожили: ни мяса нет, ни хлеба. Голодает наше Поволжье! И до каких это пор…" Его аккуратно подталкивают в бок. А он опять ко мне: "Ты же из Плеса?" Вижу вдалеке банановое дерево и скамеечку. Решаю уединиться. Прошу официанта принести асаду (это их замечательное блюдо) туда, под дерево. Пролетают попугайчики, но ругаются не по-русски.
Можно подвести итоги. Вроде ничего не купил, а денег уже нет. Хрен с ними. Последняя "Ханума" начинается в 17 ч. Отыграю – и я свободен. Завтра – выходной, но и магазины, к счастью, закрыты. Надо купить хлеба. Осталось еще две банки мяса и семь долларов на мелкие расходы. Продержимся.
Ноябрь 15
Многое из того, что было начато весной, во время "Кроткой", заканчиваю сейчас. Тогда не находилось времени. Как в цейтноте. В перерыве между репетициями хотел записывать, но засыпал… от усталости… Тот отрезок теперь более или менее приведен в порядок. Надо еще описать съемки у В. Абдрашитова, там любопытный получается характер. Но тоже – время!
И вот еще о чем подумать – такой ненормальный ритм, с перегрузками – на пользу ли он? Раньше подолгу отсиживался в мутной воде, а теперь судьба все чаще делает повороты… Позднее развитие сказывается.
1982 год
Март, 4–7
Отчего потрескивает свеча
"Система" не дотягивает до уровня трагедии", – говорил Добронравов. Он считал, что она тесна для того, кто думает о Макбете или Отелло. Добронравов мечтал об этих ролях, хотел в качестве экспериментальной работы предложить театру несколько сцен из "Отелло". Но из этой затеи ничего не вышло.
Добронравову рассказывал Леонидов, как Москвин и Качалов играли царя Федора. Ни один из них не достигал трагедийной высоты – по мнению Леонидова. Об этом Добронравов пишет в воспоминаниях. Когда М.Ф. Романов хотел ставить "Царя Федора" в Киеве, он говорил мне: "Ошибка Москвина, видимо, была в опрощении, доступности царя. Это был персонаж из русских сказок". И в подтверждение своих слов приводил описание Н. Эфроса (я тоже для себя его выписал): "Вбежал, запыхавшись немного, Федор – Москвин, сбросил короткую шубу, утирает широкое лицо и шею лиловым шелковым платочком. Царек-мужичок, волосы под скобку, лицо слегка пухлое и изжелта-белое… какая-то немощная бородка, глаза тихие, точно недавно плакавшие и немного больные…" "Я бы хотел это как-то взорвать", – сказал Романов, но слишком заранее объявил, что хочет "Федора" ставить на меня. Сорвалось.